Читать книгу Записки веселого грешника - Абель Раскас - Страница 11

Передо мной стоял вопрос: куда пойти учиться? Сначала я отправился поступать на юридический факультет Вильнюсского университета. Меня приняли на вечернее отделение, где я некоторое время проучился. Однажды я встретил там бывшую судью, которая преподавала на этом факультете. Она узнала меня по фамилии и заявила: «Твой отец выиграл у меня одно дело и этим унизил. Я его за это накажу. Пока я здесь, ты университет не закончишь».

Я рассказал о ее угрозе отцу, который прямо ответил: «Тебе юридический факультет не нужен. Ты адвокатом не будешь никогда. В Литве литовцы станут адвокатами. Максимум, чего ты добьешься, – это быть «шмекером» (нюхальщиком), то есть сыщиком». А эту профессию отец не уважал. После полугода учебы я оставил юридический факультет.

В это время я узнал об открывшемся новом факультете экономической кибернетики в Ленинградском университете. Там изучалась эконометрика, а выпускники факультета могли также работать экономическими советниками при посольствах. Мечта о поездках в разные страны меня воодушевила, и я решил предпринять попытку поступить на этот факультет. У меня уже накопился довольно большой производственный стаж, так что достаточно было сдать экзамены хотя бы на четверки.

В приемной комиссии меня спросили, какую школу я закончил. Я закончил литовскую школу, поэтому, как национальное меньшинство, должен был писать не сочинение, а диктант. Писал я хорошо, но обычно делал много ошибок, так что рассчитывать на высокую оценку не приходилось. Никогда не забуду собравшихся в одном зале для написания диктанта национальных меньшинств: грузин, армян, узбеков, татар, калмыков. Среди них я оказался самым грамотным, потому что у меня списывали минимум трое. Преподавательнице, видимо, дали указания относиться к нацменьшинствам снисходительно. Диктант назывался «Воробей», и она диктовала его так: «Во-ро-бей си-дел на вет-ке…»

За диктант я получил пятерку, остальные экзамены сдал на четверки, но даже при наличии производственного стажа этого было недостаточно для поступления. Тогда я пошел на спортивную кафедру, где рассказал, что имею три первых спортивных разряда. Акробатика их не интересовала, но первый разряд по настольному теннису, да еще полученный в Литве, отличавшейся высоким уровнем этого вида спорта, произвел впечатление.

С набранными баллами я бы не прошел, но спортивный руководитель все-таки договорился о моем зачислении. К слову, впоследствии на соревнованиях по настольному теннису я попал в десятку призеров, но лучшим так и не стал. Меня взяли лишь во вторую команду.

На удивление родных и друзей, я поступил в Ленинградский университет, один из самых престижных вузов Союза. Как и все приезжие студенты, поселился в общежитии на Мытинской набережной, а там стоял стол для тенниса. За годы учебы сложился определенный контингент игроков, но я мог обыграть любого. Уже тогда мое зрение ухудшалось, и хорошо играть я умел только при достаточном освещении.

Как-то мне предложили сразиться с чемпионом общежития, каким-то арабским шейхом. Тогда еще не было напряженности в отношениях с арабами, но арабы и евреи молча друг друга не любили. Мы тогда пели в шутку: «Наши братья-арабы подрались из-за бабы. В смысле баб были слабы наши братья-арабы».

Араб оказался довольно приличным игроком, играл профессиональной ракеткой, которую мало кто мог купить, но я его обыграл. Мой соперник понимал, что я – еврей, и был настолько потрясен своим поражением, что, разозлившись, изо всей силы треснул своей дорогой ракеткой по столу.

Она разлетелась на маленькие кусочки, и один из них попал мне в лицо, под глаз, пробил кожу так, что пошла кровь. А у меня условный рефлекс: когда я вижу кровь, то долго не думаю и сразу бью. Я ему тут же врезал, и довольно неудачно, потому что он ударился головой.

Не проучившись еще и двух месяцев, я уже нажил себе такие цурес (неприятности). Меня вызвали в какой-то спецотдел, обвинили в избиении аспиранта из дружественной арабской страны, кажется, из Ливана, и хотели выгнать из университета. Я отправился к председателю студенческого совета общежития, с которым мы нередко вместе пили водку. Мне часто присылали посылки из Вильнюса, всегда была закуска, а он очень любил выпить, так что мы подружились.

Ему уже исполнилось тридцать пять лет, и он пришел в университет с завода, где был директором. Мы нашли ребят, которые подтвердили, что араб предварительно меня оскорбил, а потом разбил ракетку, повредив мне лицо. Это меня спасло: из общежития выгнали, но в университете оставили.

