Читать книгу Канатоходцы. Том II - Татьяна Чекасина - Страница 18

Тихо, будто камера на кладбище. Утро. На воле никогда не бодрствует в такую рань. В тюрьме и ночью лежит – жизнь сторожит, а то отнимут её, неровен час. Неровный? Или неверный? Как тот, в который и угодил в этот замок с крепкими замками, в крепость крепкую, где обреталась дальняя родня, владельцы Демидовского дворца, дядя и племянник, такие соплеменники…

Но ведь за хранение! И колония вряд ли… Да, о племяннике о родном. Дядя выгородит его отца! Мишель крайний. Тайник в полу – его. Не у Петра в комнате. И не брат нажал на курок, и не он отдал на хранение тридцатого января Артуру. И клеть не его девицы Лельки Зайцевой. Но этот Кромкин… Или Кромкинд? Евреи русифицируют фамилии. Племянник Евгении Эммануиловны. А предок на руднике управляющим, в тёплых (так хочется думать) отношениях с прадедом. Его внук интеллигентен. А свой свояка… И в этом заведении, где один следователь, а другой подследственный.

…Мишутка делает оружие. Из дерева, металла. Детали могут быть и в баке для мусора. Ба, латунная трубка, готовый револьверный ствол. Оглядывается воровато. К входу в квартиру Евгении Эммануиловны идёт парень. Букетик цветов, коробка с тортом. Тогда Кромкину нет и двадцати, а ему лет девять. Прыгает с края бака. Парень в дверь – а пацан обратно на бак. Виделись. Правда так давно, что Кромкин его таким не помнит.

У него, талантливого, не только яркая память, он автор ярких перевоплощений. С работы – в дровяник. Оттуда – в Фёкиной шубейке, в её длинной, до пят, юбке, валенки, платок. На руке – ридикюль (презент няньке от грандмаман). Бодрая бабка. В горле её речь, готовая на выход. Платок и очки без диоптрий (украдены на телевидении) не роняет в транспортной давке. Но некая тень, дуновение беды около дровяника, когда, ёжась от холода, Бабка Ёжка обратилась Добрым Молодцем.

…Ну, вот ведут! Да прямо на волю! Настроение наподобие температуры прыгает. Не отменили! «Рафик», как на телевидении. И в этом нормальном автомобиле они едут на эксперимент. Войдя в роль, пребывает в ней и тогда, когда они у «Кошкиного дома», где Лелька Зайцева с пятью питомцами. У неё наверху в квартире ни крыс, ни зайцев.

Мягкий ветерок. Вдыхать и вдыхать, проветривая лёгкие от тюремной духоты на людной улице. Троллейбус мимо. Охранники не в кадре. Руки – в карманах, не в наручниках. Двое «коллег» по бокам. Заказ фотографии для альбома. «Мишель в кругу друзей-юристов», – будет наивный комментарий грандмаман.

Подвал во мраке.

– Рубильник левее! – Он установит фонари!

Работал на предприятиях во Дворцах культуры. В одном любительская киностудия. На плёнку и концерты, и трудовые будни! Как-то укладывает макеты револьверов в рюкзак, а директор клуба тут как тут: «Пойман ворюга!» В милицию не отдают, но увольняют. Банальный финал его работ в культурных центрах города, где театры, он на главных ролях, но мелкая кража и – на выход… Но не в темницу.

Тайник у прокурора в клети! Шутки ловкого Мишутки. Хохочут. Кроме фотографа. Они не принимают на равных этого дедка! Михалыч, да Михалыч. И сам чуть так не назвал.

– Тут кто-то! – говорит один.

– Да крыс полно. Как-то вдвоём с Лелькой… Ха-ха-ха!

Именно благодаря ей он помощник оператора. Бывало, оформят то в цех, то дворником, а работает в клубе и.о. худрука. Один звонок её папаши в отдел кадров, и встречают с объятиями, которых ждёт и Лелька, бегая за ним под хохот киногруппы. Ну и ну! Юристы работают с её папой! Опять хохот!

Михалыч хамовато:

– Где тайник?

Кромкин глядит мягко, мол, терпи «ценного работника».

Впервые внутри при ярком фонаре (не фонарике). Вот уголок, где был пистолет, а вот этажерка, которую они с Лелькой втащили, а вот шкаф… Открыт? Нет, нет, только не это!

– Ну, что туда уставился? – хамит Михалыч.

– Крыса.

– Крыс боишься, герой? Руку к тайнику, вполоборота и голову на меня, не двигайся!

Нитки нет! Крысы – тоже. Её и не было. А вот нитка была. Где-то дверь отворена: волна холода, как ветер с кладбища.

Обратно во мраке. Наручники, от которых отвык, вновь на руках. Прямо повторный арест.

От публики таит эмоции великолепный актёр:

– Неплохой у Зайцева дровяник!

– А это – дровяники?

– И в нашем в доме какое-то время топили плиты дровами. Давно – газ, а клети не отбирают.

– А что, удобно!

– Оружие хранить!

Ха-ха-ха!

Он не в этой компании. Не та вольная прогулка, когда фотографировался с двумя плохо одетыми ментами, заказав снимок на память…

Опять в крепость под крепкие замки.

– Кем открыт второй тайник? Крысы!

– Кого ты так? – любопытный Артём Горцев.

– Неплохие рифмовки! А тайник не один?..

– Как «не один»?

– Ты сказал: «второй».

Идея! Эврика!

– Да, мой тайник не в уголке на бетонной балке. Фотограф: «Вытяни руку». Я и вытянул к тому уголку. А на моём оборвана оградительная нитка. Открыт кем-то другим.

– «Моя жизнь висела на ниточке…» Японский стих!

– Неудивительно, у меня две кликухи, и обе японские.

– Ха-ха-ха! Мишель, поэма для детей!

– Если не зверьки, а люди, и один накрысятничал?

– А кто-то… мог?

– Один отпетый уголовник, не дай бог, убийца!

– У тебя такой друг?

– Пригрел мой брат от доброты. Этот тип мог своё упрятать в мой тайник.

– А чего не в тот «уголок»?

– В «уголке» могли изгрызть крысы.

– Он там хранит ценные бумаги или деньги!

– Догадки, не более того.

Великолепная идея о втором тайнике и пригретом рецидивисте. Но, скорей всего, ему оформляют документы на выход, идёт проявка фотографий. Как проявят, так выгонят на волю!

Гора, в ней туннель. Длинный коридор не под домом, под горой. Мишель входит в гору… Выход, увы, не брезжит. Впереди шагает Кромкин. Он не такой, как теперь, не менее пятьдесят шестого размера. Во сне, каким был давно, крепким, но не объёмным. «Семён Григорьевич, идите медленней! Я не пойму, куда мы!» Кромкин оборачивается, а лицо другое! Клацает ружейным затвором рот, не добродушно-толстогубый, а тонкий, как у пытальщика в тот первый, глуповатый допрос.