Читать книгу Инфолиа: становление мирового сознания. Том I–III - А. Фаэсенхо - Страница 9

Совершенно духовное, побуждающее радоваться или огорчаться, восхищаться или угнетаться. Светлое веет расцвет пробуждения возвышенности чувства эмоционального, воспевает само отношение восприятия видимости жизни и мироощущения излучаться подъёмом воодушевления, совместно и с тем эхо отголоска, сеющий в мир лучезарность и делиться добродетельностью доброго, завораживая окружение палитрой красочного. Мрачное заставляет думать и рассуждать о правильности свершения поступка, причинённой боли, чувствовать порождённую обиду, совершенно переворачивать зрение мира и жизни, оказываясь вовлечённым в омут бездны без зримого счастья, укрепляя эриннии, побуждающие закрываться от тепла дара прекрасного, пытаясь выбраться из чрева пропасти и вновь позволить себе воспрянуть, дальше дуноветь вихри доброго и злого.

Оно совместно олицетворяет гармонию, уравновешивание посредством самоуничтожения одного с другим. Оно и рождено вместе, как кажется по первостепенности, но, как мы покажем дальше является величайшим предрассудком коим пользуются в оправдание.

Здесь, пожалуй, необходимо выделять то какое оно быть может.

Существует исходящее и входящее доброе и злое, при чём тем же и сообразно, в отношении добродетели и порока. Только последнее vix tantum (от лат. лишь до некойторой степени) отсылается для личного я, когда другое имеет из себя импульс при взаимном отношении и коммуникаций социальной ипостасии. Всё наше золотое сердце пестрит одной благодатью, а то, что в нем есть из нас, как нравственная злоба мщения, вскруженная чарами Мегеры, что противостоят и сдерживают её златыми цепями, ибо эдемов плод койторый познало эго, отвращает его от знания сокрушений причиняемого греховного преступления.

В этом повествовании, очевидно, как это можно узреть, то и будет разграничиваться персонально и ли либо иначе, рождая фигуры. Потому привнесём этическое категозирование, койторое выражается непосредственно самим признаком общего побуждения, как целомудренную аспектизацию поступка и следующее за ним чувство ангельского покрова или демонического внушения. Причём каждое из койторого сообразно взывается к личному и только собственному я, иначе персонализации, индивидуальности и ли либо вторжение к лицу, индивидууму, персоне, оказавшееся подвергаемое аффектации сообразно с тем же равноправным образом, когда собственная персона оказывается лимитирована эффекту жизненного дара непорочного чистоплотия духа.

Повествование взывает к общему сотворению исторической последовательности, как подверженность замены воззрений в отношении того, что доброе и злое стремится эволюционировать. Покуда общество становиться более гибким в манерность моды развития и по прихотливости менее критичным, открывая в себе помимо сдержанности, качество лояльности, умиротворённости к объектам окружения, приобретая с каждым рождением нового поколения элемент осознанности того, койторое допустимо и допускаемо.

В этом имеет место быть гуманность и рациональность к своеобразию и многообразию того, какой быть может персона и какие она желания и страсти в себе хранит. Мы знаем прежде из исторических хроник то, как искомо подвергались некогда гонения, казням, забиванию камнями и ли либо вовсе изгнания их из социальной коммуны тех юродивых, открывшихся и признавших отличимость от традиционно подавляющих, считающее обычно свойственным как в отношении, но и в поведении, в предпочтениях. Как-раз-то эволюционное осознание, влекущее к кардинальной смене парадигмы, с одной стороны возносит некогда осуждаемое к обыденности и имеющее в себе быть без всесторонних притязаний, когда другое отодвигает устой жестокого проявления зла. То всё то имеет глобальное отношение к каким-то частным проявлениям химер, демонического и одержимости бесами, скрывающиеся в сердцах нетерпимости. Оно при слиянии воссоздаёт общее обобщение фона целеполагания одного единого зла, этого негативного настроя, охватывающие массы, которые в следствии этого осознанно или подвержено общему, испускают злость в чистом её проявлении, лишь только показывая первобытность и пошлость, когда лично их это тревожит ровно до тех самых пор, когда в мгновенье оно раствориться в назойливости приверженного свойства приемлемости и привычного. Это осуждение быть может только обоснованно самой причастностью того, что оно есть в себе, как сущее, как неотъемлемое в жизни и страдающее от гнёта мучений и проклинания, чуть ли не высекая клеймом того, кто хоть как-то отличается, карая евгеникой своевольного. Вплоть доходя к геноциду или же зверского насилия над тем, кто явлен собой.

К примеру, бытует миф или легенда, крайне и весьма кровожадная, о коей мы узнаём от Плутарха: «в Спарте ущербных и недоразвитых сбрасывали в ущелье горы». Оно быть может оправдано, но и в противопоставление, подвержено критики. Одно говорит о заблаговременном уничтожении возможной обузы, влекущая за собой смерть многих, другое выражается лишением жизни без шанса быть душе, пришедшей в этот мир и вновь мимолётно покинув, канув в откровении ада, рая, чистилища, лимба. Но и способно произрастать от провиденциального снисхождения, когда оракул зрит с выше путь по коему следует располагать общество.

