Читать книгу Вкус времени – III - А.Ча.гин - Страница 5

Имя Леонида Ильича Брежнева – верного сына продолжателя ленинского дела, пламенного борца за мир и коммунизм – будет всегда жить в сердцах советских людей и всего прогрессивного человечества.

«Труд», №»261, 12 ноября 1982 года.

С чувством глубокой скорби советский народ проводил вчера в последний путь верного ленинца Юрия Владимировича Андропова

«Труд», №39, 13 февраля 1984 года.

Вчера в связи с кончиной Генерального секретаря КПСС Константина Устиновича Черненко участники Пленума в Москве почтили его память минутой скорбного молчания.

«Ленинградская правда», №60, 12 марта 1985 года.

Для Саши Щеголева все рухнуло. В прямом и переносном смысле. А вся эпопея, продолжавшаяся более двух десятков лет, началась с какого-то страшного неотвратимого мига, так жестоко растянувшегося на всю его оставшуюся жизнь.

Но именно так всегда и бывает.

На трассе Ленинград – Таллин машина, в которой ехал Александр, на рассыпанном гравии пошла юзом на скорости под сотню. Приятель, управлявший машиной, не справился с этим самым управлением и, как потом напишут в протоколе, опрокинулся в кювет или, как было на самом деле – со всего разгона вонзился в придорожную насыпь. «Жигули», со страшным скрежетом воткнувшись в край рва, немыслимой силой перевернулись, и машина на мгновение замерла в акробатической стойке. От резкого удара Саша, пробив лобовое стекло, вывалился на капот – спасение было так близко. Водитель, ударившись о руль, остался в салоне. Но тут физические силы продолжили свое действие и машина, вставшая «на попа», опрокинулась на крышу и с финальным грохотом накрыла Александра. Все погрузилось во мрак…

Саша очнулся в тусклом помещении на жесткой клеенчатой лавке. Вокруг на таких же лавках сидели и лежали какие-то жуткие люди – грязные, окровавленные, кое-как перевязанные и слегка постанывающие.

Ага, я в Чистилище, подумал Саша, но сознание постепенно вернулось, и он смутно вспомнил катастрофу, которая представилась чем-то далеким и нереальным.

– Где мы? Сейчас что – день, ночь? – спросил он у соседа.

– А-а, очнулся! Ты в больнице, а думал, наверное, что вытрезвителе? Хи-хи-хи! – сосед был явно навеселе, и он, с удовольствием отвлекшись от собственных несчастий, с интересом посмотрел на Щеголева.

– Ты, брат, чудом жив остался, они и не надеялись, – товарищ по несчастью кивнул в сторону медперсонала, занятого, как обычно, писаниной и не обращающего никакого внимания на больных.

– Я вижу, они и сейчас не надеются, – Щеголев неловко из-за плеча покосился на врачей.

– А находимся мы в больнице Скорой помощи на Пионерской. Твои-то знают?

Резкая боль во всем теле, заставила Сашу прикусить язык, и в ответ он только помотал головой.

– Эй, доктор… – Щеголев превозмог себя и привстал. Сестричка тут же соскочила со стула и подбежала к лавке.

– Лежите, лежите. Вам нельзя вставать! Сейчас поедем на рентген…

Но в дальнейших событиях Саша уже участия не принимал, – тупая боль накатила и сознание, вспыхнув звездами, медленно померкло.

На следующий день главврач вынес приговор, который, если перевести на нормальный язык, звучал так: перелом позвоночника с множественными переломами ребер и рук, а также сильный ушиб живота с непредсказуемыми последствиями, и, как итог, в лучшем случае, паралич, сопровождаемый возможными операциями на брюшной полости – будем смотреть, будем смотреть…

В общем, не жилец, заключил Александр. Но страха, ужаса от катастрофического диагноза, не было. Была боль, было скованное гипсом тело, а вот смертельного страха почему-то не было. Этого не может быть! Этого не может быть со мной! – думал Саша, сейчас они разберутся и все будет нормально!

Но было не нормально. Его приговорили к операции на позвоночнике, предупредив, что может и не получиться. Интересно, что значит «может не получиться»?

Надо сказать, что Сашин приятель, управлявший машиной, отделался переломом ребра и парой синяков и, мало того, как потом узнал Щеголев, даже восстановил машину. Вот что значит судьба. А Александр, лежа на больничной койке часами, днями, неделями, месяцами лишенный движения, только и мог, что вспоминать былое и предаваться мечтам. Но в голову лезла всякая чепуха и совсем несвоевременные мысли.