Я ушел из общежития с чемоданом и договорился встретиться с питерскими друзьями у кафе «Север». Миновал час-полтора, никто из друзей, обещавших меня подобрать, не появился, но я по-своему был даже рад. Это такая мазохистская черта: убедиться, что кто-то полное говно, тоже доставляло мне удовольствие. Но вдруг на тетиной «Победе» приехал Лева Мархилович, мой друг по Паланге, единственный человек в Питере, которого я знал еще с Литвы. Он сообщил, что договорился с матерью, и они согласны меня приютить.

Меня поселили в большой квартире на старом Невском, принадлежавшей Левиной тете. Ее муж, крупный питерский бизнесмен-еврей, получил длинный срок и умер в тюрьме. Тетя жила с семьей своего брата – Левиного отца. Деловые люди традиционно собирались там для игры в карты, как это было при жизни хозяина квартиры.

В поисках места для житья я прожил у Левы несколько дней. Не могу забыть, как в этой семье проходил обед. У нас в Литве мать готовила несколько блюд, десерт, а когда обед заканчивался, она не убирала мясо со стола, ибо люди беседовали за столом так долго, что им снова хотелось есть. Они с удовольствием опять ели, опять пили, хотя и немного, так как отец водку не любил.

А на обеде у Левы Мархиловича о выпивке вообще речи не шло. Здесь подавалось на донышке немного супа, каждый получал ровно один кусочек хлеба, одну котлетку и ложку, буквально столовую ложку, картофельного пюре, а также стаканчик водянистого компота. Все было свежее и вкусное, но никто не имел права попросить добавки. Для меня такой обед выглядел просто издевательством, потому что я меньше пяти котлет не съедал. У себя дома в Вильнюсе я в обед один съедал столько, сколько вся их семья в Питере. Чтобы утолить голод, я незаметно выскальзывал из квартиры на улицу, где стояла «Пышечная», выпивал чашку кофе и проглатывал три-четыре пышки.

Вместе с тем я был очень благодарен Леве за то, что он дал мне возможность определиться и найти жилье на углу Литейного и Невского, рядом с Домом технической книги. В Вильнюсе когда-то у меня был знакомый, который потом жил в Питере, где он дал мне подзаработать в качестве тренера по настольному теннису. За это половину получаемых девяноста рублей я отдавал ему. Он-то и сдал мне одну из своих комнат в коммунальной квартире, а во второй комнате жил сам с матерью и братом.

Трудно сказать, сколько в этой коммуналке с одной-единственной кухней ютилось человек, наверно, сорок или пятьдесят. Мне вспоминается, как одна женщина там все время возмущалась, что ее котлеты подгорали. Она их покупала по семь копеек за штуку, но, поскольку масла у нее не было, она их бросала прямо на сковородку, и те начинали гореть. Соседи не выдерживали гари и подливали ей масла, то есть ее задача состояла в том, чтобы положить котлеты, а о масле заботились другие. На кухне все пространство занимали столы, и на каждом был чернилами отмечен чей-то кусок.

Я вообще не появлялся на кухне, но однажды ко мне подошла староста квартиры и сообщила: «Абель, через две недели ваша очередь мыть полы». А я в своей жизни ни разу не мыл полы. Взглянул на эти древние полы с огромными трещинами длиной где-то с Невский проспект, и мне чуть не стало дурно. Подошла моя очередь, мне выдали тряпки и ведро, я приступил к мытью, а староста заявила: «Нет, не так. Каждую паркетину надо мыть отдельно». Чтобы вымыть такую квартиру требовалось два-три дня. Сославшись на то, что я студент и у меня нет времени, нанял эту старосту за пять рублей, и она выполнила работу за меня. Я больше никогда не мыл там полы.

В моей комнате плодилось такое количество клопов, которого больше нигде мне увидеть не довелось. Я ложился спать и вскакивал от ощущения, что меня чем-то обклеили. Просыпался, резко включал свет и обнаруживал на своем теле мириады мерзких кровососов. Меня научили, как с ними бороться: нужно было залить какую-то жидкость, оставив дырочку в стене, через которую клопы убегали к соседям. Потом соседи делали то же самое, и клопы прибегали обратно ко мне. Мама моего приятеля меня жалела и часто приглашала поесть с ними. Ее звали Рахиля Захаровна. Помню, как она ложкой почешет голову, а потом той же ложкой наливает мне суп. Я ей всегда привозил из Вильнюса подарки, и даже потом, покинув их коммуналку, продолжал дружить с этой семьей.