Хроники истории знают много того, койторое некогда оказывалось подверженное бичеванию и упрёкам, исчезнувшее в лоно забвения. И оно ни коем образом не устраняет само это выражение некогда бывшее, хоть и ставшее приемлемым и свойственным, вплоть до абсолютного равнодушия к подобным родам фуриям, отродиям, порокам, питающие самое высшее сатанистическое зло. И оно никогда не канет из памяти тех страданий, вынесенных мучений и нравственных надруганий, порождённых в массах.

То зло, имеет из себя превосходящее испытание истязательного, некогда следующее чреде укрепления и утверждения ему быть, отодвигая воцарившиеся исторжения к тому, чтобы обрести чистое радушие, а прежде признание того, что и оно не несёт за собой ничего ужасающего самого из себя. Однако, как это можно узреть, погружает чреду укрепления и толерантной сдержанности общего настроя отношения масс к нечтому не свойственному и тем самым от времени, угасающие волны зла превозносят упокоение нейтралитета, что более чем достаточно, дабы преобразоваться к глади спокойного и лояльного мирового сознания.

Извечное сражение злого и доброго…

Оно, если когда мы придадимся к разграничению, выдворяет пред нами одно единственное кой-то-да-тое и в этом принципе могущее быть из-за существа в отношении другого существа, собственно им и порождающее.

Потому, любое доброе, как и каждое злое выбирается, а если не выбирается, то рождается только существом и им оно быть может быть, как покорённое и стать неотъемлемым. Равнозначно, как и преобразованным, в силу признания заведомо ложного воззрения эмоционального или в личине деяния для того и ли либо иного качества предмета нравственной категории философско-этического категозирования.

Следовательно, то всё то, повествует о выборе определённой фигуры к олицетворению доброго или злого.

Одно, когда с признанием осознанного приходит мутация некогдаго элемента. Другое то, что оно действительно выношено и справедливо расценено в самом его существовании, могущее быть только тем-то или тем-то, опосредованно ниспровергая фатальное предназначение бытия житейской мудрости.

По наитию свыше, как это можно узреть, аспект экзистенционального соотносим только и лишь только к тому, койторое не способно быть оправдано и повергнуто ad eius transfiguratione (от лат. к его приращению), оставаясь всегда предикатом той категории к койторой оно непосредственно принадлежит, иначе для того к чему оно рождено или каким порождением оно из себя отождествляется со стороны доброго и злого, райского и адского. Впредь отбрасывая миграции и переходы, койторые, соответственно, неотъемлемы прежде, иначе, когда замысел подтверждается истинным значением этого детища мироздания и согласуется с моралью нравственного, которое должно и обязано быть тем.

К тому, для последнего абзаца, предписание осуществляется тем, что не быть может отдано одной категории по отношению к другой, надёжно укрепляясь в морали и нравственности самого для себя быть мрачным или светлым, согласуясь, как-раз-то с природой, койторую верно и истинно отождествили в олицетворении жизни быть непосредственно этому тем, койторое оно приемлемо повинно и им же и почитается.

То относиться к испокон веков утверждённых деяний, присущие быть одного рода с добротой или злостью. Любое убийство физическое и духовное явное детище мрачного. Особенно при это вопрошается резонанс, при котором умерщвление злого имеет в себе цельности добродетельного, говоря то, что уничтожение предотвратить более большие деяния злого, нежели его оставить быть и продолжать терпеть выходки дьявольского посева в мире. Подобный род поступка взывается ad collisioni (от лат. к коллизорной) аспектизации обычной гуманности и рациональности. Первое в себе есть существо животное и им же руководящее, postremum vix tantum (от лат. в конце концов лишь тогда) соотносимо в том смысле переносимости к моралии и вознесения страсти откровенной целомудренности. Их же общее сотворение в единстве отсылается к справедливости результирующего действия в отношении поступка, где одно с низводится другим. Иначе говоря, будь то ответное зло в совершении порочного злодеяния и ли либо символ нейтралитета, где ответ светлого не способен быть обращён, покуда считается не правильным ухищрять и потакать, и, как-раз-то проявление снисходительного в меньшей мере выражает доброе, покуда не происходит наказательного зла. Тем же и сообразно относиться воровство и клеветнические измышления, злостный вымысел, да и любое способное причинять боль. То и то есть выбор решения трудности или ситуации, в которой личная персона обращается к проискам сатанинского, порождая дурное зло в жизнь, хоть и оно тем же могущее быть отослано к справедливости.

