Читать книгу Библия смерти - Сергей Фокин - Страница 8

«Когда-нибудь наши потомки скажут,

что я породил ХХ век.»

Джек Потрошитель. 1888г.

Серое весеннее утро. На расстояние десяти километров улегся густой туман. Газон был давно не стрижен и от изобилия влаги, сильно пахло росой. Майские жуки стремительно готовились ко сну, прячась от птиц за уже распустившуюся листву. Старый заброшенный особняк, у которого были очень большие сходства со школой восемнадцатого века (правда несло иной характер), пылился на небольшой возвышенности, окруженный лугами на сто миль. Вела к нему всего одна дорога, но гостей здесь не крепко ждали. Единственное, что украшало мрачную постройку – высоченный кованный забор, на каждой, из толстого прута, пики которого красовалась рычащая пасть льва. Центральный проем был клеймен крупными инициалами.

Прутья были выкрашены, еще совсем недавно высохшей, черной краской, выделяя своей могучей стеной рапсово-желтый оттенок трех букв.

Заброшенные здания всегда производят гнетущее впечатление. Из темных окон, выглядывает тысяча горящих глаз, при первой возможности, сожравшие б любой кусочек мяса. Заброшенных психиатрических лечебниц это касается вдвойне. Одно только впечатление о страданиях и муках, прожитых душ пациентов в этом «доме скорби», заставляет бегать мурашки даже у мертвых.

Зайдя за здание, невольно бросается в глаза деревянная избушка, исправно выполняющая роль крематория. Персонал больницы достигает свыше шестидесяти сотрудников, пугающих своей внешностью до мозга костей. Их полуразложившееся лица вселяли страх вечной улыбкой (из-за отсутствия излучены губ). Сложно было судить, живая медсестра тебе принесла лекарство, или же мертвая, но не смотря на миллионы гнойников по всему телу, она с жадностью глотала свежий воздух Нью-Джерси, показывая вид самой здоровой женщины на свете.

Медсестра (открыв после стука дверь кабинета врача). – Доктор Коттон, сегодня поступили новые пациенты.

Генри Эндрюс Коттон:

Родился 24 февраля 1876 года. Американец. Глаза зеленые. Нос большой, сгорбленный. Губы впалые. Сильно выражены мимические морщины. Так же имеет большие черные брови (несросшиеся). Пострижен коротко (в немецком стиле), волосы седые.

Получил блестящее образование. Учился у самого Алоиса Альцгеймера и других лучших психиатров своей страны. В тридцать лет возглавил психиатрический госпиталь в Трентоне, Нью-Джерси. Лечебница была открыта в 1848 году. После первой мировой войны, количество душевнобольных изрядно возросло. Благодаря Коттону, она стала настоящим «домом ужаса». Время его безумства, считают золотым. Он свято блюстил собственные законы, веря, что бактериальная инфекция способна излечивать психические заболевания. Поэтому он массово подвергал больных против их воли жестоким калечащим операциям (у больных удаляли внутренние органы). Им не давали антибиотики, пока инфекция свободно гуляла по организму, заражая пациента. Многие умирали в жестоких мучениях, лишь ради того, чтобы доказать все варварство и бессмысленность его дела. Он был беспощаден даже к крохотным деткам. Генри Коттон неоднократно пытался изменить цвет их радужной оболочки глаза, вкалывая различные вещества. Однажды он собрал людей и провел перед ними опыт на только что казненном за убийство Джордже Форстере. Расположив на его теле электроды, врач пустил ток. Наблюдавшей за представлением публике представилось ужасное зрелище. Мертвое, но еще не успевшее остыть, тело пришло в движение. Один глаз попытался открыться. Не все смогли выдержать подобное издевательство над умершим и один из зрителей умер от шока на месте. Пытаясь усмирить собственный голод, Коттон обжигал людей паяльной лампой и помещал их в газовые камеры. После чего он бросал трупы в свою лабораторию, которая всегда находилась в подвале его лечебницы, где он тщательно вырезал органы, а кости и скелеты подготавливал для продажи.

Доктор Коттон. – Дайте-ка взглянуть. Так. Отправляйте всех на удаление больных зубов, а после доставьте ко мне пациента из палаты №231.

Медсестра. – Будет исполнено.

С момента указаний врача прошло не более тридцати минут. Крики боли только начали постепенно угасать, ощутив головокружительный эффект.

Сэм Дикенсон ни помнил не единого прожитого им дня (он и был пациентом №231). Все, что хоть как-то понимал студент, было тем, что он не здоров. Челюсть ныла от удаленных четырнадцати зубов. Без наркоза, без должного лечения и попыток спасти тот или иной зуб, их просто выдрали самыми обычными пассатижами. Прижавшись к койке, он всячески пытался отговорить врачей от их коварства и зверства.

Дантист (принявшись за дело). – Не волнуйся. Обычно именно там и скрывается недуг.

На эти слова, беззащитному и связанному по рукам и ногам, сказать было нечего. Да и кто вообще станет слушать психа! Ему, как и всем остальным, после завершения процедуры, сделали «приторный» укол и по указаниям главврача, доставили в его лабораторию – местный подвал.

О стерильности здесь не было и речи. Хирургические приборы лежали в беспорядке, капли засохшей крови, стали как одно целое. Кушетка была накрыта старой «белой» простыней. Вся в пятнах: желтые, красные, черные… Какие только цвета не дополняли ее былой вид. Из света была лишь одна бестеневая лампа, свисающая у подголовья операционного стола. Сэма доставили в смирительной рубашке, дабы он не мог причинить себе вреда. Таковыми были предписания его истории болезни в момент поступления. Хотя этот запуганный юнец, даже не помнил есть ли у него близкие и родные?

Стены и пол операционной были выложены мелкими плитками белого цвета. Из мебели, здесь еще стоял стол, где делали заметки проделанной работы и большой холодильник для трупов на шесть персон. Прохладный воздух, выходивший из постоянно включенного кондиционера, перебивал запах сваленных в кучу тел (у всех была вскрыта грудная клетка), но по какой-то причине их не собирались убирать с глаз. Они были так аккуратно взвалены друг на друга, будто специально служили для вселения страха.

Доктор Коттон (обращаясь к медсестре среднего возраста, доставившая в лабораторию Дикенсона). – Шивчее! Нам необходимо успеть сделать отчет по предстоящим опытам.

