Читать книгу Как во смутной волости - А. Кривич - Страница 7

21 июня 2006 года

Назавтра, едва я вернулся с работы, жена с сыном молча собрались и ушли, судя по экипировке, подались в райцентр, не иначе как в милицию. Ну-ну, помогай вам Бог. Я выпил кружку чаю и завалился спать. Проснулся около полудня от девичьих голосов, опять что-то не поделили, шельмы! Я встал, прошел на кухню. Дочери варили суп и не могли достигнуть консенсуса в вопросе «какую сыпать крупу», младшая настаивала на рисе, в то время как старшая была убеждена в преимуществах гречки. Приняв соломоново решение, я высыпал в кастрюлю полпачки вермишели, чем сразу примирил враждующие стороны.

Вскоре суп был готов, мы с девочками пообедали и отправились строить беседку. Работать с дочерьми было сущим удовольствием, они на лету ухватывали, что от них требуется, усвоив плотницкую терминологию, со знанием дела растолковывали друг другу, что такое шип, паз, пояс, а отобрать у них уровень просто не было никакой возможности. Дело спорилось, мы уже начали прилаживать стропила, когда к дому подъехала милицейская «Нива», из нее вышел участковый и направился к нам, минуя рвущуюся с цепи собаку.

– Надо ехать к дознавателю, – как-то смущенно проговорил капитан, подойдя к нам. Неужто начал сомневаться, что правильно усадил меня на нары? Плохо дело, сомневающийся мент – это уже и не мент вовсе, а какой-то Спиноза в канарейке.

– Что ж, надо так надо, – я отложил инструмент. – Девки, приберите здесь все, ничего не теряйте.

Я направился к дому.

– Сейчас переоденусь. Да, ты же меня назад не привезешь?

– Нет, не привезу. Налогоплательщик не поймет, если я стану заниматься извозом, – усмехнулся участковый.

– Ну, он для того и существует, чтобы ничего не понимать. Давай тогда я поеду на своей, а то потом назад не доберешься.

– Лады. Я поехал, а ты подъезжай следом, – капитан зашагал к своей «Ниве».

– Пап, а меня возьмешь? – тут же заканючила младшая дочка, старшая застыла в ожидании ответа. Я секунду подумал.

– Убирайте инструмент, потом пять минут на сборы – и в машину. Дверь не забудьте закрыть на замок.

Переодевшись за пару минут, я завел москвича, выгнал его из гаража, дочери уже забрались в машину. Младшая по-хозяйски заняла переднее сиденье и ковырялась в кассетах, выбирая свою любимую бардовскую. Едва я тронулся с места, как из магнитофона понеслись звуки гитар; слова девчонки знали наизусть и старательно подпевали:

Дорога до райцентра пролетела незаметно. Подъехав к отделению милиции, я оставил дочек в машине, а сам пошел искать участкового. Тот провел меня в кабинет дознавателя, оказавшегося высокой бледноватой блондинкой лет тридцати, судя по виду не хватающей звезд с неба, но старательной, уж эта, если возьмется, доведет дело до суда.

Усадив меня на стул, дознавательница начала задавать вопросы: как я ударил сына, сколько раз ударил, что при этом говорил? Я добросовестно отвечал, она записывала мои ответы, и картина преступления вырисовывалась довольно неприглядная: без всякой причины набросился на сына, избил его, отобрал и сжег телефон – просто изверг и самодур с неадекватными реакциями. Сын в своем заявлении написал, что я бил его головой о стену, душил, неоднократно избивал и раньше, и он просит изолировать отца от семьи, которая постоянно живет в страхе. Павлик Морозов хренов! Что же за подонка я вырастил на свою голову?

– Это все ложь, – только и смог ответить дознавательнице.

– Против вас говорят показания жены и сына, обвинения достаточно серьезные. Чем вы можете их опровергнуть?

Я лишь понурил голову. Действительно, чем? Двое в один голос меня обвиняют, а я один, к тому же преступник, – ясно, к чьим словам стоит прислушиваться.

Старательная дознавательница закончила писать протокол допроса, я просмотрел ее записи и расписался.

– Могу быть свободен?

– Пока можете. Я вас еще вызову через несколько дней.

Подойдя к машине, я отправил дочерей за мороженым, сам сел за руль и погрузился в мрачные думы, пытаясь вспомнить, когда же произошел окончательный разрыв в моей семье. Да, видимо, это случилось после моей поездки в санаторий…

Март 2006 года

Снег сверкал на солнце самыми невообразимыми цветами, слепил глаза, а голубизна неба заставила бы позеленеть от зависти Борю Моисеева. Я возвращался из отпуска, две недели провел в санатории, подлечил суставы, отдохнул и чувствовал себя прекрасно. Попутный «жигуленок» довез до самого дома, я расплатился с водителем, закинул на плечо сумку и направился к калитке. Во дворе вроде бы все в порядке, дом на месте, однако настроение по мере приближения к крыльцу резко ухудшалось. Опять будет вечно недовольное косое рыло жены, блудливый взгляд и кривые усмешки сына, атмосфера неприязни. Может быть, действительно, бросить все и уехать куда глаза глядят? Много раз мне приходила эта мысль, все более заманчивая, но всегда останавливали дочери. Как я могу их бросить, оставить этой твари, которой, я знаю, нет до них никакого дела? Она всегда думала только о себе. Не могу. И оградить их от ее влияния тоже не могу, пацана уже окончательно изуродовала. А что будет с девчонками? Неужели и они превратятся в ее подобие, и я ничем не смогу помешать? Давно известно, дурное воспринимается значительно легче, чем хорошее, оно не требует никаких усилий, добро же всегда сопряжено с затратой духовных и физических сил, с отказом от удовольствий, борьбой со своими пороками. Пока эта тварь в доме, шансы на воспитание дочерей сводятся к минимуму, если не к нулю. И все равно бросить их – выше моих сил, придется мучиться дальше.