Когда же существо руководится через пристрастие в части себя расположению гуманного, то в нём в равной степени пребывает эквивалентность явления доброго и злонравного. Но если когда персона обладает рационализмом, тогда же она осознаёт зло, как меру явленную в мир, но никогда не пользуясь, ибо в нём сведует мудрость от того, что любое зло в конечности переносит один вред, посему он будет жертвовать любым и каждым, чтобы не придавать себя и, как следствие, удерживать зло в себе. Мегеру, что мы таим в себе и не позволяем ей разрушать гармонию.

Доброе представляется как нечто само собой разумеющееся. Нет оснований без крайней необходимости уподобляться противолежащему. Оно имеющее обстоятельное значение, при выражающем образе, свойственному обычному состоянию, койторое примыкает непосредственно к чувству морального долга, при пояснительном образе воспитательной нравственности добродетельного.

Теперь, стоит фрагментарно расчленить то, кой-то-да-тое выражается при детализации. А оно в себе исходит из совершения доброго и злого, тем же, как и направление цели достижения к персональному, в его проявлении быть тому или тому.

Иначе, существует всего две категории: id omnis id vix mox ad sibi uel apud interactione aliquanti imaginum animarum (от лат. то всё то лишь только к себе или при взаимодействии нескольких лиц).

Первое то, койторое обнажается только собой и в проявлении действия. Оно исходит и становится ещё из детства, где личное я решает некоторые поступки и события, формируя общие принципы того, что есть светлое и тёмное, а по мере взросления, порой, корректируется и заменяется. Тем, что лицо само выбирает основополагающие принципы того, койторое допустимо быть добром.

К этому ещё необходимо добавить и то, что свершение любого деяния отзывается к самому себе. Это непосредственно те самые события, в которых любое достижение и, соответственно, решение будет выражаться добром только для себя, исключая все возможные отрицательные исходы, могущие побудить результат в виде негативного заряда. То есть действовать особым образом, чтобы выразить казус в пользу себя и если не удаётся склонить в свою пользу, то по крайней мере уравновесить, вызвав нейтральность исхода, но ни в коем случае не благопрепятствовать, ибо если судьба всеми устремлениями выказывает обратное для тебя, то противясь тому, что предрешено выказывает явление этой ивы раздора, коя возбуждает жизненную линию, словно набухает и вскоре разрывается, исторгая гниль, коя отравляет некое время твоё.

В этой причине есть более глубинная позиция, что отождествляет как-раз-то то следующее за тем, а оно быть может значимо чувству абсолютного блаженства тем, что свершение оказалось верным и правильным тем, что доставило поистине высшую степень добродетельного, но по-другому оно снисходит к забвению потому, что некое выразило причастность уравновешивания без пользы и вреда, а последнее побуждает переживать и размышлять о правильности исхода и порой даже оно бывает столь сильное, что погружает в мракобесие апатии и агонию депрессии, ибо терзает совесть и душу. Именно поэтому подобного рода элементы персона рациональная стремится свести в миниму и вовсе не допускать. Однако, мало кто знает и то, что за этим испытанием таится нечто превосходящее, могущее открыться сильному духу, способного выдержать натиск и сражение личностного я и эго, когда гуманность вовсе отступает и запечатывается, а то трансцендентное имеется слиянием рационального, интеллектуального и прежде всего блаженства благоприятельного тем, что вовсе отступает притязание, порождающиеся из вне по отношению для самого себя и к тебе направляющееся. Видя в этом не более чем что-то лишь выражающиеся кем-то, иначе вовсе не слушать других, а прислушиваться к ним. А оно чрезвычайно важно, слышать то, койторое говорят, будто это громогласный аккомпанемент исходит не из того, а из самой жизни, из самой судьбы, от самого божественного для тебя.

Пожалуй, разграничивая последние положение логоса, достаточно прямолинейно сказать: либо ты – это вы, общее; либо ты – это ты, единое. А от этого, как станет зримо, и выражается индивидуальность, а за ней предсказуемость и ли либо персонификация, зависящая и связанная со способностью осознания, ниспровергающая из силы духа и психологии сознательного индивидуума низвергнуть воцарившие притязания испытательного, иначе рухнуть в водоворот и там остаться быть пленённым потоку циркулирующих сил.

Вообще, основоположения нравственного умерщвления сами из себя олицетворяются неминуемой болью и переживаниями страдательного койторыми подвержена душа. Ей лишь только затем остаётся выбрать то, коим образом себя инкарнировать и реставрировать. А исходы этого достаточно и весьма определены тем исчерпывающим, как кой-то-да-тое возрождается само в себе, став неотъемлемым самим для себя посредством манипуляции трансфигурации, преображения, если, несомненно полагать, то не останется канувшим в лоно забвенного бытия. И оно либо непосредственно породит новое для собственной личности, тем самым привнося разграничения койторые ставятся в перекор соглашениям некогда воспроизведённых лично собственным эго, а иначе заменяются тем, что нисходяще вносится со стороны внешнего. Остаётся лишь выбирать, можешь ли ты позволить себе это привношение нового для тебя и не свойственного тебе, либо вовсе в отрез отбросить то, койторое как кажется тебе, наносит ущерб тем что, то прежнее будет изгнано, а новому откроется то освободившееся. И никаких сопряжений прежнего и нынешне согласованного не быть могут сосуществовать, а уж тем более и существовать в совместном аккомпанементе. А до тех пор оно будет истязать и разрушать в сосуществовании, порой оказываясь столь критичным и деструктивным, что вовсе сломает жертву.

