Читать книгу Взломанная вертикаль - Владимир Коркин (Миронюк) - Страница 12

Зима в тот год выдалась лютой. Катка в их богом забытом городке вовек не бывало. Потому ребятня всех возрастов в воскресные дни пропадала на скованной льдом протоке Шаманьей, гоняя на коньках. А то, разбившись на команды, палками зашвыривали в ворота – несколько шагов между двумя конусообразно торчащими из-под снега ледяными ломтями, вынутыми из куч возле прорубей, где бабы полоскали белье – оледеневшие конские катыши. Крик, неумолчный шум, а то и драчки. Весело пацанве, а время-то улетает неприметно: раз, и уже совсем темно, будто час просквозил, и главное пустому желудку не до еды. Только засобиравшись обратно домой, он дает о себе знать. Да и родители той послевоенной поры, начала пятидесятых годов века двадцатого, не особо чем радовали своих чад непутевых. Полки магазинов пришиблены немудреной снедью: макароны, соль, пшено, перловка, овсянка, сухая картошка и такая же морковь. А еще хлеб ржаной, когда серый, редко белый, уксус, водка, вино, селедка разного посола. Изредка выбрасывали на прилавки маргарин, сливочное масло, сахар, мясо. Бывали, правда, тушенка, кой-какие дешевые рыбные консервы. Время от времени возникали в продаже глазурованное печенье, конфеты карамельки в цветастых обертках, дохлые яблочки. Крепко выручал людей базар: от иголок и до амбарных замков, от круглого ледяного молозива до свиных и коровьих разделанных туш, от репы, свеклы, свежей картошки и до первосортной белорыбицы, бери – не хочу, только рублики выкладывай. Однако рынок большинство людей не баловали великим вниманием, обходили стороной, поскольку привольно денежки у народа не шуршали. Хорошие заработки были разве что у горняков-шахтеров и представителей еще некоторых рабочих профессий. На рынках в основном брали зелень, овощи, изредка страшный дефицит – фрукты, еще молоко, и относительно недорогие тогда творог и сметану. Мясом простые люди баловали себя редко. Однако из всего великого продовольственного неразнообразия государственной торговли, вечных закавык с наличностью, занятые по горло работой на производстве и хозяйственными заботами мамки и пекли, и жарили, и парили. Не были людьми состоятельными и родители Виссариона. Отчим, Петр, пахал сутками помощником машиниста на паровозе. Мамка, Надежда, занимала окошко оператора на почте. Глава семьи зарабатывал по тому времени вполне терпимо, но оклад Надежды совсем никуда. А кроме старшего Виссара, четвероклассника, в комнате шмыгал носом Юлька, детсадовец. Ну, и, сами понимаете, вчетвером жить на одну полноценную зарплату в северном краю ой, как не просто. И накормлены все должны быть, и одеты, и обуты согласно временам года. Так вот, речь о Виссаре. О приключившейся с ним пагубе, которая открыла ему глаза на то, о чем он и никогда не думал.

В то воскресенье, с залютовавшим на улице морозом, Виссар с утра засобирался на Шаманью протоку. Похлебав вермишелевый супчик с плавающими мелкими кусочками зажаренного свиного сала, сжевав ломоть чернухи, выпив из кружки жиденький и несладкий чай с твердоватым глазурованным круглым пряником, стал одеваться. Привычно напялил на портки штаны, натянул на голову майку, влез в рубаху, застегнул на пуговки потертое пальтецо, надвинул на лоб ватную шапку-ушанку, а на валенки примотал коньки-снегурочки, для верности закрутив веревку на каждом голенище толстой палочкой. В коридоре прихватил клюшечку обструганную, гнутую на конце толстую ветку, чтоб ледяшки гонять. И осторожно по старой скрипучей лесенке спустился с площадки второго этажа на крылечко. Холод защемил горло. Сунув нос поглубже в шарфик, оттолкнулся левой, потом правой ногой. И медленно заскользил по двору, выехав за ворота, покатил по тротуарам мимо узла связи, мимо магазинчиков и деревянных домов и хат, миновал парикмахерскую, базар, куда уже спешил за покупками люд. Вот и крутой спуск на берег протоки. Раскорячил ноги, раздвинув пятки и поставив под нужным углом носки валенок. Теперь надо вилять бедрами, притормаживать снегурочками, чтоб не загреметь на обочину накатанной заледеневшей дороги. Падать тут шибко больно, да и мальчишки потом на смех поднимут. Обошлось. Даже страмплинил удачно у самого берега. На протоке уже резвится орава пацанов. Одних Виссар знает по именам, других по уличным кличкам. Сел на заледенелую снеговую заметь. Поправил снегурочки, подвернул палочки под закрученную толстую бечеву, чтоб лучше коньки на валеночках держались. Теперь можно и в догонялки, и лупить палицей-клюкой по ледяшкам, и просто дурачиться, дразниться. Время, меж тем, видно шло к обеду, поскольку все до одной тетки закончили возню у проруби, забрали тазы с бельем и скрылись в хатках, взбегающих по крутоярчику высокого берега протоки Шаманьей. Над частоколами кривеньких изгородей извивался срываемый ветерком из печных труб дым. А примета верная: коли взветрило, то быть морозу потише. Ледышку гнать по льду надоело, он остановился. Кучка пацанов, с двумя толстомясыми – один семиклашка, другой верзилистый из восьмого, выстроившись в цепь, разгоняясь один за другим, сигали через бабью полынью.

– Давай-давай! Не дрейфь! – орали те, кто прошел испытания. – Молодцом! – приветствовали очередного прыгуна.

У Виссара бешено заколотилось сердце. «Вот сигануть бы тоже, а?! – пронеслось в его голове. – А страшно, вдруг сорвусь. И бултых в полынью». Незаметно пристроился в общую цепочку. Настал его черед. Вначале ноги стали ватными. А потом, была не была, разогнался наш пацанок и махнул через прорубь.

– Во как! – орал верзила. – Гляньте, кноп еще четырехклассный, а ловко дал. Давай, пацаны, вперед! Не трусь!