Главврач влетел в помещение с такой скоростью, что даже не обратил внимание на расколовшуюся от удара двери плитку.

Доктор Коттон. – Если вы сейчас не ускорите все подготовления, то окажетесь на этом столе.

Подойдя к своему пациенту, он ему нежно улыбнулся, снял смирительную рубашку и заковал в кандалы.

Доктор Коттон. – Будем знакомиться. Меня зовут Генри Коттон. Я являюсь вашим лечащим врачом.

Сэм не мог ему ответить по трем причинам: рот заметно опух от проделанной работы дантиста, присутствие страха о предстоящих мучениях (он хоть и является психом, но прекрасно понимал, что лучше, чем было, уже не будет) и из-за ужасной головной боли, где без остановок каркали «предвестники беды». На глазах выступили капельки слез, что не осталось не замеченным взглядом Коттона.

Доктор Коттон. – Не волнуйся. Я тебя вылечу. Скоро, ты определенно поправишься. Обещаю. (обращаясь к медперсоналу, где Сэм только сейчас заметил, до чего обезображены были их гниющие лица) Готовьте приборы. Думаю, следует начать с удаления слезных желез. Анестезия не требуется. (затем Генри включил свой карманный диктофон) Запись 42Б15. Пациент №231. Удаление источника заразы произведено успешно, но «психический вирус» успел укоренится в области лица больного. Сейчас будет произведено удаление слезных желез, с целью взаимодействовать на недуг больного путем воспаления прооперированной ткани. Утром будет произведена повторная проверка.

Действие морфия подходило к концу. Это стало ясно студенту, после полученного первого надреза, который Генри Коттон произвел над левым глазом. Надрез был небольшой – миллиметров семь-восемь, и Сэм рассчитывал, что сможет с легкостью его преодолеть, но боль оказалась настолько невыносимой, что бедолага дважды обмочился в штаны. Дикенсон бился в агонии, как раздавленный жаворонок. Он изо всех сил пытался высвободить прикованные к кровати руки и ноги, но его кандалы были рассчитаны на подобные случаи и работавший над его лицом доктор, даже не обращал на подергивание его тела никакого внимания. Шансы на спасение сравнялись к нулю!

Доктор Коттон (не отвлекаясь от работы). – Добавки все равно не получишь. Так что угомонись и терпи – мужик ты в конце концов, или кто?

Сделав маниакальный взгляд, выраженный широкой улыбкой, Коттон продолжил операцию. Он нанес Дикенсону еще три неглубоких надреза (по паре на каждый глаз, по одному на низ и на верх). Сэм не желал умолкать и продолжал завывать, раздражающие весь персонал, серенады. Когда точка грани перевалили за предел терпения, одна из медсестер привязала ему кляп. У нее было обезображено пол лица и отсутствовал один глаз, но Сэм даже не смог уделить этому значение. Боль превыше всего! Адские страдания, с легкостью скинут с вершины даже веру в Богу, что уж там говорить о внешнем восприятие окружающего мира.

Второй надрез, казалось, производился еще медленнее и по его завершению студент не справился со шквалом получаемых эмоций и в итоге находясь в горячем поту, потерял сознание. Долгое время его пытались привести в чувства, но тело Сема Дикенсона умело сопротивлялось и не сдалось перед натиском трех врачей. Возмущаясь над длительным ожиданием, Коттону осточертело ждать «спящую красавицу», и он принял решение поиграть вслепую. Глазные яблоки были насильно открыты специализированным приспособлением, а надрезы увеличены еще на шесть миллиметров.

Операция была успешно закончена, надрезы наскоро зашиты, а обездвиженное тело доставлено в смотровую палату. Придя в себя, Дикенсон стараясь всячески пересилить невозмутимую боль, вокруг окружностей глаз и рта, решил покончить с собственными пытками раз и навсегда. Использовав собственную смирительную рубашку, которую в спешке ему забыли надеть медсестры, Сэм повесился над дверным проемом за выпирающий крюк, державший ночной инфракрасный светильник.

Пробуждение второе.

Было прохладно. Вентиляционная система поддерживала столбик ртутного градусника на четырнадцати градусах выше нуля. Голова гудела, как в момент сильного похмелья. Сэм попытался напрячь свой мозг, но никакая вечеринка в его голове не возникла.

Сэмюель. – Видим-о-о изрядно-о я вчера налакался, что-о в р-от успели нагадить не то-олько-о-о мухи.

Он попытался сделать усилие, чтобы подняться с кровати, но скованность в теле не позволила ему пошевелиться. Красный фонарь, горевший в качестве ночника, погас, сменив ночной сумрак, яркому светлому дню. В комнате не было окон, и смена дня и ночи здесь происходила по щелчку. Десять ламп заискрили над головой Дикенсона и его взгляд сковало безумие панического испуга. В голову тут же всплыли моменты прошлого провидения в психлечебнице, закончив мучение через повешение.

Сэмюель. – Да что-о же я тако-ое со-о-ожрал, что-о д-о сих по-ор не о-о-отпускает.

Сэм пытался первое время орать, зовя кого-нибудь на помощь, но стены были звукоизолированы, и никто кроме него самого его не слышал. Придя наконец в норму, студент попытался успокоиться и глубоко вдыхая воздух, медленно ворочая головой, оглядел свои жуткие хоромы.

Свивальник не давал свободу действий, но разглядеть свои мягкие стены и пол было не трудно. Размышлять времени не было, за ним вскоре пришла обезображенная медсестра.

Дантист. – Ваш недуг нам ясен. Вы слишком пренебрегли здоровью своих зубов. Мы будем вынуждены удалить четырнадцать из них. Мужайтесь.

Без должной анестезии, самыми простыми кусачками, Сэму обезобразили обе челюсти. Трое дальних, дались не сразу, но применив на деле долото и молоток, далеко засевшие корни удалось достать. Пострадала лишь нижняя челюсть. Из-за сильного давления извне, кость дала трещину и безутешно ныла. Дикенсон, захлебываясь в собственной крови, потерял самообладание и его мужество сменилось страхом. Он рыдал, как младенец, прося перестать его мучать. Сэм окончательно перестал верить, что это больница, еще после того, как его вывезли из палаты в коридор: разбитые стены, сгнившие балки деревянного потолка, и множество пыли и паутины, говорило о том, что это здание заброшено уже многие годы. Но, на все его утверждения, так же, как и на разлагающиеся лица врачей, ему отвечали, что его недуг набирает обороты и нужно срочно приступать к операции.