Откровенно говоря, теперь повествование желает пойти ещё дальше, где самое принципиальное и основное то, что то койторое находит выражение при том, когда доброе и зло исходит от тебя или для тебя.

Потому стоит детерминировать помимо общего архетипа и то, коим образом оно апелляционно взывается в меру манерных провокаций и импульсаций, исторгающихся от одного к другому потому, что привносит диссонанс к устоям морального, ангельского и нравственности той, койторая называется добрым и злым, что зреет непосредственно в поступках, межличностных отношениях и коммуникабельности.

Во-первых, каждый образ выступает как неотъемлемое и преподносимое жизнью, решения же порождают путь, по которому будет происходить последующее развитие судьбы. Будь-то нечто лучшее по сравнению с тем койторое сейчас и ли либо нечто отбрасывающие для достижения потенциала койторый можно достичь, либо вовсе не достигнуть по причине как-раз-то тех решений из-за койторых обращаешься ты. Тем что, как это можно узреть, ты либо движешься вперёд, либо сворачиваешь и не всегда можешь вернуться к тому, чтобы выжать из того максимума койторый можешь.

Впрочем, то всё то побуждается манерностью того койторое излучаешь, испускаешь и поглощаешь, абсорбируешь. Из этого складывают принципиальные положения, фрагменты койторого имеются из себя в лике образности делать доброе для себя, койторое быть может импульсировать добрым и злым для кого-то другого, либо совершать злое за койторым следует доброе или злое в отношении подвергаемого. Потому-то оно и взывает к дисгармонии оценки морального и нравственного в отношении того, что есть доброе и злое, мотивированное стимулом выражения к проявлению действия и, следовательно, самой фигурой светлого и тёмного.

Любой эвентуальный казус быть может выборочно решён по степени свободы того исторжения, подвластное этому дирижёру, в случае, если когда ты оказываешься непосредственно той персоной для кого предназначается это испытание. Другое, есть ситуация в которой оказался ты, которая тем же образом и сообразно, быть может решена тем способом койторым ты возжелал свершить и расценивается по мере осуществимости, коя продуцируется из тебя, и, при этом следует осознавать, что не всегда ты выбираешь верное и удачное, а то что кажется тебе правильным всё же способно им быть, но когда оно ломается, то зачастую ощущается влияния из вне в части ответной реакции к тому происходящему, ибо мы часто имеем отношения с людьми, койторые весьма цепки к тому, как ведётся речь и почти всегда не терпят того, кои посягает к ним или же указывает нечто конкретно задевающее их достоинству в виду личностной специфичности, но мы то знаем, что все они без исключения лишь только стремятся быть Богами, а по существу являются обычными рабами, несомненно полагать, часто обладающие властью. Нам же остаётся только выбрать: хотим ли мы ввергнуться к ним и тем самым обуздать себя, что принесёт катастрофический ущерб собственной индивидуальности и ли либо не предавать собственные принципы, кои влекут за собой величайшую силу, питающую эго. Ведь очевидно, что там, где один человек отступает, всегда будет другой человек по качествам собственным равнозначный первому, посему мы можем их перематывать до тех пор, когда станем абсолютно уверены в нём и сможем открыться ему, доверяя прежде всего собственной интуиции. Ибо мы знаем, что существо человека в подлости, в предательстве, в личной выгоде и невозможности пожертвовать собой, поэтому нам безразлично то сколько мы вольны играть с ними, ведь для нас куда более важней уверенность, чем слепое следование за кем-то, кто исключительно всегда воткнёт нож в спину и за несколько серебра обречёт к непомерной гибели.

То и то, обычно исходит из максимальной правильности свойственной и укреплённой в сознании личного я, покуда им руководит гуманность, а не рациональность, поскольку первое есть природное, а последнее мировое. Подобного рода претерпевания достаточно детерминированы и предсказуемы в поведение сценарного турне по койторому они себя направляют и ничего удивительного в этом нет потому, что каждое из причислений уже некогда доселе и впредь подле было, а самое целеполагающие только в том, каково поведение определённо частного лица и его решения при равносильной законности казуса и ситуации, где отличается лишь только то, кем оказывается объект: дирижёр или участник. Подтверждая последнее ноэзисом о закономерностях бытия и окружающего нас, кои ты способен узреть, ведь по определению мир цикличен, стало быть предсказуем.

