Читать книгу Заклятые в любви - А. Райнер - Страница 8

Аудитория, в которой проводились занятия по творческому письму, была небольшой, но очень уютной. Деревянные стены, белый сводчатый потолок с легким золотистым орнаментом и минимум отвлекающих факторов. Не обошлось и без коллекции книг – у дальней стены стояло три узких стеллажа, заставленных потертым от времени собранием сочинений.

В большие окна било яркое солнце. В его лучах покоились три ряда одноместных парт (чтобы никто никому не мешал). На каждой парте уже лежали приготовленные заранее тетради и ручки.

Любопытной деталью являлся зеленый уголок, раскинувшийся у профессорского стола: на небольшом пяточке были сосредоточены различные по форме и размеру комнатные растения в разномастных горшках и напольных вазах.

Эван, Уилл и Генри сели друг за другом, заняв места ближе к концу второго ряда, а Тэхён выбрал место справа от Эвана. Эдакая нейтральная территория.

– Спорим, эта сядет за первую парту? – Шепнул Эвану Уилл, кивая на Джейн Эйприл Вуд, как только та вошла в аудиторию в компании новоиспеченных подруг. Одна была платиновой блондинкой с блестящими прямыми волосами и прямоугольными очками на лице. Вторая – мулатка с внушительным ореолом кучерявых волос. Вместе они смотрелись довольно контрастно.

Всем своим видом, начиная от идеальной осанки до гордо поднятого подбородка, Вуд подчеркивала: она достойна учиться здесь, среди лучших, и она еще всем покажет. Вуд излучала уверенность, к которой хотелось тянуться всем, кроме Эвана. И пока эта девушка с идеальной осанкой и каштановой копной пересекала аудиторию, Эван нисколько не усомнился в теории Уилла.

Уилл и правда угадал. Вуд действительно разместилась в первом ряду, сразу за зеленым уголком, как самая настоящая выскочка. Две ее подруги расположились поблизости, занимая парты простым, но эффективным способом: побросав на них свои сумки.

На протяжении перемены трое подруг ворковали о какой-то ерунде, то и дело хихикая. Эвану стало жутко некомфортно, когда он заметил, что обе подруги Вуд начали периодически метать на него оценивающие, совсем недобрые взгляды, переходя на тихое шушуканье.

И хотя в средней школе Эван привык к повышенному вниманию девчонок, в связке с Вуд это оказалось весьма раздражающе. Что же касается нее самой – она всеми силами игнорировала существование Эвана, даже не поворачиваясь в его сторону. Ну и славно.

Творческое письмо вел уже знакомый Эвану профессор Верзяк. Его появление в кабинете было само по себе эффектным. Он влетел на всех парах, хотя до начала занятия оставалось еще пять минут, а затем, игнорируя собравшихся, грузно плюхнулся в преподавательское кресло, извлек из внутреннего кармана пиджака небольшую книжицу в мягкой обложке и до самого звонка безотрывно читал ее, не обращая внимания на происходящее вокруг. Он был так увлечен чтивом, что, казалось, ничто не способно его отвлечь. Даже нападение пришельцев.

По звонку, когда все студенты расселись за парты, он отложил книгу, встал и начал свое обращение столь страстно, словно выступал со сцены Бродвейского театра:

– Меня зовут Давид Верзяк. Я – декан Литературного факультета Беллстрида. Для вас, художников, я буду преподаватель только две дисциплины – литературу с ничтожно малым количеством отведенных часов, и творческое письмо. Так что же такое творческое письмо? Как по-вашему? Может, кто-то желает высказаться? – Первокурсники начали неуверенно переглядываться. – Давайте-давайте, не стесняйтесь! Начнем с вас, мисс…?

– Камилла Джонсон. – Ответила одна из подруг Джейн Эйприл, та самая блондинка в очках. – Ну, я полагаю, что речь идет о сочинениях. Нам нужно будет излагать свои мысли относительно определенной тематики.