Теперь он лежал накаченный морфием в комнате какого-то подвала и ждал своей новой участи. Наркотик затуманил рассудок, и он больше не боялся ничего. Молча пуская слюни, он оглядывался по сторонам, лежа на операционном столе. Комната выглядела не совсем так, как в его прошлом видение. Рядом с ним лежала закованная цепями медсестра. Ее нос был полностью провален и обглодан опарышами, которые ползали по всему ее телу. Сэм пытался верить, что все это мираж, созданный его болезнью, так как медсестра находилась в полном здравии и ждала, как и он, своей участи.

Сэмюель (подумав негромко вслух). – Мо-ожет о-она то-оже со-о-ошла с ума? Го-ов-о-орят медперсо-о-онал психлечебниц часто-о ко-ончает пло-охо-о. Кто-о знает.

Он хотел у нее спросить, но не видел смысла в заданных вопросах. У нее был завязан рот, а ему было сейчас так хорошо, что он просто улыбался в ее сторону и радовался каждому новому вздоху.

Спустя пол часа, их тишину прервал вошедший доктор.

Доктор Коттон. – Здравствуйте. Меня зовут доктор Генри Коттон. Я ваш лечащий врач. Как только я закончу с мисс Аннет, мы приступим к вашему лечению.

Беверли Онэт:

Родилась 4 октября 1968 года, в городе Ноттингем, Великобритания. Умерла 6 декабря 2007. Обладала гетерохромией. Левый глаз был зеленого цвета, правый карий. Род деятельности – медсестра. Веселая и харизматичная личность со скрытыми качествами серийной убийцы. Беверли не нападала на пожилых людей, как предпочитают делать многие. Она предпочтительно выбирала для своих развлечений беззащитных детей. Онэт делала им укол хлористого калия или же инсулина, вызывая досрочную остановку сердца. Жажда новых преступлений возрастала с каждым новым случаем, и она уже не могла остановиться. Голод сильнее всего прочего, и никто не способен совладать с ним.

В своей палате, Онэт совершила насилие над ста тринадцатью детьми, убив восемьдесят четыре из них. И все это произошло за какие-то семь месяцев. Правда аппетит так и не был удовлетворен. Ее жертвами выступили малыши в возрасте от двух месяцев до пяти лет. В случае с двух месячной, родители были настолько благодарны ее мнимому уходу, что даже попросили ее стать крестной матерью малышке. А ведь именно уколы жестокой медсестры ХХ столетия и стали причиной последующего паралича и повреждения мозга ребенка. Спустя несколько лет, бедняжка и вовсе потеряла зрение.

После ареста Беверли, с ней пообщались психиатры, которые выявили у нее расстройство, известное как синдром Мюнхгаузена. В итоге была приговорена к пожизненному заключению в психлечебнице.

В возрасте тридцать восемь лет, не смогла смириться со своей судьбой, вскрыв себе вены.

Действие морфия подошло к своему логическому завершению. Радостная эйфория прошла и страх вновь обвил тело бедного студента, бросив его в холодном поту.

Сэмюель (сильно волнуясь). – О-о-она мертва?

Доктор Коттон. – Нет. С чего вы взяли? Ее состояние не хуже вашего, мой друг.

Сэмюель. – Н-о-о-о черви? Ее тело-о-о без ко-о-онца п-о-о-оедают черви!

Доктор Коттон. – Сэм, вы больны и поэтому вам мерещиться всякое дурное. Но не волнуйтесь, скоро все измениться, а сейчас я бы хотел попросить вас не мешать работать. Спасибо.

Дикенсон не знал, галлюцинация это, или нет, но ему было сейчас очень жарко. Воздух был скованным и ему трудно дышалось.

Беверли (медсестра была очень напугана). – Простите меня! Это больше не повториться!

Онэт боялась его дальнейших действий. В кандалах у нее находились не только руки и ноги, а также шея и торс. Поэтому она не могла даже пошевелиться и старалась вымолить прощение словами.

Доктор Коттон (срезая с нее всю лишнюю одежду). – Дорогая Беверли. Я позволил тебе выбраться с порочного круга ада, дав шанс возвыситься и превзойти саму себя. Ты подвела меня!

Беверли. – Но ведь он все равно не подозревает о собственной смерти.

Доктор Коттон. – Это ничего не меняет. Порядок превыше всего, ты знаешь правила. Ты уже неоднократно злоупотребляла своей должностью, чтобы удовлетворять свои потаенные фантазии. Время расплаты пришло.

Беверли (дрожа от страха). – Я сполна заплатила за свои земные ошибки.

Доктор Коттон (закончив приготовление). – Я знаю, Беверли, знаю. Но настало время заплатить за неземные. Прощай мой «Ангел смерти».

Не желая больше выслушивать нытье, Генри не взирая на ее болтовню, принялся за работу. Взяв поднос с иглами (длинна каждой достигала двадцать пять сантиметров), он стал по одной медленно вставлять их Онэт в голову. Раздавшийся душераздирающий крик, приклеил тело Дикенсона к операционному столу. Он мгновенно побледнел и стал молиться о своем спасение. На тринадцатой игле, Беверли Онэт умерла, растворившись как воздух. Сэму только удалось на секунду запомнить выражение ее лица. Оно было похоже на дикобраза.

Сэмюель. – Что-о здесь про-о-оисхо-одит?

Доктор Коттон. – О чем вы, любезный?

Сэмюель. – Медсестра! Что-о вы с ней сделали? Куда о-она по-о-одевалась?

Доктор Коттон. – Какая медсестра? Мы здесь с вами одни. Медперсонал сейчас подойдет.

Сэмюель (крича во все горло). – Это-о все ло-ожь! О-отпустите меня немедленно-о!

Доктор Коттон (все так же безмятежно). – Успокойтесь, я вижу, что вы напряжены. Вспомните хорошенько, вы сами подписали согласия на все дальнейшие процедуры.