В этом представлении, достаточно исчерпывающе трактовал Ирвинг Гофман «Социальная логика или Представление себя другим в повседневной жизни», говоря: «что индивид, исполняя какую-то житейскую партию во время взаимодействия с другими, он неявно просит своих наблюдателей всерьёз воспринимать создаваемый перед ними образ. Их просят поверить, что персонаж, которого они видят перед собой, действительно обладает демонстрируемыми качествами, что исполняемая им „сценическая“ задача будет иметь именно те последствия, которые ею сокрыто подразумевались, и что, вообще, вещи те, какими кажутся. Этому соответствует распространённый взгляд, будто индивид предлагает своё исполнение и разыгрывает свой спектакль „для блага людей“. И потому будет уместно начать разбор разновидностей исполнений, перевернув постановку вопроса и обратив внимание на собственную веру индивида в тот образ реальности, какой он пытается запечатлеть в головах, окружающих его». При чём оно не всегда находит выражение действительно того, койторое присуще персоне, порой он помешан в достижении собственной цели, что вовсе изворачивается в своём поведении. Возможно и быть может, оно исходящее и впитываемо, вбираемое опосредовано от кого-то пребывающего и задействованного в этой экосистеме действия тем, что симулированное событие приведёт в совершенно другой результирующих исход, наиболее приемлемый к внутренним устоям, убеждениям и идеологиям характера личного я. Тем что оно первоначальное nequaquam desiderater (от лат. вовсе не желанно), а скорей принуждённое и неосознанно, являясь внешней аффектацией, а не внутренней импульсацией, что привносит мнимость опосредованного того, койторое нужно исполнить и то, койторое воспроизводится. То есть то, когда в следствии чего-то ты говоришь себе почему я сказал или сделал это, а не то-то, ведь оно совсем не сравнимо со мной и мной не являющиеся. То всё то, есть аффектация внешнего, койторому подвергаешься ты и всегда сопряжённое с автоматизмом, когда в тебе властвует бессознательное или же иными словами «говорю прежде, чем обдумываю». Отсюда следует осознавать, когда оное приемлемо, а когда следует отключать автоматизм и импровизацию, следуя решению голосу разума, а не души, ибо душа по природе подвержена различного рода страстям, но разум твой укреплён принципом в согласии с выбором благого намерения и благородства. «Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный, а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших», Евангелие от Матфея 6.14.

Каждое из причислений трактуется путями добродетели и пороков, существующие совместно друг с другом.

Достаточно сложно следовать чему-то одному, покуда крайне трудно испускать только один вид духовной эссенции, но и не невозможно, потому оно и поражено ранее порождённой дисгармонией, и диссонансом в том, что довольно трудноформализованно категазировать то, койторое чисто является тем-то или тем-то. С одной стороны, когда поступаешь тем, чтобы добро было тебе и оно само собой подразумевающее в восторгании доброго и злого в виде отголоска исхода для другого, что взаимоисключает дао добродетельного, покуда оно могущее демонстрировать злотворение, тем же как и проецировать добротворение тем, что замысел резонирует между осознанностью свершения деяния и мотивом результирующего исхода сея либо добродетельное, либо зловредное по отношению к другому. Именно поэтому, достаточно и довольно судить, что быть могущее быть добродетельным самим для себя и ли либо самим из себя. При чём только тогда и только когда не соединено при общем наличии тесно связанного самого с собой, хоть и не лишено быть сущим единством, подобно, как и разделённым.

Вопрос же, коим мы задаёмся, олицетворяет нашу разумность судилища гармоничного и дисгармоничного. Мы говорим, что рождающее в мир наличественного бытия составляет цельную его гармонию, стало быть, мы сведущи в части слияния доброго и злого, как то, что из себя воспроизводит гармоничное по причине уравновесия одного с другим. Стало быть, когда мы отстраняем одно, то провоцируем хаос, что охватывает отбрасываемое нами и затем способны прийти к равновесию, когда одна из сторон обратится к начальному положению гармоничного. А это есть жизненное отношение гуманизма. Отнюдь, когда мы превращаем устаревшую мораль к стезе рационализма, тогда мы утверждаем, что порождённое доброе – это гармония, а то, что явилось после него только своим чудовищным гневом внесло дисгармонию к природной гармонии, ибо любое никогда не устремляется искомо к совершению зла, кои является лишь следствием выбора тогда, когда мы что-либо познаём и как-бы пробуем это решение, кои равносильно явлению зла и только после, когда познали можем сказать, что последнее было неправильное, поскольку явилось зло и причинило боль и страдания, раздор и обиды, катастрофу и смерть. Ведь и из опыта исходит то, как рождённое из нас злое, в следствии явления себя, колеблет устойчивое. Что же касается гармонии в добре и созданию дисгармонии посредством зла, то тут мы согласны с этим мудрейшим изречением Плотина в его «Эннеадах».