– Неплохо, мисс Джонсон. – Удовлетворенно кивнул профессор. – Кто желает что-нибудь добавить?

Студенты молчали. Несколько случайно опрошенных профессором студентов лишь пожали плечами и присоединились к мнению Камиллы.

– В целом, вы всё верно понимаете. – Согласился профессор. – Но для чего же тогда эта дисциплина назначена вам, художникам? Почему бы ее не оставить одному лишь литературному факультету? Пусть себе сочиняют. А вы бы занимались рисованием, живописью…

Джейн Эйприл Вуд подняла руку, и когда профессор Верзяк позволил, представилась и предположила:

– Дисциплина называется «творческим письмом» не просто так. Сама ее суть кроется в полете фантазии, в проявлении чувств. Стало быть, нам нужно будет относиться к сочинению, которое мы пишем, как к процессу создания картины. Мы должны будем научиться рисовать словами.

– Ну что же, это максимально близкий ответ! – Похвалил Верзяк. – Браво, мисс Вуд! Вы принесли контраде кошки первые пять баллов. – С этими словами он включил свой планшет и отметил в нем призовые баллы.

Студенты кошачьей контрады воодушевились и радостно заерзали на своих местах.

– Творческое письмо в самом деле поощряет ваш мысленный полет. Освобождает разум от насущных проблем и забот, расширяет угол обзора, выводит за рамки. Это ваш кислород, заключенный в буквах алфавита. Буквы – такой же инструмент, как и глина: из них тоже можно вылепить шедевр. Они подобны краскам – вы можете научиться ими рисовать, как верно подметила мисс Вуд. Буквы примут любую форму, какую вы им прикажете. Это самый податливый материал для творчества и самовыражения, и как бонус – самый доступный. На моих уроках вы научитесь подчинять их себе. А вместе с тем научитесь понимать самих себя.

С этими словами профессор Верзяк достал из ящика своего письменного стола небольшие карточки.

– Сейчас каждый из вас вытянет из этой стопки одну карточку рубашкой вверх. – Объяснил он. – Без моей команды не переворачивайте ее, потому что там – ваше сегодняшнее задание. Когда вы увидите его – никаких вопросов ко мне. Понимайте, как хотите, и это будет в любом случае правильно. Я здесь не для того, чтобы ограничивать вас или выставлять правила. Правило только одно: никаких правил! Вы вольны писать всё, что хотите. Главное, чтобы это было искренне. Да, мистер Лэджер?

Эван обернулся: Уилл тянул руку. Вид у него был обеспокоенный.

– Сэр, а если задание будет таким, что сказать будет нечего? Вдруг ничего так и не придет на ум? Я никогда не был силен в сочинениях.

– В самом прискорбном случае вы вольны оставить лист чистым. Однако, еще ни разу не случалось такого, что студенту было бы совсем нечего сказать. – Ответил профессор, и приступил к раздаче карточек.

Вытянув свою карточку, Эван полюбовался ей. Она была приятной на ощупь, бархатистой, темно-синей с золотым геометрическим орнаментом. Затем Эван положил карточку на парту, как было велено, рубашкой вверх. Когда все студенты получили свои карточки, профессор уточнил:

– У вас полчаса. И, пожалуйста, не нужно пытаться выдать что-то гениальное. Не пытайтесь продумать текст наперед, сделать его красивым или правильным. Напоминаю, что главное – это искренность. Пишите от сердца. А по готовности – сразу сдавайте свои работы мне.

Верзяк дал команду приступать, и студенты синхронно перевернули свои карточки. На их лицах тотчас отразились самые разные эмоции – удивление, озадаченность, уверенность, интрига. Некоторые ребята тут же спохватились что-то писать в тетрадях, а другие продолжали недоуменно сверлить свои карточки взглядом.

Перевернув свою карточку, Эван прочел: «Пробуждение».