И второй раз он прыгнул. Радостно, хорошо на душе мальца, не сдрейфил. И третий раз подошла его очередь. А ноги ни вперед, ни назад. Не хотят ехать, и все тут. Вот обогнул его справа семиклаш-толстомяс, вжик и там, на другом конце проруби. Только видит наш мальчишка, что треснул лед по бокам полыньи, прогнулся под ногами предыдущего прыгуна. А он уже взял разбег и не остановиться, иначе прямиком съедет под лед. Прыжок. Лед треснул. Вася, ребята почему-то так его нередко звали в школьные годы, видать, имя Виссарион казалось им слишком строгим, взрослым, что ли, ухнул в прорубь. Миллионы горячих игл обожгли тело, вода скрыла голову. На его счастье шапка сидела крепко. Его тело вытолкнуло вверх, он успел сделать вдох и снова погрузился в ледяную крошку. Теперь холод сковал ноги и руки, вниз тянуло пальто. Кто-то заорал во всю глотку:

– Дай скорей палку мне! А ты рви за багром к судорембазе и кличь мужиков и баб. Ребя! Держите меня за ноги. Да крепче! Навалитесь друг на друга, чтоб в воду не затянуло. Вот он выныривает. Ловлю!

Двое старшеклассников, схватив Виссара за воротник и рукав пальто и за шапку, подтягивали мальца на себя, пытаясь крепче уцепиться за рукава и вызволить из плена ледяной проруби. А уже мчала подмога с судорембазы. Строгавшие заготовки для плашкоута поселенцы немец и его друг карел, пришедшие на счастье Виссариона выгнать побольше месячный план, а значит, и хорошо заработать, подцепили багром пальто и вытянули мальчишку на лед.

– В тепло его надо. Скорее! Шнелль! – кричал взволнованно немец. – Ахтунг! Кто рядом живет? Бегом нах хаузе. Клади его на печь!

Двое парнишек, взяв Виссариона под руки, потянули вверх, на взгорок. Да силенки не те! И опять подфартило Виссару. По какому-то случаю обходил свои неспокойные владения участковый милиции. Помнит паренёк, как человек в жесткой и, как показалось ему, будто фиолетовой шинели с погонами на плечах, подхватил его на плечо и попер вверх, в гору.

– Колька! – крикнул милиционер рядом семенившему мальчишке. – Лети домой к матери, скажи, чтоб печь горячей топила и питье горячее приготовила. А я его понесу.

В хатке его раздели, из валенок хлюпала вода, насквозь мокрое белье хозяйка выжала и развесила над печью. Парили валенки у плиты. Завернутый в старенькое одеяло Виссарион лежал, дрожа всем телом на деревянном прогретом печью лежаке. Его заставляли пить горячий чай, даже достали дефицитное здесь малиновое варенье. Потом женщина растерла все его тело водкой.

– Ну, бывай, малец, грейся. Да не хворай. – И участковый пошел по своим делам, помахав ему на прощание рукой.

Было десять вечера, когда мало-мальски подсохла одежонка. Валенки, конечно, все еще сырые. Расспросив, где он живет, а это оказалось в четверти часа ходьбы от них, но то ведь по взрослым меркам, ему пожелали доброго пути и тоже не болеть. Когда Виссар вошел в комнату, где ужинала семья, его одежда оказалась как бы покрыта ледяным коробом. Отчим поугрюмел, нахмурился, сжал кулаки, а мать запричитала:

– Да куда ты запропастился, Виссарик? Да что это с тобой? Не знаю, что и подумать.

– Мама, да я в прорубь провалился.

Она еще громче заохала, стащила с него все платье, стала растирать тело спиртом, подогрела молоко. Выпив безвкусную, как ему показалось, белую жидкость, он ухнул в постель. Его укрыли горячим ватным одеялом. Ночью он заметался в горячечном жару, впадал в беспамятство. Мать побежала в рядышком находившийся ведомственный телефонный узел и вызвала «Скорую помощь». Он не помнил, как его увозили в больницу, как хлопотали вокруг него дежурный врач и медицинские сестрички. Очнулся, спустя сколько-то дней. Глаза закрыты, но хорошо слышал разговор мамы с врачом.

– Доктор, миленький, помогите сыночку. Когда же температура спадет? Доктор?

– Случай очень сложный. У вашего мальчика двустороннее крупозное воспаление легких. Вот сегодня день перелома. Скажу одно, если к утру температура спадет, будет жить ваш сынок, мамаша.

Сказанное из чужих уст знакомое ему слово «сынок», как-то благодатно подействовало на Виссара. Он сказал: «Мама». Она его не услышала. Потому что он вовсе и не сказал, а прошептал это теплое слово беззвучно, одними губами. И опять окунулся в горячую темноту. Мама присела на его кровать, тихонько заплакала. Ее слезы капали на горячие щеки сына. Вскоре участливые сестрички попрощались с ней у дверей палаты. Было уже позднее время, и надо было одним давать на ночь пилюли, а Виссару и другим больным детям ставить уколы. Ночью у него жар спал. Ему отчего-то стало так легко. Он с удивлением смотрел на спящих ребятишек сверху, где-то невдалеке светила ночная лампочка. Вон клюет носом за столом женщина в белом халате. Она смешно пофыркивала. А вот разметалась во сне на кровати большая девочка с черными косами. Тут некая неведомая сила повлекла мальчика вверх. Серо-матовый луч тянулся и тянулся. А он пушинкой незаметно так все взмывал и взмывал. И высветился проход, будто большой круглый лаз из подполья на воздух. Его плечики вынырнули из матового луча. Он как бы завис. По кругу стояла в странном сером одеянии, будто в древних хитонах, группа неизвестных ему людей, их лица будто затушеваны серым. Ближе к нему в смиренной позе маленький серый старичок. Он его не знал, или не помнил. И тут слева высветился в светлом одеянии седовласый, с бородкой, приятной наружности мужчина. Он будто стоял в серебристо-белом круге. Приятный мягкий голос внятно молвил:

– О, ему еще рано сюда. Пусть живет, пусть посмешит людей…

Что-то увлекло его вниз, лаз подернулся дымкой. Виссар очнулся в палате, на своей кровати, весь мокрый от липкого пота. Проходившая медсестра нагнулась над ним, и радость выплеснулась в ее словах:

– Боже мой! Виссарчик! Мальчишок! Да какое же счастье! Побегу к врачу. Галя! Галактиолина! Побудь вот с ним, слава Богу, теперь все хорошо.

