Читать книгу Как во смутной волости - А. Кривич - Страница 3

Было воскресенье, мы с дочками с утра возились в мастерской, делали из фигурных досок лестницу на печку. Старшая девочка держала доски, пока я пилил, подавала инструменты, младшей же больше всего по нраву пришлась рулетка. Она не выпускала ее из рук, все старалась измерить сама, в крайнем случае, с моей помощью. В очередной раз поискав рулетку, я с нарочитым недовольством проворчал:

– Опять куда-то убежала с рулеткой. Эй, срулетка, беги сюда!

Старшей дочке новое слово очень понравилось:

– Срулетка, срулетка, где ты? – весело кричала она.

Появилась младшая, комично поджав губы, делала вид, что сердится, но тут же звонко расхохоталась. С шутками и смехом мы собрали лесенку, скрепили ее шурупами, полюбовались своей работой. Лесенка получилась на славу, девочки понесли ее домой, я закрыл мастерскую и пошел вслед за ними.

В доме веселое настроение сразу улетучилось. Жена с недовольным видом портила очередной кроссворд, не обращая внимания на гору немытой посуды, неподметенный пол, раскиданную как попало одежду.

Недовольство – ее перманентное состояние, нос у нее кривой с детства, но она умудряется как-то искривить в унисон с носом всю физиономию и такую рожу носить весь день, видимо, это уже вошло у нее в привычку и делается непроизвольно. В минуты злости я называл ее «косорыльница».

Говорить я ничего не стал: все уже говорено тысячу раз, прошел в зал и включил телевизор. Сын у себя в комнате валяется на кровати, вчера опять пришел с дискотеки пьяный, блевал, теперь мается с похмелья. Надо еще раз с ним поговорить – а что говорить? Последнее предупреждение уже делал, теперь, видимо, надо самое последнее, потом самое-самое и так далее.

Девочки уже пристроили лесенку к печке и вдоволь напрыгались по ней вверх-вниз, теперь с шумом побежали в свою комнату (мы ее называли «девской») и принялись готовить уроки.

– Пап, а как звали жену Сократа? – донесся голос старшей дочери.

– Ксантиппа. А зачем тебе?

– Нам учительница говорила, что она была очень злобной и сварливой.

– Ну, это можно сказать о подавляющем большинстве жен.

На телеэкране сменяли друг друга бесчисленно расплодившиеся в последнее время юмористы, и каждое их слово сопровождалось заливистым женским смехом из зрительного зала. Что они находят смешного в этих идиотских шутках, для меня оставалось загадкой, я выключил телевизор и прошел в комнату сына. При моем появлении он вскочил и принял свою обычную в последнее время позу – боком ко мне, ссутулившись, исподлобья бросал в мою сторону косые взгляды.

«Выращивал мужика, а выросло вот это», – со злостью подумал я, вслух же произнес:

– Сколько это еще будет продолжаться?

Риторический вопрос, сын молча сопел в сторону.

– Ты мне обещал, что пьянки прекратятся. Обещал?

– Да, – чуть слышно выдавил из себя юноша.

– Ну, и в чем дело? Отвечаешь ты за свои слова?

Молчание, сопение. Я все больше злился.

– Ты слышишь меня?

Кивок.

– Еще раз повторится – пеняй на себя, – я не выдержал и отвесил ему подзатыльник. – Ты понял?

– Понял, – буркнул сын с видимым облегчением, желая поскорей от меня отделаться.

Вышел я от него еще больше раздраженный от собственного бессилия. Поговорил, называется! А черт его знает, как с ним говорить. Упустил я сына, упустил, а когда и почему – не могу понять. Мысль, что вся нынешняя молодежь такова, не утешала, мой сын должен быть нормальным, это ведь мой сын.

По телевизору продолжали кривляться юмористы. Переключил программу – и там то же самое. Мир катится в преисподнюю, а эти весело отплясывают на могилах. В сердцах выключил ящик и прилег на диван.

Сын вышел из комнаты и прошел в столовую.

– Есть хочу, – услышал я, пораженный резким контрастом в голосе сына. Только что это был забитый, трусливый лепет, теперь же звучал голос хозяина, грубо требующего свое. Жена засуетилась, что-то уронила, принялась кормить ненаглядного сыночка, при этом оживленно что-то лопоча, задавая ему какие-то вопросы.

– Что надо? – грубо оборвал ее сын, она опять что-то затараторила, на что сын отрезал:

– Отстань!

Теперь из столовой доносились лишь скрежет вилки о тарелку да громкое чавканье. Почему она терпит такой тон, не поставит его на место? В излишней покладистости ее никак нельзя упрекнуть. В чем дело?

Только сейчас я наконец понял, откуда у сына деньги на водку. Конечно, это она его обеспечивает, но зачем она это делает – непонятно, кажется, ни одна мать не станет сознательно спаивать сына.

Вскоре сын насытился и ушел по своим делам, я встал с дивана и вышел в столовую. Жена в прежней позе сидела с кроссвордом, лишь грязной посуды на столе прибавилось.

– Зачем ты даешь ему деньги на водку? – спросил я.

Жена отвернулась, с каменным лицом уставилась куда-то в угол. Это выражение лица мне было знакомо, вероятно, такой же вид был у Зои Космодемьянской на допросах в гестапо.

– Ты что, не понимаешь, что спаиваешь шестнадцатилетнего щенка?

С тем же успехом я мог бы задавать вопросы собственным тапочкам. Даже не знаю, что меня раздражает больше: когда она на мое слово отвечает десятью или когда вот так уставится в стенку. Обычно она бывает готова к ответу, и тогда слова сыплются из нее, как мякина из дырявого мешка, но иногда случается, что вопрос застает ее врасплох, и тогда она застывает с непроницаемой физиономией. В такие минуты мне кажется, что слышен скрежет в ее головенке от лихорадочной работы извилин, однако результата, как правило, не случается, убогий интеллект способен воспроизводить лишь заранее заготовленные фразы.

– Ты слышишь меня?

Бесполезно. Да и какой смысл задавать вопросы, зная, что ответом будет либо молчание, либо очередная ложь?

– Тварь! – в сердцах бросил я и вернулся к телевизору.