Сэму было нечего на это сказать. Он окончательно запутался и принялся ждать, пока с ним проделают тоже самое. Но ничего подобного с ним делать не собирались. Введя пациенту местный наркоз, ему удалили оба яичка, после чего было принято решение удалить еще и селезенку. Операция продлилась не больше часа, впоследствии его доставили в наблюдательную палату. Здесь было маленькое окошко. Стены окрашены в синий цвет, который с годами стал больше походить на серый, а местами и вовсе давно осыпался. На потолке висела люстра со встроенным вентилятором, который медленно гонял по комнате затхлый воздух. Санитарный пост находился очень близко, так как за студентом был назначен строжайший контроль.

Организм Дикенсона должен был выдержать на себе удар предстоящего заражения и самоизлечиться. Каждый новый день он все больше и больше испытывал на собственной шкуре свежие муки боли и зуд гниющих швов, которые быстрыми темпами поедали его нервные клетки мозга, превращая тело в овощ.

Доктор Коттон (последние слова доктора, которые услышал Сэм перед смертью). – Ты оказался слаб!

На следующее утро, его окоченевшее тело отнесли на местное кладбище, решив не придавать огню.

Пробуждение третье.

«Сны – реальность?»

Теперь Сэм совсем не понимал цикличность собственных снов, боль от которых даже сейчас отдавалась в мышцах.

Сэмюель (размышляя в слух, чуть громче обычного). – Мо-ожет я все еще сплю? Выглядит куда бо-ольше по-охо-ожим на правду. Я про-осто-о о-обязан найти сво-ою исто-орию бо-олезни…

Продолжить ему не дала вновь пришедшая за ним медсестра. Он всматривался в ее окровавленное лицо и не понимал почему она кажется ему такой знакомой. Эти чувства было нельзя просто взять и списать на те непонятные сны, что рьяно прокручивались у него в голове. Нет! Это чувство было иным, словно вырывалось откуда-то извне. Оно настолько сильно пульсировало в его голове, что у него невольно заструилась из носа кровь. Медсестра была вынуждена прерваться от своих дел, что послужило глупому студенту во благо. Дикенсон использовал ловкость высвобожденных рук и успел припрятать под матрац ее шарнирные ножницы с изгибом по плоскости.

Медсестра. – Эй! Погоди приятель. Лечение скоро начнется, еще не время умирать.

И этот голос!? Что все это могло значить? Дикенсон был полностью погружен в свои думы и даже не заметил, как к его рту поднесли клещи.

Дантист (крепко ухватившись за два «кроличьих зуба»). – Надеюсь ты готов к выздоровлению.

Проделав небольшое усилие, он разом вырвал их на корню.

Сэмюель (извиваясь на ровном месте). – А-а-а-а!!! Как же бо-о-ольно-о-о! Мать… Вашу. Что-о-о ж вы за врачи такие?

Заикание, вперемешку с целым ртом свежей крови, делало его речь крайне неразборчивой, и дантист, не обращая должного внимания на его кроткие лозунги, вырвал Дикенсону с таким же успехом еще девять зубов.

Теперь Сэм лежал в полном забвение, накаченный лошадиной дозой наркотиков. С трудом перебирая темные закоулки памяти, неизвестно благодаря какой смеси: то ли боль, то ли кайф, но студенту удалось вспомнить это жуткое лицо медсестры.

Сэмюель (выдавил из себя, улыбаясь во весь беззубый рот). – Я узнал вас!

Медсестра. – Успокойся, это всего лишь легкое забвение от полученного лекарства. Расслабься.

Сэмюель. – Нет! Это-о то-очно-о вы! Вас по-оказывали по-о телевизо-ору. Я то-о-оже то-огда был по-од кайфо-о-ом. Вы давно-о уже мертвы! А значит и я т-о-оже!

Медсестра. – Успокойся! Не заставляй добавлять тебе к морфию еще и снотворного. Постарайся вдуматься в свои слова, это полный бред сумасшедшего.

Сэмюель (сильно нервничая). – Вам б-о-о-ольше не удастся меня про-о-овести. Я узнаю, чт-о-о-о здесь пр-ооисхо-одит и разо-облачу эту бо-ольницу.

Медсестра. – Тебе надо просто поспать.

Сэмюель. – Я…

Медсестра (вводя шприц снотворного). – Спи. Вот так.

Сэмюель (засыпая). – Джейн Топпан, «Ангел смерти», я заставлю вас…

Джейн Топпан:

Урожденная Онора Келли. Родилась 17 августа 1854 года. Умерла 29 октября 1938, в возрасте 84 лет. Место рождения – Бостон, Массачусетс. Цвет ее крупных глаз – янтарный. Род деятельности – медсестра. Хобби – американская серийная убийца. В 1901 году призналась в 31 убийстве. Место смерти – психиатрическая клиника, где она спокойно дождалась собственной старости и покинула этот мир счастливей многих. Тогда она еще не понимала, что ее ждет.

Джейн воспитывалась в Лоуэлле, штат Массачусетс, в бедной фермерской семье. Психиатрические заболевания были врожденным дефектом многих, за что отдельное спасибо ее отцу. Уже в детстве у нее замечались расстройства, связанные с бурным всплеском эмоций, сопровождающих хаус и разрушения. В 1863 году отец решил отдать дочь и ее сестру в бостонский приют, где они не смогли смириться со своей участья, сея кругом погром, калеча своих сверстников и работающий там персонал. Но и здесь они не смогли задержаться на долго. После нескольких непростительных ошибок отвратного поведения, их отдали в семьи, в качестве слуг-учеников. Джейн попала к некоей Энн Топпан, которая формально не признала девчушку и не дала ей свою фамилию. Все эти годы, Джейн горько негодовала на свою приемную мать, которая не сильно-то отличалось от родной и оскорбляла ее при каждом малейшем поводе. Ко всему прочему, Онора Келли очень недолюбливала ее родную дочь Энн – Элизабет, питая к ней самые скверные чувства. Она каждый день наблюдала как обходительно себя вела мать с дочерью и сколько грязи приходилось на ее долю страданий. Но, не смотря на все невзгоды, она продолжала жить с ними, не взирая на тот факт, что была освобождена от опеки еще в 1874 году.

Полная женщина выросла неспокойной, не только своим генам, но и благодаря непростому детству. Приемная мать так же была бедной, что глубоко в душе еще только больше увеличивало ее злобу к окружающим.