А Галя, крепко простудившаяся на лыжной прогулке десятиклассница, была той самой взрослой девочкой с темной косой, которую он видел сверху, от потолка палаты. Она лежала на кровати, разметавшись во сне. Конечно, он промолчал, кто бы ему поверил, расскажи он хоть одному человеку о том, что с ним приключилось глубокой ночью. «Бредит еще», – вот что он мог услышать, решившись поделиться хоть с кем-то своими мыслями о странном путешествии в невесть куда. Но все что произошло тогда, навечно впаялось в его мозг, в подсознание.

* * *

Спустя много лет Виссарион окунётся в несколько вещих снов, которые покажут ему картинки о некоторых его прошлых жизнях, о будущем своих родных и своем собственном. После купания в ледяной купели, десятилетний мальчишка в больнице увидел ЛИК ТОГО, кто не пустил его вынырнуть из матового луча-туннеля, а вернул к земной жизни. Этот ОБРАЗ будто стоял перед его глазами. Помнится ему, как их семья впервые приехала на родину его мамы, в город Луцк. С родной бабушкой Мартой, маминой мамой, он пойдет в собор. Он знал: пионерам нельзя ходить в церковь, так учили в школе, потому что там всё выдумка и неправда. Но был некий христианский праздник, а у бабушки болели ноги, и она упросила внучка помочь ей дойти до храма. Раньше он и не догадывался, что в стране Ленина и Сталина есть нищие, голодные и бездомные. А они стояли с обеих сторон дорожки, ведущей к паперти. Ему отчего-то стало тревожно, обидно за людей, которые вынуждены побираться. И мысль остаться в ограде красивого собора, увенчанного старинной маковкой и христианским крестом, исчезла. То ли взяло верх любопытство, то ли настойчиво тянула его за собой бабушка, только Виссар простоял с ней всю службу. И, глядя на непонятные ему иконы, паренек внезапно увидел лик ТОГО, или очень на НЕГО похожий, кто встречал его у выхода из луча-туннеля в ту ночь, когда он впал в забытьё в больничной палате, и тогда решалось – уйти ему в мир иной, либо остаться на земле. На обратной дороге к дому бабушка спросила:

– Как тебе, Виссарик, в соборе? Не устал? А я ещё помолилась за душу твоего деда Александра.

– Все очень красиво, бабушка. Но почему скамеечки не поставят? Ведь молилось много пожилых и старых людей.

– Такой канон православной веры. А вера Христова – это душа народа. Если хочешь узнать ее, эту душу, то готовься поступить после школы в семинарию. Ты видел, какие красивые одежды у священников. Даже самых молодых из них зовут батюшками. Вот как любят верующие своих духовных водителей, пастырей.

– Да, бабушка, одежда у служителей замечательная. Мне она очень понравилась. Может быть, после десятилетки и пошел бы в семинарию, но я пионер.

– Думай внучок о вере. Я знаю нашего священника, могу тебя порекомендовать в семинарию. Да, где пионер, там и комсомолец. Ну и что же. Все, внук, течет, все изменяется. Вырастешь когда, сам все поймешь, что к чему.

На том и окончился тот разговор. Они в Луцке пробыли недолго, еще ездили по родным маминым местам, гостили у родичей в Ковеле и в Киеве. Этот разговор он вспомнит до мельчайших подробностей, когда превратится в пожилого человека, горько переживающего смерть своей мамы, когда будет листать мамины фотоальбомы, бережно переворачивая страницы. И вдруг одна фотография заставила его вздрогнуть. Он увидел на снимке своего родного отца, ушедшего из семьи, когда мальчишке не было и пяти лет от роду, а рядом с ним его родителей – Виссарионовых бабушку и дедушку и родного брата отца, ставшего офицером-подводником. Из писем бабушки он знал, что дед умер. На фото рядом с бабусей стоял его дедушка, тот самый пожилой человек в сером одеянии, которого мальчишка видел в ту ночь своего полета по матовому лучу – туннелю, когда хотел вынырнуть из него. Виссар не помнил деда, отец с матерью увезли его на Север совсем мальчонкой. Мама прятала от него это фото, никогда не показывала, чтобы не бередить раны своей далекой молодости. Он хранил семейную тайну о том, что давным-давно бабушка по отцу крестила его в войну в своём родном сибирском селе. Виссарион всегда считал себя верующим, христианином, хотя и не очень прилежным. Даже когда вырос и обзавелся семьёй, службы церковные посещал изредка, поскольку религия была не в почёте, преследовалась, и церкви имелись далеко не во всех городах и селах страны. Библию читал от случая к случаю. Но зато у себя дома, у православных икон, молился исправно. Некоторые молитвы знал наизусть. А самую первую коротенькую, неумело составленную молитву он услышал от Гали Галактиоловой утром того дня, когда вернулся к жизни. Она скоренько дошла до своей тумбочки и вернулась, протягивая ему какую-то красивую плитку в обертке из фольги.

– Ешь, это тебе. Очень вкусно и полезно. Господи, спаси его и сохрани.

– А что это? – засмущался он. – Я такое ни разу не ел.

– Вот как? – удивилась девушка. – Это же шоколад. Отламывай и ешь. – Она зачем-то отвернулась, достала платок из кармана халатика и как бы высморкалась.

Видя, что у мальчика не достаёт сил даже отломить кусочек шоколадки, девушка надломила плитку, протянула ему тёмный хорошо пахнущий прямоугольник, и зашептала: «Господи, Всемилостивый, Матушка Заступница Богородица, Силы Небесные помогите Виссарику, дайте ему здоровье, он такой хороший мальчик». Долго мальчика лечили в больнице от двустороннего крупозного воспаления легких, он пропустил большую часть второй и часть третьей учебной четверти. Когда вернулся домой, то родители подумали, что сидеть ему в четвертом классе еще год. Но их сын хотел учиться. Мама сходила к учительнице, Анастасии Александровне, посоветоваться. Домой вернулась сияющая:

– Вот это человек, вот это настоящий учитель! – радовалась она, принимаясь за готовку ужина. – Виссарик, с завтрашнего дня, как придешь после занятий и покушаешь, лети к Анастасии Александровне домой. Она живет вон в том двухэтажном особняке.

– Это дом, который за забором?

