Читать книгу Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том I - Виктор Холенко - Страница 6

Семья наша была на первый взгляд небольшая: мама, отец и я с братом Борисом, который родился 24 июня 1943 года. Но мама моя, Олимпиада Даниловна, в девичестве Лобова, родила одиннадцать детей. А выжили только двое – мы с братом: я был пятым ребёнком, а Борис, как говорили тогда, стал поскрёбышем – одиннадцатым. Я не помню имён большинства из умерших моих братьев и сестёр, знаю только, что у мамы дважды рождались двойняшки – в основном они жили не больше года. Но одно имя я буду помнить всю свою жизнь, причём с не проходящим сложным чувством неизбывной вины и глубокой благодарности. Моя семилетняя сестрёнка Валя умерла 7 ноября 1935 года – ровно через три дня после моего рождения. Сразил её неизлечимый в ту пору менингит – воспаление головного мозга. Она долго болела, и родители, естественно, страшно переживали по этой причине. Валя, как всегда вспоминали мои родители, была очень красивой, умной и доброй девочкой, и папа с мамой её очень любили. Но вот случилась эта непонятная болезнь, и её не стало. И любовь родительская, как я чувствовал потом всегда, с удвоенной силой стала сразу же изливаться на мою, крайне тщедушную по рождении особу. Родители рассказывали, что я появился на свет, имея в наличии лишь кожу да кости – этакий сморщенный, обтянутый красноватой кожицей скелетик – трудно дались маме многие недели болезни моей милой сестрёнки, которую я фактически никогда не видел, но со мной она всегда. Отец, когда отошёл немного после похорон Вали, взял меня впервые на руки, и, держа осторожно за подмышки над своими калошами чуть ли не 45-го размера, в каждой из которых я, наверное, мог бы уютно расположиться во весь свой крайне скромный рост, сказал назидательно:

– Ну, Витька, расти, чтобы носить такие же!..

В связи со всеми этими горестными обстоятельствами в моей биографии появились две фактические неточности. Так, только в конце ноября, когда наконец-то установился санный путь по замёрзшим бухтам и заливам вокруг полуострова Крашенинникова – напрямую через Авачинскую губу в Петропавловск в эту пору глубокой осени и начала зимы тогда было просто не попасть, отец смог добраться на собачьей упряжке до городского ЗАГСа. Регистрировать рождение полагалось в течение нескольких дней после этого события, и, чтобы не платить штраф за просрочку, отец, как он рассказывал потом, прибавил к фактической дате моего рождения ещё четыре дня. С того самого времени во всех официальных документах моим днём рождения значится 8 ноября 1935 года. Второй фактической неточностью является место моего рождения. Родился я в посёлке Новая Тарья – это несомненно. Однако или отец забыл сказать об этом служащему ЗАГСа, или сам этот служащий пропустил мимо ушей слова отца о месте его жительства, но местом моего рождения всё-таки был записан город Петропавловск Камчатской области. Можно предположить и другой вариант: возможно, в то время посёлок Новая Тарья ещё входил в административное подчинение этого города? Не знаю, и никогда как-то не придавал этому какого-либо значения. Однако став взрослым, я начал отмечать свой день рождения дважды: фактический, 4 ноября – в семье, а восьмого – отдавая дань официальной дате регистрации…

Да, всё это было в посёлке рыбообработчиков, расположенном на перешейке полуострова Крашенинникова, отделявшем бухту с этим же названием от всей Авачинской губы с городом Петропавловском на противоположном её берегу. Тогда этот посёлок ещё назывался Новая Тарья, а на современных картах он обозначен уже как посёлок Рыбачий. Летом 1947 года, когда мы уже переехали из Вилюя снова в Новую Тарью, мама как-то сводила меня на местное кладбище и показала могилку Вали. Низкий аккуратный бугорок, обложенный окрашенными в голубой цвет дощечками, на котором стоял небольшой деревянный обелиск, увенчанный по обычаям того времени красной звездой. Было видно, что даже когда мы жили в Вилюе, за могилкой постоянно ухаживали хорошие знакомые моих родителей, которые были для нас роднее родственников – на северах раньше такое было в порядке вещей. Это, в первую очередь, семья моего крёстного Данила Горященко, семья брата его жены Марии – лучшего на рыбокомбинате в ту пору икрянщика Ермольцева, а также многодетная семья потомственного камчатского казака Ведерникова, потомки которого, может быть, пришли сюда из Якутска ещё с атаманом Атласовым. Уютное, залитое солнечным светом кладбище сбегало по пологому зелёному, совершенно безлесному склону и обрывалось над бухтой невысоким скалистым берегом. Там, внизу, дремала на рейде всё лето безлюдная одномачтовая парусно-моторная шхуна «Самум», старческий покой которой тревожили только местные мальчишки, подплывавшие по заливу к её невысоким бортам. А дальше, на середине бухты, прямо напротив военно-морского городка с многоэтажными домами на берегу полуострова Крашенинникова, лежали на спокойной водной глади несколько субмарин класса «Л» и «Щ» с большими белыми цифрами на рубках. Вся эта картина стоит у меня перед глазами до сих пор, но там я больше никогда уже не был…