Следовательно, путь добродетельного, превосходящий возвышенность, имеет мотив только добротворения для самого себя и благодати для других, а любые прочие стимулы повинного отбрасываются и вовсе не могущие быть сущими для пути блаженного, высшего и светлого. Само собой, исключающее и отторгающее каждое, любое и всякие прочие ядовитые элементы и злонравия, становясь запретными для него. Ибо совершать плохое, означает ввергаться в пучину тьмы и совершать духовный грех, даже тогда, когда кто-либо заслуживает зла и причинил зло, то и гуманно ответить злом, являя справедливость, но рациональность нас учит, что, совершив зло, ты обращаешься за запертые врата ада, кои открываются от явления совершаемого и утягивают туда. Кто-то же может сказать, но как быть тогда, когда доброе умерщвляет злое тогда, когда ангел мстит демону, то мы говорим, что ангел не совершает истинного зла, приравненного умерщвлению, но способен поразить и свергнуть зло, но никогда не впадает к совершению убийства, ибо если тот ангел убьёт, он омрачит божественную благодать и никогда не способен прежде её очистить, ибо он согрешил.

Оно, откровенно говоря, как и каждое последующее олицетворяется сопряжением самого временного действия, иначе длины маршрута, этого пути, по койторому следует существо, персона, индивид. И каждое последующее, а именно замена и смена, предваряет нечто другое, непосредственно в том, в чём оказалась душа. Поэтому следует отчётливо осознавать степень совершаемого поступка, чтобы он был в согласии благодатной этики и рационализма, но никогда не гуманности, ибо когда персона сеет и позволяет себе гуманное, что по определению допускает равенство явлений добра и зла, следовательно, то, что персона являет только раздражает, иначе воспроизводит дисгармонию в существующей гармонии. Ведь рождённое зло только причиняет ужас, а если же мы устраним всякое зло, то и в абсолюте преобразится этика, но более того возможности мира.

Другое, когда совершаются только светлые поступки для себя, а для прочих быть могут всесторонними. Тем же, как и другое, когда для себя вбирается и доброе, и злое, тем же, как и для другого оно быть могущее добрым и злым. При чём сознательно зная последствия и ли либо нет, разница в угрызении, в страданиях и в ответственности, в совести. Люди же часто совершая плохое, стремятся забыть и утешить себя тем, когда оное приносит плоды и удачи тогда, когда оное приемлемо и удаётся, в остальных случаях они пропадают не только в себе, но и от окружающего призрения, койторое при удаче почти всегда сокрыто. Обратное же иногда способно родить особый импульс тогда, когда причина зла, направленная к тебе, и, при этом ты её правильно и верно укрощаешь, то и способен направить с пользой в дела, но не редко подобные стимулы у людей сводятся, поскольку по природе они утешаются совместно с окружением, а не пытаются пережить лично и самостоятельно этот вызов, кои градом небесным обрушился к ним, чтобы смочь возобладать его и силу эту благословения смочь направить через себя во что-то. Однако последнее почти всегда не замечают, да и элементарно не знают, поскольку люди в принципе глупые и редко обладают разумом, ведь они не стремятся узнавать правила и мир в койтором они явились по великой случайности рождения, а живут согласно каким-то внешним качествам, коими их кормят и тем самым сдерживают и более того отдаляют от природы, тем самым они уподобляются потребителю и обычному обывателю, но никак не тому, для кого жизнь распахнула собственные объятия и породила.

Каждое из общего воссоздаёт генезис бытия нравственного и духовного, от которого симметрично возвышается и ли либо страдает душа, сознательное начало, эмоциональное равновесие и психологическое состояние.

И во всём этом заключена и выражается воля, свобода воли выбора свершения деяния и следствие к койторому оно снизойдёт.

Существующее бытие само родило, инкарнировало категории добродетели и порока и в нём же они обоюдно существуют. Ведь они исходят из нашего выбора того, когда мы начинаем понимать, что некое есть верное, а другое безнравное и именно в результате процесса отделения категорий посредством категорического императива и соответствующих реакций мы можем лично судить то, что есть благородность золотого сердца, а что искушения и воздействия Мегеры.

Путь порока не обязательно выражается только осуществлением злонамеренного деяния, привнесённого в жизнь. Оно тем же и сообразно резонирует в том, чтобы вбирать зло в себя и ли либо выплёскивать. Точно тем же, как и совершать то, койторое не согласуется с нравственностью души, но, тем не менее и вопреки, порой порождающиеся и овладевающее омут рассудка, помешавшись и погрузившись в пропасть зла, сея страдания не только собственной душе, но и окружению. И если внутренние, а иначе собственные страдания посредством столкновения могу заменяться и стать неотъемлемой частью целого собственного эго, когда не всегда нанесённый ущерб и образовавшаяся пустота реставрируется, а только увеличивается и беспощадно уничтожает потому, что не все могут выносить мучения, страдания, боль, яд, скорбь и муки, их душа чрезмерно чувствительна к исходу намеренного свершения и не подвластна противоборству и ли либо сражению, она заведомо поглощается терзающим и испытывающим злом. Мы же укрощаем то всё то, что выпадает к нам из вне и стремимся в этом узреть куда более глубинные символы и знаки, что посылаются нам с выше, поэтому и говорим, что следует прислушиваться к тому, что окружает тебя.