– Да, ты как раз мимо него ходишь в школу. Поднимешься на второй этаж, их дверь направо. Анастасия Александровна хочет с тобой заниматься, подтянуть тебя, чтобы ты год не пропустил. Будь вежлив, сынок, со всеми здоровайся. Она о тебе хорошего мнения. Вообще, надо быть воспитанным человеком. Смотри, снимай пальто и ботинки у порога, не лезь в грязной обуви в комнату.

– Мам, так там чины живут! Мальчишки говорили.

– Ну, так что. Тебе не с чинами заниматься. Да, у нее двое ребят, старший учится в девятом классе, а младший в шестом. Гляди мне, не загни при них что-нибудь! Будь умницей, послушным. Не подведи нас, сынок. С Богом. Занимайся, мне некогда, скоро отец придет.

После уроков Анастасия Александровна подозвала его к своему столу:

– Устраивайся за первую парту, Виссарик. Сейчас класс освободится. Так. Мама тебе сказала, что будешь после школы у меня дома заниматься?

– Да, Анастасия Александровна, это мама сказала мне.

– Обязательно приходи. Ты ведь не хочешь быть второгодником? И отлично! Мы еще прихватим с тобой и субботу. Жду тебя к трем часам. Только с мальчишками моими не поцапайся, старший считает себя совсем взрослым.

С замиранием сердца поднимался он на другой день по лестнице на второй этаж особняка. Робко постучал в дверь. Открыла ему Анастасия Александровна.

– Входи, Виссарик. Другой раз нажми на эту черную кнопку, будет звонок в квартиру. Раздевайся и проходи в гостиную, она прямо перед тобой. Садись за стол, я сейчас приду.

Мальчик устроился на стуле за круглый стол, накрытый скатертью, какие ему доводилось видеть только в магазине, осмотрелся. Комната показалась нарядной, ни у кого из его друзей и в помине не было такой обстановки. У окна большой диван, рядом тумбочка из красного дерева с большим радиоприемником – проигрывателем, над ним висела какая-то картина, на ней изображена очень красивая тетя на коне, в углу комнаты книжный шкаф, поодаль невиданный им прежде буфет с посудой и хрустальными рюмками, графинами, салатницами. Вошла учительница с маленьким подносом, расстелила перед ним маленькую цветную скатерку и поставила горячий чай и вазочку с печеньем. Виссарион смутился, не зная, как себя вести в таком случае. Но нашелся:

– Я покушал, спасибо, Анастасия Александровна.

– Ничего, попей чаю с печеньем. Нам с тобой много надо работать. А я скоро приду. – И она вышла в соседнюю комнату.

Чай был сладкий, душистый, печенье на диво мягкое, вкусное, не оторваться. Виссар съел одну печеньку, потом другую. Не утерпел и схрумкал еще одну вкуснятинку. «Хватит, – решил про себя, – а то подумают, что мы голодаем». А он не прочь был сжевать и еще столько же, потому что такой вкуснотищи не пробовал. Минут через десять начался урок. О, как он отстал от класса! Конечно, по математике ни в зуб ногой. Он ничегошеньки не соображал, что ему объясняла Анастасия Александровна. Кажется, он разучился решать простейшие задачки.

– Ничего, Виссарик, – успокоила его учительница. – Математику мы нагоним. С русским языком и чтением у тебя хорошо. Скажи, а почему ты сегодня в школьном диктанте все предложения, начинающиеся со слова «немцы», начал не с прописной буквы, а со строчной? Ведь двойку я тебе поставила.

Он потупил голову, шмыгнул носом.

– Так они воевали с нами, сколько наших поубивали. И радио вон не раз о том говорило.

– Что поделаешь, была война. Гитлер всему виной, а не народ. Немцы великая нация. Подрастешь, поучишься в школе, и узнаешь, какие среди них были замечательные люди – ученые, писатели, поэты. Грамматику надо знать и соблюдать ее правила. Ты же не хочешь быть двоечником? Ну, вот. Другой раз пиши правильно.

Первая неделя занятий по математике прошла для него почти вхолостую. Слушая учительницу, вроде бы, все понимал, а как до решения задачки – стоп. На второй неделе, дав ему задачу, она подсела рядышком на стуле.

– Объясняй, Виссарион, как решать будешь. Так, а почему ты думаешь, что это будет верно? Ну, ведь не получается. А я поступлю так и так, вначале числа в скобках поделю, а потом вот как: первое число умножу на результат от деления чисел в скобках и вычту сумму чисел в следующих скобках. Все просто. Так же решаются задачи про поезда, едущие навстречу друг другу с определенной скоростью и на разных расстояниях, и другие задачки. Только очень внимательно вчитывайся. Сам составляй из чисел пример и, не спеша, решай его.

С его глаз будто спала пелена.

– Так это так просто! – радостно воскликнул он, да как громко-то, что в комнату аж заглянули сыновья Анастасии Александровны. – Эх, я! – и постучал кулаком по своей стриженой макушке.

Ребята вместе с Анастасией Александровной весело рассмеялись. И дело пошло вперед, да еще как. Спустя полторы недели он догнал класс, а на выпуске, в те годы четвероклашки сдавали экзамены по своим предметам, Виссарион стал отличником. Его фамилия прозвучала в городской радиопередаче, на школьной пионерской линейке ему вручили первую в его жизни Почетную грамоту и в придачу книжку Гайдара о Тимуре и его команде. Переехав с родителями в другой город, он несколько лет поздравлял свою первую учительницу с праздниками и днем рождения, пока не пришло известие, что Анастасия Александровна умерла от тяжелой болезни. По-мальчишечьи он очень переживал. А тогда, перед окончанием начальной школы, Виссар впервые в жизни отчебучил такое…

Заканчивался май, солнышко пригревало. Школяры на большой переменке все до одного высыпали на свой открытый стадион, где по тому времени были все игровые площадки, кое-как оборудованные спортивным инвентарем. По всему периметру забора гнездились чахлые северные кустарники и, с ободранной шальными ударами мячей корой, невысокие березки, елочки и лиственницы. Старшие пацаны курили папиросы, выясняли между собой отношения, младшие резвились, как могли. Виссарион просто ощущал, как нуждаются в тепле его подлеченные в больнице легкие. Он стоял на несмелом пока теплом ветерке, вдыхая запах прелой листвы, внимая ее шороху. Вдруг под кустом что-то промелькнуло и разметало часть подсохшей листвы. А накануне он как раз в библиотеке читал книжку о занимательных проделках домашних животных, в том числе и про забавного ежика. «Ёжик это!» – пронеслось в его голове. И он, что было силы, крикнул: «Ёжик! Ёжик!» Рядом стоявшие мальчишки из параллельных классов загалдели:

– Ёжик! Ёжик? Где он?