В 1885 году Топпан начала обучение на медсестру. Уйдя с головой в учебу, она хоть как-то пыталась забыть о выпавшей на ее долю судьбе. Со временем Джейн стала использовать своих пациентов в качестве подопытных кроликов в экспериментах с морфием и атропином. Она изменяла назначенные дозировки лекарств и наблюдала, как это меняет их нервную систему и структуру клеток. Каждый раз прикасаясь к измученным пациентам, она получала сексуальное удовлетворение и полное блаженство. Даже свой первый секс ей запомнился гораздо меньше данного упоенья. Во время первого года учебы, Джейн испытывала странный интерес к фотографиям вскрытых тел.

Данное поведение не помешало ей закончить образование и начать работать с пациентами. Ничего не понимающие больные, прозвали ее «Веселая Джейн». Она улыбалась каждому и делала это с самой полной отдачей, не вызывая ни малейшего подозрения среди всего медперсонала.

В 1899 году Джейн убила свою сводную сестру Элизабет, крупной дозой стрихнина. После, она ухаживала за ее бывшим мужем, но в итоге была разоблачена за свои прошлые дела.

26 октября 1901 года Джейн Топпан арестовали за убийство, а уже 23 июля 1902 суд признал ее невменяемой из-за своего врожденного безумия и приговорил в сумасшедший дом. «Веселая Джейн» провела остаток жизни, размышляя о дальнейшем удовлетворение, и благодаря вынесенному приговору «Страшного суда» об адском прелюбодеяние, получила второй шанс, где и по сей день продолжает творить свое злобное блаженство.

«Убить как можно больше людей – беспомощных людей, чем любой другой мужчина или женщина, которая когда-либо жила…»

Любимые слова Джейн Топпан, которые она произносит даже после смерти.

Доктор Коттон. – Пациент готов?

Слова доносились приглушенно, сквозь дикий страшный сон и Сэм не сразу вернулся в свою мнимую реальность «кошмарного подземелья».

Доктор Коттон. – Наша спящая красавица проснулась! Давно уже пора. Нам из-за вас пришлось отстать от графика. Пациенты ждут, а болезнь не дремлет.

Сэмюель. – Я видел Джейн…

Доктор Коттон (перебив). – Тише! Успокойтесь! Все в полном порядке. Я вас уверяю, это было всего лишь воображение, связанное усилением вашего недуга.

Сэмюель. – Нет! Я то-очно-о вам го-о-ово-орю. Я тро-огал ее. Это-о была та самая Джейн То-оппан. Я знаю, что-о о-она умерла уже о-очень давно-о, а значит и весь персо-о-онал клиники то-оже. И ваше лицо-о!? О-оно-о ведь так же искажает по-олно-ое разло-ожение. Вы то-оже мертвы?

Доктор Коттон. – Боюсь, мы уже опоздали. Это твоя болезнь, она засела уже очень глубоко в тебе и путает мысли с реальным и нереальным миром. Я обещаю, что приложу все свои усилия, чтобы вылечить тебя.

Сэмюель (издав крик). – Не тро-огайте меня! Убирайтесь про-очь! Я требую немедленно-о меня о-отпустить.

Доктор Коттон. – Закрепите его голову покрепче. Не хочу повредить его горло, когда начну вырывать гланды.

Сэмюель (крик только усилился). – Я сказал не смейте прикасаться ко мне!

Дикенсон, вырываясь изо всех своих сил, оторвал крепление правой руки и пока присутствующий медперсонал пытался усмирить его демонский напор, Сэм воспользовался украденными ножницами, вонзив их в глаз ассистенту доктора Коттона.. Они так глубоко засели в его глазном яблоке, что бедный студент не успел выдернуть их обратно. Отойдя назад на пару шагов, врач рухнул на земляной пол, подергиваясь в предсмертных судорогах. Адреналин хлынул в голову и Сэму казалось, что он сумеет выбить свою свободу голыми руками, но в глазах резко потемнело, руки больше не слушались собственное тело, опустившись как плети и он бездвижным камнем обмяк на операционном столе. Кровь окрасила хромированное подстолье и в комнате пыток воцарилась секундная тишина, разорванная воплями Генри Коттона.

Доктор Коттон (размахивая руками). – Какого черта ты натворила! Кто тебя просил его убивать.

Сэм уже не слышал этих слов. Лежа со скальпелем у левого уха, он медленно прогружал локации своего нового пробуждения.

Пробуждение четвертое.

Осознание пережитого ужаса свежими извилинами отложилось в мозгу Дикенсона. Он твердо знал, что ему делать дальше и выжидал появления серийной медсестры. Пока он жив, она ему не помеха, но представляя, как часто ей доводилось разделывать его тело, заставляло вставать дыбом волосы даже на кончиках пальцев. Сегодня «Веселая Джейн» пришла с небольшим запозданием. Он думал, что где-то минут на десять-пятнадцать, но выжидать такие крохотные минуты было крайне невыносимо.

Пока Топпан занималась приготовлением студента для отправки к дантисту, он умудрился отвлечь ее взгляд в сторону выхода и вытянул из кармана ее серого, от прожитого времени, халата связку ключей, припрятав их в свой тоненький матрац. Оставалась лишь надеяться, что после очередного зверства Сэма доставят обратно в его палату.

Описывать очередное издевательство над его челюстью не имеет смысла, ничего нового из злорадства дантиста узнать не получиться. Отойдя от морфия, студент ожидал своей участи. Надежда как можно скорее оказаться в своей палате и дождаться ночи, во что бы то ни стало, придавало его нервам стойкость и мужество.

Его ждал сюрприз!

Доктор Коттон. – Как вы себя чувствуете?

Сэмюель (с деловым вопросительным взглядом). – Разве мо-ожно-о себя как-то-о чувство-овать, ко-огда тебе выдрали по-очти все зубы, а?

Доктор Коттон. – Прости, но это вынужденная мера. Ее проходит каждый пациент моей клиники. Без этого дальнейшее лечение не имеет ровным счетом никакого смысла.

Сэмюель (странным для испуганного человека голосом). – Это-о бо-ольше по-охо-оже на само-ое о-обыкно-овенно-ое издевательство-о.

Доктор Коттон. – Вижу ваша хворь засела где-то глубоко в вашей голове. Она сдавливает ваше мышление, и вы не видите полной картины действительности.

Сэмюель. – Как же!

