Читать книгу Жернова. 1918–1953. Книга седьмая. Держава - Виктор Мануйлов - Страница 11

Василий Мануйлов вышел из проходной вместе с Димкой Ерофеевым. Димка торопился в институт, впереди у него выпускные экзамены, защита дипломного проекта. Димке есть куда спешить, и Василий подстраивался под его широкий шаг, слушал торопливые Димкины слова:

– Понимаешь, какая штука, корпус мотора из алюминия почти вдвое легче, чем из чугуна, а по прочности даже превосходит чугунный. Для авиации это огромная выгода. Там каждый грамм на учете. Но и для танка тоже. За счет мотора можно усилить броню, поставить более мощную пушку…

– Так-то оно так, – вяло возражал Василий, – но у алюминия коэффициент объемного расширения значительно больше, чем у чугуна, а при наших морозах неминуемы перенапряжения на отдельных участках. В результате трещины, разрыв материала. К тому же для сохранения однородности массы надо будет и все остальные детали делать из алюминия: кольца, пальцы, клапана, а это нереально.

– Реально, – не сдавался Димка. – Надо лишь подобрать такие присадки, чтобы выровнять коэффициенты…

Василий вспомнил, что на своем последнем занятии на рабфаке он выступал с рефератом по литью алюминиевых сплавов. Как давно это было. Если бы не выгнали, уже с год как работал бы инженером. Не повезло… А вот Димке повезло, а он и в тюрьме сидел, и в лагере, и даже участвовал в побеге. После этого и думай, есть судьба или нету, и почему она у одних такая, а у других совсем иная, хотя все исходные данные одинаковы или близки по параметрам. Может, у него, у Василия, твердости характера нет или еще чего? Может, ему драться надо за свою судьбу, не жалея ни кулаков, ни самой жизни? Вон Димка: тащил охранника на себе несколько дней по горящей тайге, в результате вновь стал хозяином своей судьбы. А посмотришь – ничего особенного. Да и на кого ни взгляни, все – ничего особенного, и он, Василий Мануйлов, тоже. Особенное – оно внутри, его не сразу и разглядишь.

Что-то продолжал говорить Димка, Василий не слушал, поглощенный своими мыслями.

Забренчал и заверещал колесами на повороте трамвай, Василий поднял голову… и увидел Вику.

Вика стояла возле доски объявлений. На ней знакомый голубой берет, светлый плащ и короткие ботики, сумочка из соломки под цвет плаща висела на плече, в руках зонтик. От неожиданности Василий замедлил шаг, глянул на Димку, Димка на него.

– Ты чего? – спросил Димка и оглянулся по сторонам, отыскивая то, что так подействовало на приятеля.

– Ты иди, – отмахнулся Василий. – А то в институт опоздаешь.

– Не опоздаю, – откликнулся Димка и зарысил к трамвайной остановке.

Уже стоя на площадке вагона, он, через головы пассажиров, успел заметить, как Василий подошел к какой-то девице и остановился перед ней, и девица шагнула к нему и даже положила ему на плечо руку. Трамвай стал заворачивать, и Димка потерял Василия из виду.

– Что-нибудь случилось? – спросил Василий у Вики, с тревогой вглядываясь в ее слегка прищуренные близорукие глаза цвета перезрелой вишни.

– Случилось, – ответила Вика и пояснила с обычной для нее решительностью и неумением ходить вокруг да около: – Папу переводят в Москву. В наркомат.

Василий почувствовал, что во рту у него пересохло. Он облизал губы, беспомощно скользнул взглядом в сторону: он знал давно, а сейчас в глазах Вики разглядел особенно отчетливо, что она ждет от него каких-то решений, более того, знал, что не просто каких-то, а вполне определенных, но сегодня был готов к этим решениям даже меньше, чем полгода назад.

– Ну и что? Это ведь его переводят, а не тебя, – произнес он после долгого молчания, понимая, что говорит совсем не то, что ждет от него Вика.

– Если я не поеду с ними, мне негде будет жить, – тихо ответила Вика напряженным голосом и тронула носком ботика лежащую на тротуаре веточку липы с уже раскрывшимися почками.

– А твой брат? – выдавил из себя Василий, лишь бы не молчать, злясь и на себя, и на Вику, что ему приходится выкручиваться, говорить ненужные слова.

– Ему уже выделили квартиру. Но там для меня нет места, – все более равнодушным и холодным голосом отвечала Вика, глядя себе под ноги.

Василий ничего на это не сказал, опустил глаза, смотрел, как Вика передвигает по асфальту веточку липы носком своего ботика. Он чувствовал себя страшно усталым и опустошенным.

Вика обиженно передернула плечами, повернулась и пошла в сторону Невы. Василий побрел следом. На него навалилось что-то тяжелое и душное. Лишиться Вики – это не вмещалось в его сознание, вместе с тем он понимал, что вечно их связь в таком неопределенном состоянии продолжаться не может, хотя эта связь стараниями Вики все более обустраивалась и принимала регулярный характер.