Однако мало тех, кто намеренно себя в чём-то угодном ограничивает, включая прежде всего рациональность, интеллект и рассудок в делах добродетельных и ли либо злонравных. Обычно персона, если ей ничего не угрожает, стремится найти самый положительных исход, сводя в миниму страдания и ли либо кой-то угодные мучения. Ровно до тех самых пор, когда не преподносится нечто то, койторое привнесёт колоссальную пользу, выгоду и ли либо угрозу жизни и тогда-то, подавляющая масса будет уберегать собственное. К тому же, в качестве параллелизации, они не подвергают себя запретам, а только ставят к обсуждению, собственному внутреннему суду, где они и обвиняют, и защищают, и выносят вердикт в отношении того, койторое вступает в столкновение между ангелом, архангелом, серафимом и демоном, бесом, дьяволом и от своей свободной воли решают и выбирают кого умерщвлять, свершая грехопадения и ли либо вознесение, выстраивая собственный обитель. Те из не многих способны карать и судить тогда, когда решения их непоколебимые и справедливые, при этом сами эти решения не однозначны, а часто многогранны, поскольку природа справедливости имеет в себе взаимность с исторической претерпеваемостью и самим наличественным определением, кои утверждает о её многоликости, поскольку мир обладает различностью в части этических категорий и их оценки верности и правильности, выражая её действие по существу, что согласуется ровно с определённым интервалом времени, но, как бы то ни было, всегда устремляется к высшему тому, что есть только добро, а остальное есть только то, кои собой резонирует и когда же оно тревожит гармонию, то и судиться не верным и больше того не справедливым. Люди же живут под карой и судом многоликой справедливости, ибо они гуманны и позволяют себе зло. Святые являют кару и суд для тех, кто преступает чертоги добродетели самой наисветлейшей. А, например, в культе древнего Египта, когда свершается суд Исиды или же Осириса, то тому, кто в залах тех и сердце его взвешивается против пера Маат, пера истинности, достаточно признавать свершаемое, как истинное, тогда и откроется ему мир загробный.

Это духовное начало и источник взаимоотношения, следствие койторого есть исход удовлетворённости, блаженства, разочарования и любых прочих жидкостей, могущих быть в качестве результата отношения, то есть, как становится зримо, либо положительное, либо отрицательное. Явно влияющее к общему психологическому стимулу, формируя состояние настроения, за койторым быть может следовать излучение озарённого света, но и кромешный хаос.

К примеру, в трактате по демонологии Якова Шпренгера и Генриха Инститориса «Молот ведьм» встречается следующая ноэма: «причина к доброму у доброго человека есть Бог, койторый не является причиной греха. У злого же и коварного, если он начнёт действовать, причину надо искать во внешнем принципе. Кроме демона никакой другой причины не существует». И следом мысль: «сила, мотивирующая поступок, подчиняет себе и движение, койторое зависит от мотива. Мотивом хотения является нечто, что воспринимается чувствами или рассудком, койторые в свою очередь находятся в подчинении». Затем, находим у Эммануила Сведенборга «О небесах, о мире духов и об аде» гласящее положение: «Господь влечёт к себе каждого духа посредством ангела и небесного наития… но духи находящиеся во зле, совершенно тому противятся… и злом своим влекутся в ад… и по любви ко злу поддаются влечению… они сами и по доброй воле ввергаются в ад… Из всего этого можно теперь видеть, что Господь никого не ввергает в ад, но что каждый ввергается туда сам…» И самые примечательные заключающие слова в этом абзаце «…не только покуда он живёт, но даже и после смерти, став духом».

Во-первых, существует огромное, колоссальное и титаническое множество подобного рода назиданий для души и то, как она себя чувствует, иначе реагирует от всего происходящего в жизни и жизни, в койторой пребывает я сознательное. Тут ссылаясь к Майстеру Экхарту, он наставляет: «истинное и совершенное послушание – это добродетель превыше всех добродетелей, и никакое великое дело не может осуществиться или быть доведено до конца без этой добродетели».

Каждое из которых преподносит выражение того, о чём собственно я и выражал в этом повествовании, демонстрируя не приверженность и быть сущему в мироздании.

Во-вторых, каждые подобные сентенции в корне своём могущие быть и могущие быть инкарнированы в герменевтики, более детализировано, иначе то, коим образом оно открывается для личного я в первопричино вложенной идейности логоса, той обнажающей выходки истечения и эскапады, ограничивающего и ли либо, диаметрально, уточняющего предыдущее или следующее, используя присоединения к ним непосредственно или посредством чего-либого, будь то мотив, стимул, страсть, желание или неосознанное взволнование исторжения кой-то-либого, койторое примыкает непосредственно и по своему значению приближается к слову всевышнего. От того-то следует вновь повторить: «крайне важно прислушиваться к тому, кой-то-датое говорит тебе окружение».