Виссар махнул рукой в сторону кустика, а сам отошел поближе к забору. Мальчишки продолжали неистовствовать:

– Ёжик! Ёж!

Конечно, то был не ёжик. Какой тут ёжик перенесет лютую зиму? Правда, через дорогу располагались домики, а в них теоретически мог проживать еж. Но его надо было вначале еще привезти с юга. А на взлете пятидесятых годов века двадцатого здешним жителям было не до того: семью бы накормить, иметь в достатке хотя бы крупы да макароны, как говорится, не до жиру, быть бы живу. А тут – ёж. Но слово не воробей, вылетело – не поймаешь. Уже полшколы шныряло по кустам, разыскивая диковинное животное. И когда мимо его ног бесенком проскочил котенок, лапками требушивший листву, Виссарион понял, что дал маху. Но как о том сказать кому-то? Да никак! Еще побьют, и побьют крепко. Паренек тихонько улепетнул в класс. Тут и звонок, конец переменке. Возвращаясь домой из школы, слышал, как оживленно обсуждают ребята историю про ежа, спрятавшегося на стадионе. Он осознал, что в жизни есть вещи, о которых лучше помалкивать, иначе можно нарваться на такое! Еще Виссар зримо оценил, что простое слово может иметь большую силу. Все эти размышления были детскими, незрелыми, но они что-то оставили в его подсознании. С той поры мальчик, в отличие от своих сверстников, очень зауважал радиопередачи. В их квартирке дребезжала черная бумажная тарелка, которую родители включали по случаю – сверить часы с боем курантов, послушать новости, тогда многие их называли длинно и торжественно – информационные сообщения. Он, оставаясь в квартире один или с братишкой, сделав уроки, которые после индивидуальных с ним занятий учительницы, перестали быть проблемой, всегда втыкал штепсель шнура в розетку. Это же чудо! Бумажная тарелка оживала: лилась музыка, звучали песни, или строгий голос диктора из страшно далекой отсюда Москвы сообщал, как и чем живет огромная страна. А ведь над ней уже витали ветры перемен. Еще когда мальчишка учился в третьем классе, умер вождь всего мирового пролетариата Сталин. У него даже сохранилась фотография: он, пионер, стоит в школе в почетном карауле возле тумбочки с большим траурным портретом Иосифа Виссарионовича. Плакала вся школа. Плакал и Виссар. Да так горько. Во дворе старики навзрыд причитала:

– Да как теперь жить будем без тебя, дорогой товарищ Сталин?

И Виссар не знал, как можно жить стране без верного ленинца, великого Сталина. Однако время шло, а страна продолжала жить. И даже на одном из съездов компартии новый вождь страны, толстый и лысоватый человек, каким видели его люди в кинохрониках, обещал в восьмидесятом году построить коммунизм. Значит, станет явью мечта человечества! А когда на календаре начали отсчет восьмидесятые годы, то объявленного всепланетного торжества так и не случилось. И многие социальные блага, предоставленные партией народу, не сработали, когда к власти в стране пришел хитрый сибирский бес: он с кучкой подпевал не только разрушил компартию, но и огромную державу, при этом в защиту партии никто не выступил. Но это будет не скоро.

На исходе был июнь, школа готовилась к выпускному вечеру десятого класса. В актовом зале шла репетиция школьных артистов. Виссар каким-то чудом пробрался туда. Наверное, его приняли за одного из тех, кто поет в сводном школьном хоре. Сидел он тише воды, ниже травы. Но вот на сцену из-за кулис вышли девушка и юноша. Как он мог ее не узнать? Это была Галя Галактиолова, не раз угощавшая его в больнице шоколадными конфетами. В глубине мальчишеского сердца он обожал эту девушку. Как он хлопал в ладоши, когда она дуэтом с парнем пела романс, а вот какой, того он не знал еще. А когда юноша задорно исполнил совершенно ему незнакомую песню, из которой прочно врезались в память слова: «Парень веселый из Карабаха, так называют всюду меня», наш мальчишка был заворожен. Он думал, что на сцене стоит не выпускник школы, а настоящий артист. Спустя три-четыре дня, он увидел Галю и этого юношу на берегу протоки Шаманьи, где с пацанами удил рыбу. Они шли, взявшись за руки, о чем-то оживленно говорили и смеялись. Им не было ни до кого дела, они были увлечены друг другом. Пройдет вереница лет, когда одним летним днем журналист Виссарион Стражин лицом к лицу столкнется в Москве на площади трех вокзалов с постаревшей Галей Галактиоловой. Она вела под руку высокого смуглого человека. Тот заметно хромал. Виссарион услышал обрывок фразы, оброненный ею:

– Что делать, Самвэл, война, друга не вернешь, свою мать тоже. Их забрал к себе Господь. А в Карабахе тебе больше делать нечего…

* * *

Прервать их разговор? Да кто он им? Виссарион промолчал, он был мелким школяром, когда они окончили десятилетку. Что подумают, за кого примут? И не подошел к ним. Как прошёл сколько-то лет тому назад в павильоне освоения космоса на ВДНХ, тогдашней Выставке достижений народного хозяйства, мимо Вали Воевич, некогда соседке по четырехквартирному брусчатому дому железнодорожников в городке Листопадном. Сюда в своё время получила назначение заместителем начальника почтового отделения связи его мама. Отчиму-помощнику машиниста паровоза немедля дали и работу, и двухкомнатную квартиру. Виссар учился в десятом классе, а она в восьмом, когда из-за неё ему едва не вышибли глаз. Вернее, дело было так. Воевичи приехали, когда Виссарион учился в восьмом классе. Крепкого сложения, круглолицая брюнетка Валя с черными косами ему очень нравилась. Да подружиться не решался. А их квартиры были в одном крыле дома. Он прекрасно знал, когда Валя любила днем выходить на улицу погулять с подружками. И перед этим, если было лето, шел к куче напиленных вместе с отцом березовых и сосновых чурок, в ту пору в городке не знали, что такое центральное отопление, и, молодецки махая топором, превращал чурбаки в поленья, складывал их в двух и трехслойную поленницу. А зимой он так хитроумно прокладывал лыжню, что она непременно проходила под окнами Воевичей. Словом, мечтал о такой девчонке, как Валя. И, кажется, настало время поухаживать за ней. Однажды в октябре, когда свежий снег покрыл землю, он шел из школы домой. Впереди, всего в нескольких шагах от него, соседка. С ней поравнялась орава пацанов из младших классов и начала со всех сторон обстреливать снежками. Сперва Валя смеялась, потом топала сапожками по заледеневшей дороге, затем начала лупасить мальчишек портфелем. Но те продолжали бомбардировать ее. Видя, что девчонка обессилела и даже как бы отчаялась, Виссар налетел на школяров, турнул их вон.