В последнее время они встречались два раза в неделю, в одно и тоже время в маленькой комнатке ее подруги на Васильевском острове. Подруга жила у своего мужа, не расписываясь с ним, чтобы не потерять жилплощадь: видно, не была уверена, что их отношения прочны и позволяют рассчитывать на будущее. Василий привык к этим встречам, он находил, что большего ему пока и не требуется, зная, что Вике этого мало. И вот перед ним выбор: или он лишается Вики навсегда, или оставляет Марию с их детьми. Внутренне он давно знал, что выбор свой сделал в пользу Марии, но и Вику терять не хотелось: она была единственным светлым пятном в его жизни, он отдыхал с ней душою, весь мир переставал существовать для него в ее объятиях, и он уверял себя, что и Вика чувствует то же самое. Возможно, она и чувствовала то же самое в его объятиях, но объятия, увы, длятся недолго, и едва разъединялись их тела, как жизнь вторгалась в их сознание помимо их воли со всеми своими углами, шипами и прочими ненужностями. И вот она вторглась с такой ненужностью, которую Василий сам разрешить не в состоянии. Это совсем не то, что с Натальей Александровной – собрался и уехал: у нее своя жизнь, у него своя, и никто ни за ее подол, ни за его штаны не тянет. А здесь три жизни… нет, не три, а целых пять, сплелись в один непрочный клубок, размеры которого Василию кажутся одними, Вике – другими, Марии – третьими, хотя она вряд ли знает о существовании этого клубка.

Василий вспомнил свою последнюю ночь в Смоленске, проведенную с Натальей Александровной, глубоко вздохнул. Писали из дому, что погибла Наталья Александровна, в прошлом же году и погибла: нашли в лесу неподалеку от Валуевичей с ножевой раной. А кто-что – поди знай. Прочитав о смерти своей бывшей учительницы и любовницы, Василий погрустил немного да и забыл: прошлое не вернешь, как о нем не грусти и не печалься. И вот вспомнилось некстати.

Они вышли к Неве, побрели берегом, захламленным наносным мусором, гниющими бревнами, остатками каких-то строений, деревянными и металлическими частями развалившихся речных посудин. Вверх по течению медленно ползла баржа с песком, усиленно пыхтела машина буксира, толкавшего баржу, густой дым из прямой трубы буксира стлался над рекой, прижимаясь к воде. На противоположном берегу высилась громада Смольного, дальше золотились купола собора Александра Невского.

Стояла теплая пора ранней весны, перемежаемая частыми ликующими дождями. Вот-вот все кинется в рост и цветение, и весь мир, окутанный легкой дымкой испарений от нагретой солнцем земли, точно замер в ожидании чуда. Василию казалось, что все это уже с ним было, и ни раз: и такая же весна, такое же ожидание чуда, и его неуверенность, раздвоенность и наплывающая беспомощность перед неизбежностью. Не хотелось ни о чем думать, куда-то идти, даже в знакомую до последней трещинки на стене комнатенку их постоянных свиданий. То ли весеннее обострение чахотки на него так действовало, то ли усталость от бестолковой жизни.

– И что ты решила? – спросил Василий, следя глазами за баржей, своим вопросом перекладывая на Вику всю тяжесть своей ответственности за их несостоявшееся будущее.

– Я? – переспросила Вика и полезла в сумочку, порылась там, будто что-то ища, закрыла и отвернулась. Когда заговорила, голос ее дрожал и прерывался: – Я уже устала думать, Васенька. Я шла к тебе, надеясь, что ты, как мужчина… Впрочем, это уже не важно.

Василий ничего не сказал. Да и что говорить? И так все ясно. Но как не хотелось ему этой пронзительной ясности, требующей ясных ответов и решений. Было такое ощущение, что его снова выгоняют откуда-то, но кто выгоняет и зачем – об этом думать не хотелось.

Вспомнилось, что Мария просила его зайти в магазин, купить хлеба и подсолнечного масла. Если это бессмысленное хождение вдоль Невы продолжится, магазины закроются, он не успеет ничего купить, скандала не миновать: в последнее время Мария чуть что – в слезы и ну жаловаться на свою судьбу. Ее слезы раздражали: у него у самого судьба не лучше, только жаловаться на нее некому.

– Пойдем назад, – предложил Василий, когда они добрели до моста Александра Невского.

– Назад? – Вика встрепенулась. – Наза-ад? – переспросила она с изумлением, точно очнувшись. И вдруг заговорила, все более повышая голос: – Куда – назад, Васенька? Разве можно вернуться назад? Разве можно вообще к чему-нибудь вернуться, что уже было? Идти можно только вперед. В этом смысл жизни. А ты… – Она задохнулась от беспомощности и негодования, покачала головой, продолжила с горьким сожалением: – Ты остановился, Васенька. Хуже того: ты потерял себя. Боюсь, что здесь мы с тобой разойдемся. Раз и навсегда!

Василий молча катал желваки на скулах. Что он может сказать? Все уже было сказано-пересказано…

Вика гордо вскинула голову, встряхнула своими черными жесткими волосами. Она сейчас была особенно красива и недоступна.

– Прощай! – бросила она Василию, и, выставив руку, точно защищаясь от него, воскликнула с незнакомым надрывом: – И не иди за мной! Не иди! Пожалуйста!

А он и не собирался идти, закаменев, тупо смотрел себе под ноги.

Вика всхлипнула и кинулась к мосту, побежала, разбрасывая ноги в стороны, и уже вдалеке согнулась беспомощно, замедлила шаги, остановилась, постояла несколько мгновений, но не оглянулась и пошла дальше, все ускоряя и ускоряя шаг.

Василий долго стоял и смотрел ей вслед. Вечер как-то враз стал пасмурным, все кругом утратило свои краски, посерело и сделалось невзрачным. Даже золоченые купола собора на другой стороне Невы.