Читать книгу Стукин и Хрустальников. Банковая эпопея - Николай Лейкин, Николай Александрович Лейкин - Страница 7

Хрустальников и Стукин пили чай у Матильды Николаевны. Висевшая с потолка лампа приятным светом озаряла опрятный томпаковый самовар вазочкой, чайный прибор и бутылку хереса на подносе, окруженную рюмками тонкого дорогого хрусталя. Матильда Николаевна разливала чай, Хрустальников сидел по левую руку от нее, глумился над Стукиным, глупо острил и так усердно хохотал, колыхая объемистым брюшком, что то и дело заставлял лаять маленьких собачонок, приютившихся за столом.

– Что это вы сегодня какой-то особенно веселый? – спросила Матильда Николаевна. – Хохочете, как какой-нибудь…

Она не договорила.

– Пообедал, матушка, хорошо пообедал, – отвечал Хрустальников. – Были у меня три нужных человека, так вот с ними…

– То-то я слышу, что от вас так вином пахнет, да и глаза, и язык…

– Выпил, действительно, выпил. А что за беда? У кого совесть чиста, тот может всегда себе дозволить… Правду я говорю, Стукин?

– Совершенно справедливо, Лавр Петрович, – откликнулся Стукин.

– Вот и с ним выпил, с этим одром, – продолжал Хрустальников, указывая на Стукина. – Кажется, выпил? Или не пил?

– Не пили-с. Вы только меня одного попотчевали.

– А не пил, так теперь выпью. Я, брат, тобой не гнушаюсь, ты человек покладистый… Да, три нужных человека пришли к обеду, и один нужный человек – после обеда. Слышишь, Стукин, ведь это я тебя называю нужным-то человеком. Нет, какова честь! Стукин, козявка, – нужный человек для Хрустальникова. Только ты этим не гордись. Ну, давай выпьем хересу перед чаем. – Хрустальников налил три рюмки и чокнулся со Стукиным. – Нет, честь-то, честь-то какая тебе! Директор Хрустальников чокается с тобой, – прибавил он.

– За здоровье Матильды Николаевны, – проговорил Стукин и выпил рюмку залпом.

– Да разве хересом пьют здоровье? Какое же это здоровье хересом! – перебил его Хрустальников. – И выпил залпом, словно водку… Да разве такой херес залпом пьют? Ведь этот херес дороже тебя самого. Его смаковать надо, пить понемножку. Вон англичане пьют даже через соломинку.

– Помилуйте-с… Если за здоровье такой дамы, то чего же жалеть!

– Скажите на милость! «За здоровье такой дамы»… Каков? Ах ты, ерошка! И наконец, как ты смеешь ее дамой называть, если она девица?

– Все равно, за здоровье такой прекрасной девицы дорогого хереса жалеть не следует.

– Да я не жалею, а я только указываю на твое невежество по отношению к тонкостям вкуса. Ведь уничтожил рюмку благородного вина, как свинья апельсин, даже не расчухавши.

– Лавр Петрович… Зачем так? – остановила Хрустальникова Матильда Николаевна.

– Что «Лавр Петрович»! Я дело говорю. Ну, пей еще рюмку, да пей с чувством, с толком, с расстановкой.

– Боюсь… Впрочем, ежели Матильда Николаевна прикажут?

– Пейте, пейте, Стукин, – сказала Матильда Николаевна.

– Тогда уж позвольте ручку в знак согласия.

Матильда Николаевна протянула руку.

– А поцеловать можно? – спросил Стукин и, получив утвердительный ответ, взасос поцеловал руку Матильды Николаевны.

Хрустальников всплеснул руками.

– Каков подлец?! Я от него и не ожидал такой прыти! – воскликнул он. – Да ты, брат Стукин, совсем галантный кавалер и таким манером можешь даже совсем отбить у меня Матильду Николаевну.

– Да ведь сами же вы…

– Что я сам?

– Сами же вы сказали, что я должен понравиться Матильде Николаевне.

– Ты? Ты… понравиться? Да разве ты можешь понравиться с твоим вихром на голове, с твоим утюгом вместо носа! – снова воскликнул Хрустальников, но тотчас же спохватился и, понизив голос, прибавил: – Ах да… То есть ты совсем в другом смысле… Ну-ну-ну… Пей… Так как же, Матильда Николаевна, понравился тебе господин Стукин?

– Конечно, с первого раза трудно сказать, но ничего, он человек хороший, добрый, смирный. Только уж вы, Лавр Петрович, очень его затормошили. Вы, мосье Стукин, заходите ко мне чаще. Заходите как-нибудь почаще…

– Каково? Что я слышу! Боже мой, что я слышу! – всплескивал руками Хрустальников.

– Заходите, заходите… – ласково кивала Стукину Матильда Николаевна. – Вам утром некогда, вы заняты, так заходите вечерком, перед театром, так, как-нибудь между пятью и семью часами.