К слову: моя бабушка, Мария Петровна Лобова, мама моей мамы, сибирская крестьянка из казачьего рода (мой дед, Данила Фёдорович Лобов, увёл её убегом из семьи сибирского казака, которая вела своё хозяйство где-то неподалёку от Омска, на берегу Иртыша, – в те годы такая практика сватовства считалась вполне приемлемой), родила тоже одиннадцать детей. Причём так же, как и у моей матери, все роды у бабушки проходили без какой-либо врачебной помощи, и принимались они не в привычных для нас сейчас роддомах, а в обычной крестьянской избе. Вся эта непростая процедура вхождения нового человека на свет Божий была в руках безграмотных бабок-повитух. За что им всем и за все века низкий поклон, потому что о дипломированных акушерках и уютных роддомах многие из россиян, наверное, смогли узнать только к середине XX столетия. Но что удивительно: все дети моей бабушки, два сына и девять дочерей, выжили и продолжили род свой. Несмотря на то, что и на их судьбы вылилось немало невзгод. Дед, например, вернулся с Первой мировой войны в 1916 году обморожённый и травленный газом. А потом ещё была беспощадная Гражданская война, за которой последовала обманчивая расслабуха НЭПа, закончившаяся уничтожением крестьянства через раскулачивание и массовую коллективизацию. Германский газ и советское отлучение от собственного хозяйства свели в конце концов деда в могилу в 1933 году. Бабушка умерла в 1943 году, но уже в Приморье: в самом начале войны она переехала сюда из Омска с двумя младшими детьми – дочерью Дусей и сыном Афанасием. Они обосновались в шахтёрском посёлке Тавричанка. Второй сын, Николай, всю войну прошёл рядом с маршалом Малиновским. А когда тот был назначен командующим Дальневосточным военным округом, Николай какое-то время управлял дачей маршала под Хабаровском. После демобилизации он работал директором мясокомбината в Улан-Удэ. Обо всём этом мне рассказывала старшая сестра моей мамы – Антонина (по мужу Жирова), которая где-то в начале 60-х годов приезжала из-под Омска погостить к брату Афанасию в Тавричанку, а потом они оба приехали к нам в Лесозаводск. Вот с этими двумя мамиными родными мне и посчастливилось встретиться, а других я не видел никогда.

У нашей же мамы выжили только мы двое с братом. Двое из одиннадцати рождённых! Вот какую цену заплатили мои родители за годы сталинских пятилеток – пятилеток индустриализации, но только не социального обустройства страны в целом – на диком ещё в ту пору Дальнем Востоке. Да, эти пятилетки помогли нам одержать победу в войне с гитлеровской Германией и фактически всей фашиствующей Европой. Однако никогда бы не было, наверное, всех этих надрывных, изматывающих людские силы и здоровье пятилеток, не будь в предшествующем им десятилетии прошлого века архибессмысленного Великого Октября, перевернувшего с ног на голову всю огромную Россию. И такой же архибессмысленной Гражданской войны, обескровившей страну и разрушившей до кирпичика её промышленную и аграрную индустрию, сложившуюся к тому времени на самом высоком мировом уровне систему товаро-денежных отношений. У власти встали в основном безграмотные люди и авантюрные политики из недоучек – других истребили или выгнали за границу. И всё пришлось начинать с начала. Слава Богу, что на исходе того расхристанного, взбалмошного, безбашенного по большому счёту десятилетия нашлась одна светлая голова с двумя крепкими руками и с поистине стальной волей. Этого человека будут потом проклинать и боготворить, его станут обвинять чуть ли не в людоедстве и в то же время писать с него иконы, гарантирующие пришествие всенародного счастья. Как было уже не раз в истории России. И как не хочется ещё когда-нибудь наступать всё на те же грабли. Потому что уж очень больно они бьют по всему народу, отбирая у него как у новорождённых детей родителей, затурканных в условиях полурабского социального обустройства, так и десятки миллионов никогда не родившихся по этим же самым причинам…