Доктор Коттон. – Все будет в порядке. Джейн, подготовь пациента к лоботомии.

Сэм хотел сконцентрироваться на предстоящей пытке, но был тут же накачан наркотиками и уже не отвечал за собственную речь. Генри без промедления взялся за скальпель и сделав два продольных надреза на его лбу, принялся за сверление. Медленно, никуда не торопясь, словно наслаждаясь каждой минутой проделываемой работы (хотя так оно и было), он высверлил в черепе Дикенсона шесть отверстий, опосля, грубо, без всякого профессионализма, выдолбил молотком часть кости. Череп треснул неравномерно, и одна его крохотная часть раскрошилась. У Сэма резко подпрыгнуло давление и его с трудом удалось стабилизировать. Доктора это совсем не смутило, даже можно сказать слегка улыбнуло. Улыбнулся ему в ответ и студент, который в этот момент совсем не давал отчет своим выходкам.

Удалив Дикенсону часть лобной доли головного мозга, чтобы пациент в дальнейшем меньше времени мог уделять своим раздумьям, он наложил ему десять внутренних швов, поставил вместо удаленной кости титановую пластину, добавив к интерьеру его головы еще четыре дополнительных винта. После чего он вернул на место задранную назад кожу лба и наложил ему двадцать семь аккуратных швов. Лоб был зашит ювелирно, за что отдельное спасибо мастеру.

Измученное и изувеченное тело студента отмыли от собственной запекшейся крови и доставили в палату, где он должен был пережить предстоящее заражение ради собственного излечения.

Ночь пришла быстрей, чем ее ждали. Сэм первые два часа кричал от прилива боли, не помня ничего о собственной затеи. Язык и вправду был его врагом. Не пререкайся он сегодня с доктором, мог бы отделаться очередным удалением мешающегося органа. Теперь же он с трудом понимал, где находиться и что с ним происходит. Почему ему так больно! Ближе к рассвету, часть памяти смогла зафиксировать обрывки прошлого, правда всего процентов на тридцать. Этого, как оказалось, было достаточно, чтобы Сэм смог встать с кровати и попытаться достигнуть желаемого. Дело было в другом. Студент теперь желал скорейшей смерти. Обезображенный, с отсутствующей частью мозга. Для чего раскрывать ящик Пандоры? Он отчетливо понимал, что проживет не больше нескольких суток. Заражение захватит контроль над его организмом, и он умрет в жестоких муках, борясь с собственной болью.

Стараясь перебороть пульсацию свежих ран, Дикенсон разогнал затуманенные бесполезные раздумья и решил вернутся к намеченному ранее плану. Так хоть может посчастливиться умереть несколькими днями раньше.

Оказавшись в коридоре психиатрии, из живого персонала, оставалась одна спящая медсестра, поедаемая опарышами. Тошнота нахлынула к горлу, но желудок был совершенно пуст и с легкостью справился с концентрацией сил. Сэм немного побледнев (до состояния трупа, учитывая, что он и так не был румян), тихим покачиванием направился на поиски кабинета своего «ПАЛАЧА».

Светало. Солнечные лучи с трудом старались пробиться сквозь запачканные окна, переливая стоявшую в воздухе пыль. Когда он вошел в кабинет Генри Коттона, на часах пробило шесть. Подтирая собственные слюни, он застыл у висевшей на стене стеклянной рамки «свода правил». В таком умиротворение, словно «спелый» овощ, Сэм простоял полтора часа. Оцепенение «картины с буквами», словно околдовало его разум. С открытым ртом, весь в собственной слюне, он пытался вспомнить словарь и как первоклассник, проделывая над собой усилия пытался все прочесть.

Надпись гласила:

Свод правил Генри Эндрюса Коттона

Утверждение первое: В психбольницу люди попадают навсегда.

Утверждение второе: В психбольницу может попасть каждый.

Утверждение третье: Психушка – райское место, где людей делают овощами, зомби, управляемыми марионетками.

Утверждение четвертое: Санитары в психушках должны быть дикими садистами.

Утверждение пятое: В психбольницах людям дают сказочные препараты, при помощи которых каждый имеет право жить в пряничном домике.

Утверждение шестое: Психиатр всегда ищет повод поиздеваться над пациентами, назначить ему самые тяжелые наркотики, наказать, стереть ему память и просто насладиться его адской болью.

*Психического, Вам, здоровья!*

Доктор Коттон. – Вот ты где! А мы тебя уже обыскались!

От резкого голоса врача, Сэм дернулся и обмочился в штаны, как испуганная собачонка. Он медленно повернулся в сторону услышанной им речи и принялся ждать своей участи. По щекам медленно побежали крупицы слез.

Доктор Коттон. – Ох и навел ты шума сегодня!

Сэмюель (с непосильным трудом пытаясь выдавить каждую букву). – Я… Тебя… Убью.

Доктор Коттон (сделав шаг вперед по направлению Дикенсона). – Знаешь Сэми. Я стараюсь всегда придерживаться этих правил. Во всем! И поверь мне, эта система работает не один год. Забраться в мой кабинет было плохой затеей.

Сэмюель. – Я… Тебя… Убью…

Слюни от его речи, смешавшись с градом слез, падали на алый паркет, создавая в луже мочи вспененные островки пузырей. Сделав усилие над своей окоченевшей от страха правой рукой, он запрокинул связку ключей над своей кровоточившей головой и из последних сил кинулся на Генри Коттона. Доктор с легкостью увернулся от детских игр Дикенсона и недолго думая, вскрыл ему глотку. Кровь, крупным плевком брызнула на заляпанное руками стекло двери кабинета и неподвижное тело студента с грохотом приземлилось на потрескавшуюся плитку коридора.

Медсестра (подбежав к доктору Коттону). – Что нам с ним делать?

Доктор Коттон. – Ничего! (задумавшись про себя) Он мне так весь медперсонал изведет. Пора все брать в свои руки.

Пробуждение пятое.

«Желанием их будет выйти из огня,

Но никогда им из него не выйти.

Им – вечные мучения.»

Коран. 5:37.