– Наконец-то, сосед спохватился, – сыронизировала девушка, – я уж и не знала, что делать. Обнаглела мелкота.

Виссарион отшутился, дескать, когда идет игра в снежки, нет неприкасаемых.

– Ну – ну, а если бы тебя так снежками нещадно бомбили, а?

Перебрасываясь шутливыми колкостями, они незаметно подошли к дому.

– Да, вот о чем я хочу тебя попросить. Извини, слышимость в доме завидная и я знакома с репертуаром твоих пластинок. Не одолжишь на вечер некоторые?

– О чем речь! Как будет время, так и приходи, сама отберешь.

В тот же день вечером к Стражиным пришли вдвоём Валя с мамой. Матери толковали о своем, а Валя с Виссаром перебирали пластинки, слушали музыку. Так началась их короткая дружба. Они не гуляли как другие школьники по улицам, не торчали в кино. Встречаясь на нейтральной территории возле дома, юные соседи обменивались мнениями о музыке, о современных песнях и их исполнителях, о прочитанных книгах. Так продолжалось больше месяца. Однажды, разговаривая о том, о сем, Валя незаметно перевела разговор на ребят из его класса.

– Вот ты про девчонок из нашего класса нет – нет да расспрашиваешь, – улыбнулась девочка, – о своих ребятах из десятого ты вообще ни слова. А девчонкам очень интересно узнать, ведь ваш выпускной нынче единственный. Почему ты о своих парнях молчок?

– Чего говорить-то? Ребята как ребята. О ком хочешь узнать подробнее?

– Вот ты какой! Например, интересно, есть у вас такой Эд. Это его так ребята прозвали, или имя его?

– А, Цыбулько Эдуард. Ничего парень. Только живет очень далеко, за промзоной. Говорят, боксирует, тренируется в спортзале судорембазы. Мечтает получить права шофера. Где родился, где крестился – не ведаю. Живет без отца, мать его медсестра в здравпункте. Еще?

После этого разговора у него остался в душе какой-то неприятный осадок. Не зря девчонку интересуют подробности о парне. Значит, он ей нравится. Так уж случилось, что и в его десятом классе, и в девятом девочек было всего ничего, и те – мымры. Рожденные в глухое и тяжелое военное время, они тщедушны телом, некрасивы. Откуда, с каких харчей в простых рабочих семьях могли вырасти красавицы? Да будь отец и мать породистые, и все равно на кислых щах и хлебе-черняшке дети поднимаются от земли хилыми ростками. Зато в восьмом и особо в седьмом и шестом классах все школяры уже послевоенных образцов. Тогда людям жилось вольготней, послаще кормежка, побольше видели ребятишки ласки от родителей. И чем дальше скрывались за горизонтом военные годы, тем легче людям дышалось, тем толще у родителей кошелек с получкой, тем сытней в брюхе, тем больше радости в домах. Бытие непременно определяло сознание.

Виссар, поразмыслив после разговора с Валей Воевич, решил любые встречи с ней свести до минимума. И, правда, чего расстраиваться. Хотя настал тот возраст, когда хотелось иметь подружку, с которой можно было бы и поговорить за жизнь, и просто потискать ее, целоваться. Самая заметная девчонка в восьмом классе – Виола. Случайно рядом с этой сероглазой, красивой блондинкой он сидел в начале учебного года в актовом зале на общешкольном комсомольском собрании. Бойкая девушка. Не у каждого парня развяжется язык выступить на таком собрании, а она хоть бы хны: спокойно говорила о комсомольской жизни класса и школы, вносила какие-то предложения. И двинули ее в ученический школьный комитет комсомола. На школьном вечере, посвященном очередному празднику Октября, во время танцев Виссар не отпускал ее от себя, хохмил, словом, хотел ей понравиться. И преуспел в этом: проводил до самого порога её дома, договорился сходить с ней на каникулах в кино. Конечно, девочке льстило, что за ней ухлестывает парень из выпускного класса. А почему бы и не завязаться школьному роману? Висссарион симпатичный парень, оказалось остер на язык, может поддержать разговор практически на любую тему. Виола с ним стала ходить в кино, каталась на лыжах, позволяла ему вечерами потискать себя, прижаться щекой к щеке. После новогоднего вечера, когда она подставила ему для поцелуя уголок рта, он уже имел право считать ее своей девчонкой. Однако он не знал, что на Виолу положил глаз его одноклассник Фимка Перхотский. Круглолицый, с черной челкой волос, свисающих на одно ухо, полный слабак в учении, которого с пятого по седьмой класс «тянул за уши» закрепленный за ним крепкий «хорошист» Виссарион Стражин. Зато Фимка любитель репертуара Райкина, а потому вхож в художественную самодеятельность школы. На женский день 8 марта отличница Зина Тютчикова пригласила всех одноклассников, а их, выпускников, было девять человек, из них девчонок всего одна – она, на свой день рождения. Посидев для приличия за столом, родители Зины ушли в свою комнату. Эдик и Ефим подсели к Виссару и стали расспрашивать его о Виоле, о Вале, да как это так у него получается, что он погуливает с двумя девчонками. То и дело подливали в его бокал вино. Виссар отшучивался, острил. Потом ребята предложили проводить его домой, поскольку он хватил лишку, а им как раз надо зайти на танцы в заводской клуб. Людные улицы они прошли в обнимку. Первая стычка произошла, когда минули большой продмаг и свернули в переулок, ведущий к дому Стражина. Эдик вдруг ни с того, ни с сего крикнул ему:

– Ты чего это меня в бок двинул, а? За что? Я тебе что, груша боксерская!?