Первой его мыслью было пробуждение ранним утром. Перед глазами сразу возник рассвет, безмятежное потягивание в мягкой постели, предвкушение вкусного завтрака. Но вскоре он сообразил, что это совершенно не то.

На этот раз он не желал воспринимать задачу слишком буквально, как это случилось на финальном вступительном экзамене. Ему хотелось придумать нечто неочевидное. Затронуть какую-то действительно животрепещущую тему, о которой хотелось бы порассуждать. Поделиться настоящими искренними чувствами.

Едва он задумался об этом, как понял, о каком именно пробуждении стоило написать. Не случайно ему выпала такая карточка. Ведь он думал об этом с того самого момента, как встретил Джейн Эйприл. Он думал о пробуждении своих внутренних демонов, о той темной стороне его личности, которая, как оказалось, всегда жила в нем, но крепко спала. До недавних пор.

Сомнений не осталось, и Эван приступил к сочинению.

Аудитория погрузилась в непроницаемую, абсолютную тишину, в которой лишь тихо поскрипывали ручки. Иногда кто-то из студентов переворачивал лист или покашливал, но никто за эти полчаса не издал и звука. Каждый был увлечен своим текстом, и каждый хотел заработать баллы для своей контрады, выделиться на фоне остальных, произвести первое впечатление на преподавателя. Эван же, приступив, хотел лишь выплеснуть накопившиеся чувства.

Казалось, что он никогда не писал с такой скоростью, и никогда не вкладывал столько жаркой энергии в слова. Даже шариковая ручка в его пальцах нагрелась так, что будто бы рисковала расплавиться.

Не успевая дописать одно предложение, в его мыслях рождались следующие. Мыслей было так много, что некоторые тут же забывались, сменяясь целой чередой новых. А затем еще, и еще. Он даже начал волноваться, что не уложится в отведенное время, которое летело сейчас с сумасшедшей скоростью.

Некоторые студенты начали сдавать свои работы уже спустя пятнадцать минут, и профессор сразу же приступил к чтению.

Эвану же потребовалось двадцать пять минут, чтобы закончить. Он понял это, когда поставил финальную точку и ощутил приятное опустошение. Слова закончились. Он освободился от них и теперь ему стало гораздо легче. И почему он не попробовал выплеснуть таким способом чувства раньше?

Поднявшись с места, он подошел к столу профессора и сдал сочинение одним из последних. Однако, бросив быстрый взгляд на мисс Вуд, он с удивлением отметил, что она всё еще пишет в тетради. Темп ее письма был очень медленный, но сосредоточенный. Хотя, возможно, она просто переписывала сочинение в чистовик, чтобы не сдавать текст со множеством исправлений.

Когда отведенное время подошло к концу и последнее сочинение заняло свое место в общей стопке, профессор Верзяк дочитал все сданные работы, а затем, глядя на студентов из-под очков, сказал:

– Ну что же, я ознакомился со всеми вашими трудами и вынужден… – все присутствующие напряглись. – Похвалить вас! Все вы правильно поняли суть творческого письма, вы старались проявить искренность. Это заметно. Но сегодня мне особенно хочется выделить одну работу. Ее автор – мистер Эван Грейсен из контрады совы.

Услышав свое имя, Эван зарделся. Он не ожидал столь высокой похвалы и никак не претендовал на нее. Он писал только для себя. Хотел выплеснуть чувства, не более. И хотя было очень приятно, что его работу так высоко оценили, вместе с тем он понимал, что прямо сейчас столкнется с повышенным вниманием к своему далеко неоднозначному сочинению.

– Что ж, мистер Грейсен, – продолжил профессор Верзяк, – прямо сейчас у вас есть возможность заработать тридцать призовых баллов для вашей контрады. Что скажете?

Несколько студентов присвистнули.

– Тридцать баллов – очень щедро. – Ответил Эван, глядя на профессора. – Каковы условия?

– Мы в Беллстриде поощряем смелость и искренность. Потому условие всего одно: нужно прочесть вашу работу вслух. – Ответил тот, и Эван почувствовал, как от волнения у него вспотели ладони. – Вы согласны?