Свет выключили раньше обычного. Это был очередной первый день Сэмюеля Дикенсона в психлечебницы, но далеко не первый в его кошмарном мире адских видений. Каждый раз все начиналось как с чистого листа, без каких-либо огрехов. Но теперь! Теперь явно все шло не по намеченной линии сотворенного над ним коварства. Каждую секунду он проживал часами. Все поры на черной коже студента были напряжены, заставив волосы шевелится на руках и ногах. Он не знал, что за новый этап игры ему был уготован и не смотря на прошлый провал, где ему так и не посчастливилось разузнать о себе правды, ждал старта. Сэм чувствовал, что вот-вот войдет «Веселая Джейн» и был готов попробовать докопаться до истины вновь.

Прежде чем открылась дверь, его «плюшевой» комнаты, в развешанных по углам динамиках зазвучала детская колыбельная.

…Спит на подушке тигренок давно. Ночь на дворе и повсюду темно. Спи мой родной, засыпай побыстрей. Крепче укутай себя потеплей. В сказке ночной погуляй на коне. Сладостей съешь и домой поскорей. Утро придет, и ты станешь взрослей. Но, а пока сладких снов мой храбрец…

Звон громкой песни, болью отдавался в лобной части мозга, пытаясь о чем-то усердно напомнить Дикенсону. Но как только он не старался выдавить хоть самую малость собственных воспоминаний, все было напрасно.

Их не существовало!

Об этом говорило все. Каждая крохотная мелочь, включая вечно незнакомые запахи и странные скрипы в глубине сознания. Если прошлое было, то оно осталось бы в памяти навсегда. Прошлого нет! Нет того, которого хотелось. Что с ним сейчас происходит, остается тайной. Сэм начинал сдаваться. Кругом для него давно все померкло, умерло вместе с ним – жалким психом.

Узнать хоть крохи, пока ему еще по силам, главное пытаться сохранить рассудок (если в этот раз Коттону не придет в голову отрезать его здоровые-больные ноги). Каждодневные пытки начинают сводить с ума по-настоящему, и бедному студенту кажется, что это и есть тот самый настоящий мир, в котором он всего лишь поехавший на голову больной пациент. Таких как он полно, ими забиты палаты каждой психиатрической лечебницы. Кричащие из окон – «Я Наполеон!» – в действительности так ведь и считают. Так чем Сэм лучше остальных?

Дверь с размахом распахнулась и Дикенсон решил на всякий случай притвориться спящим, ведь по старой легенде, так и должно было быть. Время было пять утра. Его обычно будили ровно в семь.

Голос матери Сэмюеля (самыми нежными нотками своего голоса). – Мама пришла!

Этот голос заставил тело студента невольно содрогнуться. Этого не было заметно наглядно, но легкая вибрация за секунду пронеслась от головы до пят, отразившись в пальцах слегка неприятным покалыванием. Сэму удалось скрыть все в тени.

Голос матери Сэмюеля. – Поговори со мной. У меня ведь не так много времени.

Сэм недоумевал, как поступить, ведь даже не помнит лица собственной матери и продолжал претворяться спящим.

Голос матери Сэмюеля. – Дорогой. Твой сон скоро кончится, но мы можем еще успеть поговорить. Я знаю, ты давно ждешь меня. Прости, что не пришла к тебе раньше.

«Сон? (мысли Дикенсона) Какой еще сон!? Нет, нет, нет, нет.»

Это окончательно запутало мысли студента, и он открыл глаза.

Сэмюель. – Мама? Это-о и вправду ты?

Голос матери Сэмюеля. – Конечно сынок. Болезнь совсем тебя извела. Скоро ты поправишься. Слушайся врачей и тебя выпишут домой.

Сэмюель (глаза намокли, слегка покраснев). – Но-о как ты мо-ожешь это-о знать. Ты всего-о лишь пло-од мо-оей бо-ольно-ой фантазии? Так ведь!

Голос матери Сэмюеля. – Верь мне!

Сэмюель (громким басом). – Верить!? Тебе!? Ты запихнула меня в эту «адскую кухню», где из меня каждый день го-от-о-овят различные блюда и хо-очешь, что-обы я тебе верил?

Голос матери Сэмюеля. – Не ори на мать! Это для твоего же блага!

Сэмюель. – Как же. Для м-о-оего-о блага! Вы то-олько-о по-осмо-отрите на эту невинную женщину. Да ты про-осто-о решила о-облегчить себе жизнь и избавилась о-от страданий. В-о-от и все. Теперь, ко-огда трахаешься с о-отцо-ом, хо-отя бы не прихо-одится напрягать мысли, что-о я мо-огу прервать ваш акт.

Голос матери Сэмюеля. – Да как ты смеешь так думать обо мне. Я растила тебя, отдавая всю себя. В том, что с тобой стало – нет моей вины!

Сэмюель (в голосе слышалось отчаяние). – Даже сейчас, ты пришла ко-о мне с о-одним спло-ошным враньем.

Голос матери Сэмюеля. – Каждое мое слово правда. Не отдай я тебя сюда, ты чего ради наложил бы на себя руки. Я не могу потерять тебя. Родители не должны хоронить своих детей.

Сэмюель (опять рыдая). – Вранье! Вранье! Вранье!

Голос матери Сэмюеля (пытаясь навязать собственное толкование). – Тебе все еще так же плохо. Твоя болезнь не хочет тебя отпускать.

Сэмюель. – Прекрати! Меня все это-о о-осто-очертело-о. Ты не успела переступить по-о-оро-о-ог мо-оей палаты, как тут же по-опыталась меня о-одурачить. Так мо-ожет это-о не я псих? А ты?

Голос матери Сэмюеля. – Я совсем не понимаю тебя, сынок? Что с тобой стало.

Сэмюель (четко произнесся каждое слово). – Я уже давно не сплю! Мама!

Дикенсон достал руки из давно распутанной смирительной рубашки и обхватил ее силуэт обеими руками. Только так он мог убедиться в ее реальности. Один щелчок и память как ураган «Катрин» набросилась на побережье его памяти, принесся Сэму все то, что он так долго ждал и пытался найти.

Сэмюель (скаля зубы). – Мой Поводырь Сабнак – Мама!

Сабнак попытался вырваться из объятий Дикенсона, чтобы позвать подмогу, но Сэм оказался шустрее. Он достал из его кармана шариковую ручку и что есть мочи, вонзил в левое плечо. Демон перевалился через кушетку, запачкав белый пол своей давно свернувшейся кровью. Студент, не имея времени на раздумье, понесся из больницы прочь. Схватив пожарный топор, он устелил коридор больницы разрубленными трупами медперсонала. Весь пол был затянут копошащимися трупными червями и забрызган пятнами желтого гноя. Сэму удалось добраться до выхода и покинуть лечебницу.