И врезал Виссариону в скулу. Тот упал, не понимая, за что получил по зубам. Вскочив на ноги, схватил Цыбулько за борт теплой куртки.

– Да ты что! Я с вами мирно разговариваю, а ты долбанул меня! За что?

– Он еще спрашивает, за что? – нагло рассмеялся Цыбулько. – Ты разве не знаешь, что Фимка давно положил глаз на Виолу, а я на твою соседку?! Вот тебе, получай! Чтобы знал, это наши девчонки!

Удар в глаз, сыпанули мириады искр. Виссар упал, на него обрушились удары ногами, посыпались ругательства.

– Сволочи! Фашисты! Мерзавцы! – кричал он, обливаясь кровью, хлещущей из носа, изо рта.

Его поднимали на ноги и били, били с исступлением, со злорадством, с матом, какого он еще и не слышал. Возле дома Фимка бросил Эдику:

– Да кидай его в канаву. Очухается!

Теряя сознание, Виссар слышал, как Цыбулько ответил Перхотскому:

– Э, Фима, тут ты не прав. Врезали ему под первое число, может и не доползти. А весь класс знает, что мы вышли с ним от Зинки. Замерзнет, нас посадят. Мы с тобой совершеннолетние. Он, кстати, моложе нас на год. Я читал в классном журнале. Допрём его до крыльца, ударим в окно и ходу, только нас и видели.

– А если его старики на нас в суд подадут?

– Не думаю, что его родители в суд пойдут. Пожалеют нас! Отчим его был за колючей проволокой в Обдорске. Знает почём фунт лиха. Доволокем уж его. А иначе нам крышка.

Какой переполох поднялся в квартире, когда отец втащил Виссариона в дом. Мать оттирала лицо от крови, а та сочилась и сочилась из рассеченной брови. «Скорую» вызывать не было смысла: одна дохлая машинешка на весь городок. Через дорогу на соседней улице жила фельдшер железнодорожников. Отец рванул к ней.

– Надо бы вашего сына в больницу, – сказала та, – видно немало потерял крови. Нос разбит, губы, бровь рассечена. Весь в кровоподтеках, синяках. Я зашью бровь, а там уж вы сами решайте. Но тут без милиции не обойтись.

Фельдшер здравпункта оказала первую срочную медицинскую помощь. Зашила Виссару бровь, поставила примочки на кровоподтеки, дала лекарства и выписала рецепты на медпрепараты. Утром пришел врач, осмотрел Виссара, похлопав того легонько по плечу, изрек:

– Переломов нет. До свадьбы все заживет. В больнице койки заняты. Пусть полежит дома. Надумаете обращаться в милицию, позвоните мне, я подготовлю справку. А фельдшер все сделала очень правильно, хорошо. И лекарства выписала все те, что надо.

На том медицинская помощь и закончилась. Родители посоветовались между собой, с ним и не стали писать заявление в милицию, жалко ребят, у них еще вся жизнь впереди. Мать об избиении сына сообщила в школу. Пока Виссарион валялся дома, его навестили Валя и Виола. Ему стыдно было чувствовать себя в присутствии девушек немощным, с повязкой на правом глазу. Когда они ушли, он критически осмотрел свою комнату. И впервые подумал о том, как бедно они живут, а ведь его мама к тому времени уже не первый год начальник почтового отделения связи, а отец, отчим, работая помощником машиниста паровоза, неплохо зарабатывал. Он знал, что родители откладывают деньги на покупку квартиры на юге, и не особо утруждали себя приобретением обстановки, однако не отказывали себе и детям ни в еде, ни в одежде. У него почти спартанская обстановка: вот общая его и Юльки кровать, где они спали когда «валетиком», когда плечом к плечу, над ней домотканый коврик. У большой стены платяной шкаф. Вон там его стол с учебниками и узенькая этажерка с книгами. На широком подоконнике цветы: герань, столетник, еще горшочки с вялой растительностью. В комнате родителей кровать с никелированными шишечками, над ней красивый «персидский» ковер, у окна тумбочка с радиоприемником проигрывателем. А, напротив, у стены, где дверь в комнату родителей, стоит комод, еще у одной стены старый диван, поодаль огромная и жарко пылающая зимой печь. Скрипящие половицы покрыты домотканым половиком. Вот и все добро, нажитое за многолетний труд на сибирском Севере. В распоряжении Виссариона велосипед, подаренный отцом после семилетки. С ним связаны разные события в его жизни. Как он форсил на нем, пролетая мимо девчонок, не держась за руль, хотя дорога не асфальт, а укатанная гравийка. Как летом после выпускного вечера катал на раме сначала Валю, а потом и Виолу. Как он уехал с Виолкой на железнодорожный разъезд, поднялся на поросший кустарником взгорок, и, повалив девчонку на траву, целовал ее неистово в губы. Гладил ее колени, животик, груди. Запустил руку в неположенное место, она ойкнула, затихла. Крепче прижалась к нему, когда его руки начали нетерпеливо поглаживать ее бедра. Он попытался сдернуть трусики. Но тут внизу проехали на дрезине путейцы, а через какое-то время прокричал спешащий с лесом товарняк. Виола встрепенулась, отодвинула его руки, поправила платье, спустилась к полотну дороги, и побежала, не дожидаясь его, через мостик к тропинке, ведущей в город. Виола мчалась во всю мочь, не отзываясь на крики друга.

* * *

А вскоре Виссарион уехал за тридевять земель и поступил в институт. Но на следующий год весной, не проучившись и половину второго семестра, вернулся к родителям. Он осознал: его знания по физике не позволят ему успешно закончить вуз, а в начертательной геометрии он вообще безбожно плавал. Не бывать ему радиоинженером. Кого он мог винить в слабом знании законов физики.