С этими невеселыми мыслями я вошел в дом. Девчонки бросились ко мне, начались шумные расспросы, их веселые лица заставили меня на время забыть о грустном. Я раздал дочкам сувениры, они ревниво начали сравнивать, у кого лучше, не обошлось без перепалки – хоть и маленькие, а уже бабьи манеры, они, видимо, с этим рождаются.

Сын лежал на кровати в своей комнате, заходить к нему я не стал, всякое общение между нами прекратилось уже давно. Жена по случаю моего приезда нацепила на физиономию слащавую улыбку, без интереса задавала какие-то дежурные вопросы, лишь подчеркивающие полное отчуждение.

– Папа, а мы фотографии получили, – младшая дочь принесла пачку снимков. – Показать?

– Конечно, показывай, – я привлек ее к себе, и мы начали рассматривать фото, сделанные месяц назад. Мы перебирали снимки, дочери наперебой хвастались, как они хорошо получились, и, действительно, фотографии вышли на редкость удачно: разряженные девочки выглядели принцессами, я даже почувствовал некоторую гордость. Однако следующий снимок сразу сбил эйфорию. Господи, а это что такое? Неужели это мой сын?

Со снимка на меня глядел законченный подонок. Сын был сфотографирован в парадном костюме, в полный рост, плечи неестественно, сверх нормы отведены назад, голова задрана вверх, так что от носа остались лишь ноздри. Но особенно поражали глаза, превратившиеся в узкие щелочки, их презрительный прищур ясно говорил: «Вертел я вас всех…» Пожалуй, уже полгода я не видел его глаз и вот наконец сподобился.

– Ах, какой красавец, – жена, оказывается, через мое плечо тоже рассматривала фото. – Совсем взрослый, настоящий мужик.

Я недоуменно оглянулся. Нет, кажется, не притворяется. Впрочем, по ней не всегда и поймешь.

– Это не мужик, это законченное дерьмо, – с расстановкой произнес я.

Жена возмущенно фыркнула, вырвала у меня фото и ушла в зал, но вскоре вернулась. На лице уже наигранное умиротворение, напевает популярную песенку «Я знаю, что скоро тебя потеряю». То ли больше ничего не запомнила, то ли умышленно непрестанно повторяла лишь эту строчку, впрочем, бросаемые при этом в мою сторону злорадные взгляды не оставляли сомнений. Да, баба, похоже, почувствовала себя совершенно самостоятельной, непонятно лишь, на чем эта самостоятельность основана. Я постарался сделать вид, что не понимаю ее вокальных упражнений.

– Сколько у тебя осталось денег?

На мой вопрос жена с готовностью полезла в сумочку, достала кошелек и высыпала содержимое его на стол. Я посчитал – восемьсот рублей с мелочью. Неплохо покутила.

– Я ведь тебе оставлял четырнадцать тысяч. Где остальные?

Ее физиономия после некоторых метаморфоз приняла выражение оскорбленной добродетели.

– Мне детей надо было кормить! Это ты там катаешься по санаториям, а дети есть хотят…

В таком духе она могла бы испражняться долго, но я перебил:

– Ты их черной икрой кормила? Девки, вы ели черную икру?

Дочки, ничего не ответив, ушли в свою комнату, жена с непроницаемым видом уставилась в стенку, теперь уж из нее слова не вытянешь. Некоторое время я молча смотрел на нее, сдерживая раздражение, потом чертыхнулся и ушел в зал, погрузившись в свои невеселые размышления. Зарплаты не будет в этом месяце, я ведь был в отпуске, придется на эти восемьсот рублей как-то жить полтора месяца. Хорошо, что у меня осталось от поездки две тысячи, но этого все равно не хватит. Теперь мне было ясно, откуда у нее такая самоуверенность. Уже не первый раз из портмоне пропадали деньги, но только сейчас я понял, что она таким способом готовит себе материальную базу, вернее, уже приготовила, судя по ее поведению. Сколько она могла наворовать? Наверное, тысяч пятнадцать. Еще пятнадцать лежат у нас на сберкнижке, книжка на ее имя, так что уже получается тридцать. Все последние годы она утаивала от меня какую-то часть своей пенсии, трудно сказать – сколько, но в сумме могло набраться еще тысяч двадцать-тридцать. Что ж, база солидная, пожалуй, полгода она сможет прожить в автономном режиме, при экономии – даже год, а дальше-то на что она рассчитывает? Нет, определенно баба сошла с ума.