Что дальше?

Оглядев раскинувшиеся со всех сторон луга, Дикенсон наконец для себя понял, что выхода от сюда не существует. Но, так просто сдаваться, он теперь точно не будет. Рога, за прошедшее после суда время, значительно увеличились в размере. Он это понял, когда перед выходом пригвоздил ими Джейн к стене. Она в истерике пыталась сделать ему какой-то укол, за что Сэм в одночасье укоротил ей руку, а затем снес ее наполовину сгнившую голову.

Доктор Коттон (раздался голос с коридора больницы). – Не дайте ему уйти!

Оставаться на одном месте было нельзя. Вдохнув глубокий глоток запаха свежей росы, Дикенсон решил отомстить Поводырю за все страшные пять дней, что прошли для него словно вечность. Осталось проредить его персонал.

Беверли. – Сюда! Скорей сюда!

Женский голос доносился из распустившего свои листья куста сирени. Немного посомневавшись, Сэм направился на его звук.

Сэмюель (заверещал он испуганным голосом от увиденного). – Не подходи ближе!

Перед ним стояла Беверли Онэт. Дикенсон тыча в нее окровавленным топором, стал медленно пятиться назад.

Беверли. – Постой! Я не причиню тебе вреда.

Сэмюель. – Ты ведь умерла на моих глазах!

Беверли. – Здесь все не так, как ты думаешь. Мы все во власти Коттона. Я ни хочу больше оставаться с этим садистом. Я помогу тебе выбраться, а после ты заберешь меня с собой.

Сэм конечно же ей не поверил, но она умудрилась посеять в его мыслях сомнение и отвести взгляд в сторону. Онэт подкралась к нему сзади и не мешкая нанесла удар по голове тупым предметом (им оказалось бревно). Потеряв равновесие, Дикенсон повалился ничком на землю, но сумел сохранить контроль над разумом, не дав ей завершить задуманное. Замешкайся он еще на пару секунд, и она раздробила бы ему голову, окрасив сирень сережками из его мозгов. Сэм, преобладая над новой болью, резко увернулся от нависшего удара в сторону и разрубил Онэт ее посиневшее с годами бедро. Умывшись, полившимся из рваной раны, гноем, он, недолго думая, отделил ее гнусную голову от туловища. Правда лишь со второго раза.

Так как строить планы было совсем не кстати, Сэм решил какое-то время отсидеться в местном крематории. Размозжив на входе обухом топора голову завсегдатого «измельчителя», Дикенсон стал единственным жителем избушки и ждал, пока демоны повалят за его душой.

Его искали не долго. Открывавшаяся от ветра дверь навела их на мысль и тридцать шесть самых отъявленных проклятых душ направились за поимкой беглеца в надежде получить очередной бонус ада, без которых было гораздо сложнее выживать даже признанным рабам Зевса. Они ворвались в эту маленькую обитель с такой яростью, что по первому взгляду казалось, им хватит сил снести ее с места. Оглядев пропахнувшее трупным ядом помещение, всех ждало одно сплошное разочарование. Сэму хватило времени и смелости, и он рассчитал все с точностью до мелочей. Дикенсон разбрызгал по углам легковоспламеняющееся горючее, служившее для розжига печи, а сам вылез в узкую форточку, единственный доступ кислорода. Дождавшись полного заселения, студент оббежал хибару и разом запер всех внутри их смертного амбара. Пока кричащие во все горло демоны пытались в агонии выбраться наружу, он грациозно чиркнул по алому кирпичу спичкой и устроил им настоящую адскую пытку огнем. Даже не раз испытавшие подобное на себе бесы, не смогли выдержать обжигающих языков пламени и обуглившись до самих костей, умерли в самых страшных муках.

Месть положила свое начало!

Сэм дослушал радующее его слух пение шипящих голосов и с улыбкой на лице направился за поимкой главного зверя этого номера. Не трудно было догадаться, где Сабнак мог бы его дожидаться. Дойдя по коридору до кабинета Генри Коттона, он с грубой силой избалованного подростка, распахнул его ударом ноги. За что тут же словил пулю магнума сорок пятого калибра, сорвавшую с его ухмылки всю спесь, вместе с правой частью лица. Куски плоти и десяток зубов рассыпались по блестящему полу, пошатнув тело Дикенсона в сторону. Испытав дикую боль, он присел на одно колено и пока справлялся со звоном в ушах, прогремел второй выстрел. Сэм успел вовремя увернуться за стену, и пуля лишь прошла по касательной его левого плеча, не нанеся ему значительного урона.

Сабнак. – Вот мы и остались с тобой одни. Когда я с тобой покончу, а я всенепременно это сделаю, твой новый кошмар начнется с гораздо большими усилиями. Твои мучения от прожитых деньков в моей лично созданной иллюзии для «Страшного суда» станут цветочками.

Опасаясь словить удар топора, Сабнак с осторожностью выглянул из кабинета, но студента не оказалось на месте. Лишь окровавленные пятна подталкивали в каком направление он удалился.

Сабнак. – Тебе некуда бежать! Ты все равно умрешь. Если не от моей руки, так от потери крови.

Поводырь медленным движением, с осторожностью совершая каждый новый шаг, шел по указанным на полу отметкам, которые в конечном итоге привели его в тупик.

Сабнак. – Не может быть!

Тень стремительно нависла над телом демона. Сабнак повернулся, чтобы первым совершить выстрел, но сверкнувшее лезвие окровавленного топора, прилетело в этот момент ему между глаз, вдавив их вглубь черепа. Левый глаз еще какое-то время подмигивал, но тело Генри Эндрюса Коттона (Сабнака) уже не несло в себе жизни. Студенту удалось отправить душу Сабнака между мирами. Сэм оставил о нем только крохи воспоминания о проведенном им «Страшном суде» над Сэмюелем Дикенсоном, и то, лишь в его памяти.

Спустя минуту он и вовсе испарился, превратившись в дорожную пыль, а за ним и вся созданная им иллюзия. Перед студентом раскрылись просторы темного густо поросшего леса. От нахлынувшей усталости он уснул мертвым сном.