Читать книгу Мой Пушкин. Сборник стихов - Ольга Фомина - Страница 9

Ну что, читатель, не устал?

А коль устал, присядь-ка,

Да я ведь тоже недоспал,

Послушай-ка про дядьку.

Это какого? – Да того,

Козлова, про Никиту,

Ты что, не слышал про него?

Прикрой-ка дверь, открыта.

Так вот, это тот самый дядька, тот,

Что Пушкину, поэту,

Служил слугой за годом год,

Зимой, в мороз, и летом.

Простой парнишка крепостной,

При барском доме вырос,

Порой голодный и босой,

Ходил он петь на клирос.

Был балагур и весельчак,

Слыл малым-самоучкой,

На балалайке он бренчал,

Порой гитару мучил.

Пилил, строгал, таскал мешки —

Толковый был работник,

Про соловья слагал стишки,

Того, кто был разбойник.

Когда же Пушкину трёх лет

И не было от роду,

Уже Никиту знал поэт,

И с ним – в огонь и в воду.

Тот по Москве любил гулять,

И с чуть подросшим Сашкой

На колокольню залезать,

Где бьёт Великий страшно.

Он при поэте был везде —

В Москве и при лицее,

И в скачки бешеной езде —

Унынья панацее.

«Куды же Сашку-то несёт?

Спаси его, владыко!

Ведь не иначе пропадёт

Без дядьки-то, Никиты!

Эх, мать-Россия, велики

Ухабы на дороге», —

И снова чистил сапоги

До блеска на пороге.

Был в Кишинёве с ним, в Крыму,

Тифлисе и Одессе, —

Там быт налаживал ему,

Ел-пил с поэтом вместе.

Делил успех, делил долги,

Ходил порою хмурый,

Когда скрывал его стихи

От подлости цензуры:

«Стихи ругают, барин? Пусть,

На то она охрана,

Народ уж знает наизусть

«Людмилу и Руслана»!

Пошёл намедни на базар,

Потом, зайдя в харчевню,

Слыхал сквозь ругань да угар:

Читают уж «Деревню»!

Поэт любил его: открыто

Он вызвал Корфа на дуэль

За то, что тот побил Никиту

И обозвал его: плебей!

Барон же, не приняв условий,

Писал, что, де, какой пустяк!

Поэт ответил: что сословье?

Ведь человек же, прежде, всяк!

За то, что Пушкин вызвал Корфа,

Себя Никита оправдал:

Самим ищейкам Бенкендорфа

Стихов поэта не продал!

Был ему нянькою, лечил,

Он был его возницей,

Стирал, будил, кормил, поил,

Просил остепениться.

Поэту был помощник он

В делах его журнальных,

Был ему верный почтальон

Стихов его опальных.

Был предан он, как верный пёс,

Он жил его стихами,

И на руках поэта нёс,

Когда поэт был ранен.

Он был за мать и за отца.

Когда стоял у гроба,

Себя винил лишь без конца:

Ну почему не оба?

И встал Никита на возок,

Главой прижавшись к гробу,

Молясь, будто на образок,

Всю длинную дорогу,

Не чуя ног, не чуя рук,

Трескучего мороза…

Умолкла лира сразу, вдруг,

Осталась жизни проза.

Потом не помнил он и сам,

Как душу там не отдал,

Когда, давая течь слезам,

Он гроб поэта обнял:

«Прости меня, не уберёг

Тебя, растяпа старый!

Не смог ведь, не предостерёг

От злой судьбы удара…

Ведь говорил тебе: не верь

Вертлявым иноземцам!

Ну как же жить-то нам теперь,

Как, без души и сердца?!»

Его могилу окружал

Вниманьем лишь Никита,

Ведь годы долгие лежал

Поэт, семьёй забытый.

Едва Никита лишь узнал,

Что та приедет вскоре,

Он первым был, кто показал

Могилу в Святогорье.

По смерти Пушкина просил,

Чтоб взяли хоть рассыльным,

Ведь он стихи его носил,

Когда поэт был ссыльным.

Он постарел, но, став седым,

Свои преклонны лета

Делил по-прежнему лишь с ним:

Возил стихи поэта.

Сам перевёз тираж

Собранья сочинений

И книги Пушкина, как страж,

Во псковское именье.

Так довелось ему служить

Семнадцать зим и лето.

Он попросил похоронить

Себя у ног поэта.