– Лавр Петрович, можно? – спросил Стукин и глупо улыбнулся.

– Ежели, брат, хочешь, то я тебя даже на целый день откомандирую.

От выпитого дорогого хереса Стукин сделался совсем развязным, а Хрустальников, много пивший уже за обедом, становился все пьянее и пьянее.

– Итак, Матильда Николаевна, ты находишь, что Стукин гораздо лучше черта и что ты в состоянии его выносить?

– Да полноте вам, Лавр Петрович… – снова остановила Матильда Николаевна Хрустальникова. – По первому впечатлению я нахожу, что мосье Стукин – очень и очень приятный кавалер.

– Стукин! Кланяйся, кланяйся, брат… Ты заслужил расположение, – проговорил Хрустальников, сбивая прическу Стукина и наклоняя его голову. – Ты успел заслужить расположение хозяйки, а теперь постарайся заслужить расположение ее собачек. Ну, пей за здоровье ее собачек, пей. Это ей будет приятно.

Хрустальников налил еще две рюмки.

– Да когда же вы будете чай-то пить? – спросила Матильда Николаевна.

– Выпьем, выпьем и чаю. Ты вот что… Ты вели подать коньяку к чаю… – сказал Хрустальников.

– Да ведь вам вредно так много пить. Вспомните, что доктор сказал.

– Что доктор сказал? Мало ли, что доктора говорят… Да и о чем ты хлопочешь? Умру – вот этот зверь у тебя мужем останется, – указал Хрустальников на Стукина. – Деньги на твоего будущего ребенка положены. Прислушайся, брат Стукин, это и ты… Слышишь? Две тысячи. На ребенка две тысячи. Ну, пей за здоровье собак Матильды Николаевны, пей и приступим к чаю… Ах да… Ты хотел нам рассказать, как ты тонул в Фонтанке. Как же это так?

– Собаку спасал-с. Пошел спасать собачку и начал тонуть сам, – отвечал Стукин.

– Матильда Николаевна! Слышишь? – сказал Хрустальников.

– Это делает вам честь, мосье Стукин. Что же, вы спасли ее? – спросила Матильда Николаевна.

– Спас-с, но зато и самого насилу вытащили. Иду, это, я по Фонтанке. Дело было в марте. Вдруг в ледокольной майне собачка барахтается… Провалилась. Визжит… Делает лапками вот так, так… Барахтается, хочет выскочить на лед, но тонкий лед под ней подламывается. Жалко мне стало собачонку… За душу хватает… Бросаюсь я на лед, подхожу к майне, вдруг – трах – и сам проваливаюсь. Тут уж бросился народ с досками, с веревками, стали закидывать извозчичьи вожжи. Меня и вытащили.

– А собачку? – спросила Матильда Николаевна.

– Меня вытащили и собачку вытащили. А кабы не я, то собака так бы и погибла, никто бы и не бросился ее спасать.

Бутылка хересу была выпита. Хрустальников был уже почти совсем пьян, сидел и пил чай с коньяком.

– Ну-ка, собачий спаситель, так как же собака-то визжала и лапками махала? Покажи-ка, как она лапками-то?.. – говорил Хрустальников. – Ты так отлично показываешь.

– Известно, как собаки… Ведь она между жизнью и смертью… Жить-то каждой твари хочется.

– Да ты покажи. Ну, изобрази все это в лицах…

– Да вот так…

Стукин замахал руками.

– Ну завизжи по-собачьи. Ну что тебе? Завизжи…

– Лавр Петрович… – Матильда Николаевна дернула Хрустальникова за рукав.

– Оставь… Что тебе! – рванулся тот и продолжал:

– Ну, ну, ну, Стукин… Изобрази-ка собаку.

– Да ведь я изображал.

– Ты ляг на пол и изобрази. Ну что тебе стоит? Ну изобрази…

– Иначе я не умею-с.

– Не умеешь! А не умеешь, так пошел вон! Да и пора тебе… Надоел… Прощайся с Матильдой Николаевной и иди домой.

– А вы-то? Я хотел вас домой проводить.

– Не надо. Я здесь останусь. Я с Матильдочкой останусь. А ты… марш!

Хрустальников был уже совсем пьян.

Стукин начал прощаться.

– Прощай, – сказал ему Хрустальников и протянул два пальца. – Прощай… Хоть ты и свинья, но ты благороднейший человек, ты хочешь прикрыть грех женщины и дать имя невинному младенцу. Ну, довольно… Пошел вон!

– Не обращайте на него внимания, не обращайте. Это он так, – говорила Матильда Николаевна Стукину. – Прощайте… Заходите… Мы поговорим.

– Всенепременно-с. За счастие считаю…

Стукин поклонился и уходил.

– Стукин! Стой! А когда же свадьба? – кричал ему вслед Хрустальников, но Стукин уже не слышал.