Когда учился в десятом классе, семья жила в северном рабочем городке, пацаны, невзлюбившие молоденькую физичку, выпускницу университета, устроили ей шкоду: перед её уроком иголкой сделали КЗ – короткое замыкание электропроводки. Класс погрузился в темноту. Училка потребовала, чтобы сознались те, кто сделал КЗ. Прошло уже с полчаса, а дружки молчок. Это все ему надоело, Стражин поднялся и сказал, что это он сделал. Училка потребовала, чтобы в школу пришли родители, а его выгнала из класса, предупредив, что не допустит до занятий, пока не придут родители. Звать в школу отчима было боязно, у помощника машиниста паровоза железная рука. Да и маму не хотелось огорчать. Думая, что ребята сознаются в баловстве, Виссар притащился на очередной урок физики. И зря, учительница была непреклонна и категорична:

– Выходи немедленно из класса, или тебя выведут ребята!

Взыграло его самолюбие, стал прогуливать её уроки. А тему проходили самую что ни на есть сложную – про свет, его свойства. Учебник, конечно, читал дома, да что толку в той казёнщине. А физичка, надо сказать, преподавала знатно. Только не терпела на уроках никакого разгильдяйства, потому та парочка парней и не любила её. Словом, примерно через месяц классная руководительница все же вызвала маму в школу, и он снова начал посещать уроки физики. Однако тема о физических свойствах света осталась для него закрытой. И, как назло, на выпускных экзаменах по физике ему достался пример по злополучной теме. Все формулы были в голове, а одна что-то там о мощности света – напрочь выветрилась. Ещё бы, та формула оказалась из раздела, который Виссар «учил» самостоятельно в школьном коридоре. Рядом за соседней доской решал задачку Толик Дарусов. Видя, что приятель крепко застопорился, а физичка сокрушенно качает головой, он, углядев, когда та отвернулась от доски, тихо прошептал Виссару формулу. И тогда всё встало на свои места: задачка решена. Получил трояк, а непреклонный голос учительницы возвестил:

– Если бы ты не решил задачу, то пересдавал бы предмет только осенью!

После выпускного вечера так никто из одноклассников и не сознался ей в своей проделке. Это он понял много лет позже. Он, журналист, встретился с бывшей учительницей физики в городском исполнительном комитете, где та к тому времени работала. При встрече заметил, что «физичка» держала себя настороженно, так и не могла простить то злополучное короткое замыкание в классе, к которому Стражин не имел никакого отношения. Видно, полагала, что бывший ученик вёл себя непозволительно дерзко. Пройдет пару лет, когда он, уже набиравший в городе известность, при очередной встрече расскажет бывшей учительнице физики, как всё было на самом деле. К слову, тот пробел в школьных знаниях по целому разделу физики дал о себе знать: после окончания школы поступил в один престижный технический вуз в Сибири. Ушел из института сам. Одна из причин – «хромал» по начертательной геометрии и физике.

* * *

А другая – случайно завязавшаяся драка в столовой, что через дорогу от вуза. Работник столовой пожаловался в приёмную директора института, назвав его фамилию, поскольку кто-то из его друзей громко назвал его фамилию, вызывая обратно на улицу. Директор предложил ему подать заявление об отчислении «по собственному желанию». Мать приняла его на работу оператором по приему телеграмм на телетайпный аппарат СТ. Вечерами штудировал учебники, готовясь летом сдавать экзамены в другой вуз. В школу не заходил, стеснялся, что скажет учителям, знакомым ребятам, ведь он был студентом очником института, о котором многие и мечтать не могли. Пару раз встретил у дома Валю. Она спросила его, как у него дела с учебой. Он соврал, дескать, взял академический отпуск. А сам просто смалодушничал, не захотел напрячь свои мозги. Конечно, чем сидеть в институтской библиотеке, лучше пошляться по городу, выпить с новыми знакомыми пивка, поиграть в картишки, покурить вволю. А ему не следовало забивать дымом легкие, которые все еще, увы, не пришли в полную норму после давней встряски в речной проруби. Потому в холод он кашлял, грудь хрипела. Но все курили. Ему тоже надо! Дома отец ничего не говорил про курево, поскольку сам смолил напропалую, зато мать сердилась. Он курил потихоньку и дома, выходя на улицу, и на работе. В свободное время не высовывал нос из дому. Идти было не к кому. Одноклассники разъехались по городам и весям. Остался один Толька Дарусов, вкалывал вначале на стройке машинистом сваебойного агрегата, затем устроился в милицию. Водил знакомство с казачкой, приехавшей сюда на заработки, и ему больше ни до кого не было дела. Но он-то и рассказал Виссару про Виолку, что прошлым летом, когда он уехал, встречалась с курсантом военного училища. Парень свое от нее получил, но, уехав после каникул на службу, переписываться не стал. Теперь у Виолы новый друг, выпускник железнодорожного института. Виссару было все равно, с кем погуливает Виола, она не пропадет, набралась житейского опыта, и у нее папашка директор завода, не даст в обиду дочурку. Он с нетерпением ждал июля, чтобы поехать сдавать экзамены в один из самых крупных российских городов. И он вновь стал студентом, на этот раз вуза, готовящего инженеров-химиков.

Учеба продвигалась нормально. Но появились институтские дружки, любящие выпить, заарканить легкомысленных девчонок, побаловаться с ними. Виссар знакомился с молодыми работницами, со студентками театральных школ, с девчонками из соседнего институтского общежития, будущими медиками, участвовал в драках. В общем, вел жизнь вольного студента. Тем не менее, первую сессию сдал без больших срывов, остался у него «хвост» лишь по нелюбимой начертательной геометрии. Он уже договорился со старшекурсниками, ему за определенную плату сделают все чертежи и натаскают по предмету. В марте Виссар снова получил щелчок по носу. Сходил с ребятами в театр, крепко «принял за воротник» в буфете. К общежитию приехал поздно, дверь была заперта. Начал сдуру колотить в нее. Вахтерша позвала дежуривших старшекурсников из студсовета. Он рванул от них, и полез по пожарной лестнице на свой этаж, где было легко дотянуться до окна в туалет. Там студсоветчики его и задержали. Составили бумагу: был пьян в стельку, сквернословил, мешал студентам отдыхать, вырывался из рук, когда его пытались отвести в комнату. Все бы могло обойтись капитальной нахлобучкой, но в декабре прошлого года у него возник конфликт с председателем студенческого совета, пятикурсником Хлебометовым. Вечером в их комнату внезапно зашли ребята из студсовета общежития. Виссарион готовился к занятиям, читал, развалившись на кровати.