Ну нет, его сочинение было очень личным. Разве он может согласиться пойти на такое перед лицом всей аудитории? Перед лицом Джейн Эйприл Вуд, о которой и писал…

– Давай, Эван! Давай! – Взмолились со всех сторон студенты из его контрады.

– Целых тридцать баллов, чего ты ждешь?! – Не выдержал и сидевший позади Уилл. Привстав, он с силой ткнул Эвана в спину, вынуждая того выйти и зачитать сочинение.

– Не подведи! Выходи! Ну же! – Помахал Тэхён.

Сдавшись под натиском сокурсников, Эван нехотя поднялся с места. В конце концов, они бы не простили ему слабину и потерю целых тридцати баллов. Он ведь и сам был твердо нацелен сегодня их заработать. Что ж, вот он шанс. Нужно действовать.

Выйдя в центр аудитории и встав перед сокурсниками, которые все, как один, подняли на него заинтересованные взгляды, Эван забрал у профессора свою тетрадь, приготовившись прочесть свой текст.

– Что было написано на вашей карточке, мистер Грейсен? – Спросил профессор скорее для собравшихся, чем для себя. Поскольку Эван вложил выбранную карту в тетрадь, прежде чем сдать работу.

– Пробуждение. – Гулко отозвался Эван. Его сердце колотилось о ребра как бешенное. Он не привык выступать перед публикой, тем более, когда среди этой самой публики присутствует та, о которой он и писал.

Не удержавшись и быстро глянув на Вуд, он на долю секунды уловил ее встречный взгляд, но девушка тут же опустила голову, уткнувшись в стол.

– Можете начинать. – Вежливо сказал профессор Верзяк, и, сложив руки, приготовился слушать. Как и все.

Эван сглотнул. Во рту у него пересохло. Облизав высохшие от волнения губы и решительно выдохнув, он начал читать свое сочинение:

«Ты – лёд и пламя.

Я ненавижу… Ненавижу всё, что связано с тобой. С самого первого дня, с той самой встречи, которой ты расчертила грань моей реальности. Перечеркнула всё, что было до. Перечеркнула то прошлое, что я берег, в котором я был хорошим, славным парнем.

Ты сожгла меня изнутри, разрушив планы, которыми я был движим всю свою жизнь. Подобно огненному смерчу, оставляющему после себя лишь золу и пепел, ты стерла в пыль мой песчаный замок. Я и не догадывался, насколько он оказался хрупким. Не догадывался, что могу презирать настолько сильно кого-то.

Теперь, в те редкие, но одновременно частые моменты, когда ты смотришь на меня, я ощущаю, словно внутри… леденеет душа. Холодные языки щекочут мне кожу, и я пытаюсь стряхнуть их, избавиться от морозного жжения, но снова вижу твои зеленые глаза и цепенею.

Становлюсь одной из тех ледовых фигур, что выставляют на банкетах и в зимних парках.

Рядом с тобой я не живой.

Сам не свой. Чужой сам себе и целому миру.

Этого уже не исправить. Раз и навсегда я обнаружил вязкую черноту в своем сердце. Раз и навсегда узнал о твоем существовании. Я так жалею, что не болен рассудком, и вынужден детально помнить каждую нашу гребаную встречу. Для чего? Уж не для того ли, чтобы вместе с тобой я возненавидел самого себя?

Ты пробуждаешь худшее во мне.

Я чувствую, как падаю в бездну.

И раз уж ты теперь существуешь рядом со мной – не смотри. Не смотри на меня больше. Пожалуйста».

Закончив читать, первое, что увидел Эван перед собой – это искаженное лицо Джейн Эйприл, по которому текли слезы. Ее нижняя губа дрожала, но она не издала ни единого звука. Девушка не была дурой. Она прекрасно поняла, что в сочинении речь шла о ней. И всем своим видом она являла один-единственный вопрос: «за что?».