В любом из случаев, весьма примечательно требуется то о коем мы сведуем и у койторого существует духовное, то есть религиозное и эзотерика основоположений знания или же научное, стало быть, психологическое, в том смысле, что не имеет никакого значения коим родом мы утверждаем вещи в части их определения термами по существу, ибо по природе они сами по себе конгруэнты. Там, где одно будет говориться как то, что тревожит нашу душу, другое будет говорить то, что концентрация белка взывает наше чувство быть тому, что радует нас или же разочаровывает. Тем же, как и выбор вести себя опосредованно свободе или же по более придерживаясь повеления благодетельного, доброжелательного и направлять благотворения в сие мир.

По наитию свыше, любые категории психологических переживаний, будь они действительно омрачёнными и ли либо сладострастными, прямо оказывает суггестию in ergo (от лат. в отношении) собственного я, в следствии чего меняется и восприятие, миропозиция этого этапа последовательности и оно же отзывается к исходу события или ситуации, как-раз-то из-за эмоционального настроя и коррелируется тем, к чему оно приведёт в качестве резолюции. Как эго пребывает при воодушевлении и наполнено светлыми мотивами и стимулируется излучать, стремясь свести дальнейшее действие к благоприятному для всех. Точно тем же и сообразно, как и пребывая в ниспадающей стадии подавленного расстройства или гнева, выражая следование не рациональному, а аффектации, что течёт из бесконечного, тем что решение исторгается силой того стимула, в котором оказываешься пребывать. А оно снисходит к настроению того, какой сегодня ты.

Характер же, для всей этой гаммы служит тем, собственно, как то или то будет влиять и оказывать влияние к поведению к тому, как отвечать другим: грубо, нейтрально или добро. Иначе внутренний механизм, койторый исправляет то воспрявшее столкновение интересов внутреннего я, эго и воспроизведённого стимула этого противоборства личного тем, что мотивированность требует от тебя сгладить конфликт, нарушивший и потревоживший собственное психологическое равновесие, состояние гармоничности личностных устоев, одним из допустимо возможных способов: оставить прежнее, заменить новым или не решать, а, следовательно, не выбирать. Отсюда, доброе или злое, заменяется злым, добрым или более правильным тем, что собственное я перерастает некогда порождённую категорию личного мировосприятия или мировоззрения, разграничиваясь и эволюционируя, как личность, продолжая формировать свою собственную индивидуальность.

Иначе по мере продолжительности жизни, прежние идеологии отступают от идиллии. Это долгий, внутренний процесс механизма собирает то, что ты видишь, слышишь, тем самым впитывая в себя и не всегда сразу об этом рефлексируя, а пропуская для более поздней, некогда взывающей когниции, стремящаяся убедить и переубедить в смене основополагающих принципов, сформированных ребёнком, непреднамеренно убивая в самом себе то, к койторому лично ты пришёл и выбрал тем, что преподносить судьба. Эти мелкие случайности, а с ними и разнообразие и многоликость того, койторое тем же существует, но и не является личным.

Персона утверждает и согласовывает индивидуальность самого для себя совместно с тем, койторое было само в себе, впитывая и поглощая новое само из себя доброе и злое. Что и побуждается добродетелью и пороками, становясь в продолжении собственной хронологии чем-то и нечто другим, не же ли ты был. Те мутации собственного я и эго сильней по мере того, сколь многие элементы были умерщвлены, заменены.

По наитию свыше, объединяя контрпозитивности, могущие быть отданы внутреннему суду справедливого и справедливости. Тем, что выражается рефлексия в отношении того, какое имеется я из себя и какое станет эго из себя, вбирая и заменяя качества темперамента.

От того, как это можно узреть, существуют состояния в которых пребывает и находится сознание: путь добродетели или порока, излучать добродеяния или злотворения, поглощать благодати и выбирать для себя какое есть доброе, а какое злое.

От этого и извивается, резонирует чувство возвышенности и гармоничного, побуждая дисгармонию колебаться, а с ней и быть погружённым в чувство духовного. Личности же при этом необходимо совершить выбор, кои будет прямо в ней отзываться и демонстрироваться, как например контур лба, отображающий различные рожки, вырезы, разрезы, указывающие нам приблизительно примерное впечатление о том, кого мы видим. Мы можем сказать у кого были испытания любви, кто по природе своей демонический, а кто из себя светел.

Мы же, обладая не только мудростью, но и знанием, способны видеть того, кого мы видим всквозь, как бы сбрасывая весь маскарад от него происходящий, ибо и мы помним наш опыт, коей разбавили самой мудрость и самим знанием. Но всегда следует помнить, что и они редко способны поменяться тогда, когда светлое ввергается в безликое и безобразное, а мрачное становится привержено идеалам благонравия.