Чтоб разнообразить свое однообразное существование, Саша заставлял себя поразмышлять на отвлеченные темы, например… о новом свитере и модных ботинках на липучке, в которых можно будет отправиться, скажем, в ресторан или к кому-нибудь в гости, но о развлечениях думалось с трудом. Тогда можно помечтать о чем-нибудь прекрасном и возвышенном, например, о вожделенном, но недостижимом собственном автомобиле (Бог с ней, с катастрофой!), хотя нет, это неприятно, сразу вспоминаешь, проданный без его ведома, старенький «Москвич». Тогда представим себе будущий поход с Пашкой и Гошкой в «чудную деревню». Тоже не годится, какой поход, если неизвестно смогу ли я вообще ходить. Ну, можно вообразить себя в Симеизе на пляже у моря. Лежу я, значит, на пляже, нежно шелестит море и… входит медсестра с процедурами!

Фу ты, черт!

Другие мысли, например, о предстоящей тяжелой операции на мозге, хоть и спинном, а все-таки собственном любимом мозге, ни в голову, ни в спину не лезли. В висках стучала только одна единственная мысль – выжить, выжить, выжить!

Нет необходимости подробно описывать однообразные больничные будни, растянувшиеся на многие годы – ничего интересного и нового это не откроет. Разве что, размышления Щеголева могли заинтересовать врача-психиатора с точки зрения фантасмагорической деятельности сознания смертельно больного молодого человека, усугубленной одиночеством и наркозным морфином.

От операции на позвоночнике Саша отказался. Под подписку. И врачи с видимым облегчением умыли руки. Тогда его отправили в реабилитационный центр в Сестрорецк. При транспортировке шевелиться было категорически запрещено, тем более вставать, и его кантовали и перевозили как куль, так же неосторожно и грубо. Он даже хотел сказать медперсоналу расхожую автобусную фразу – «полегче, не дрова везете!», но промолчал и отвернулся. Что им, чужая боль…

Пребывая в Сестрорецке, Саша только через несколько месяцев ценой неимоверных усилий смог, приподнявшись, увидеть в окне сосны и реку Сестру, протекавшую у больницы. Он не вставал совершенно. От этого не чувствовались ноги, чего Саша очень опасался, так как ему при отказе от хирургического вмешательства пообещали полный паралич. Тогда, от той операции, Щеголева еще более горячо, чем однопалатники, отговорили… медсестры, поясняя с подробностями, что именно у них, врачей, иногда не получается.

Ежедневно приходил доктор и колол тело иголкой – проверял границы чувствительности. Эту жуткую процедуру Саша скоро увидит в других и, как он будет считать, более трагических обстоятельствах…

Постепенно, невзирая на запреты, Щеголев стал приподниматься. Сам, потихоньку. И когда попытался встать на ноги первый раз, испытал необыкновенные ощущения. Решившись, Александр, по еще не забытой привычке, бодро вскочил и тут же схватился за спинку кровати. Все поплыло перед глазами, и собственные ноги заплелись и обмякли. Он как подкошенный свалился на пол.

– Нет уж! – решил Саша, – Встану! Чего бы это мне не стоило!

Вся палата, заполненная примерно такими же доходягами, с завистью наблюдала за эквилибристикой Щеголева, – кто не мог себе позволить такого, а кто и боялся.

Прошла весна, кончилось лето, наступила слякотная осень, и Сашу, благодаря его собственным усилиям, наконец, выписали из больницы. Можно было ехать в Ленинград. Но что его ждет впереди?

Кто может о нем позаботиться кроме мамы?

А тем временем срок выписки приближался и время, несмотря на несчастья, неколебимо двигалось вперед. После полугодичной лежки без движения и обещанных осложнений с «брюшной полостью» обострились какие-то врожденные Сашины болезни, и он почти сразу после выписки из Сестрорецкой больницы, чуть живой, попал по скорой в Мечниковскую, причем сразу на операционный стол. Боль была настолько дикой, что Саша посчитал за счастье любое действие, лишавшее его и боли и сознания вообще. И его погрузили в блаженный эфир…

Очнулся он от вопроса:

– Как ваше имя, больной? Какое сегодня число?

Саша в недоумении уставился на человека во всем белом, но тут же все вспомнил и, тем не менее, остался удивленным.

– Вы что же, оперировали и фамилию не спрашивали? А насчет числа, простите, вам, что спросить больше не у кого?

– Нормально, Щеголев! Это мы проверяем так, «вернулся» человек или нет. У тебя я вижу порядок!

Это был врач, который принял вчера Сашу «в работу» – Евгений Илларионович Романов. Он рассказал, что операция была очень долгой и сложной и что пришлось лишить его некоторых второстепенных органов. Очень интересно…

Операция, как, оказалось, прошла под руководством «светила» полостной хирургии Эдуарда Тугузова, который консультировал Романова по телефону (!). Саша, немного оклемавшись, выразил ему огромную благодарность. Время показало, что с благодарностью он очень поторопился. По мнению других специалистов, подчеркиваем – медицинских специалистов, операция такого рода и удаление каких-либо органов были неоправданны.

Не хотелось бы говорить, но такая методика проведения операции была вызвана защитой докторской диссертации хирургом Тугузовым. Методика была новейшей, авторской и, по-видимому, непроверенной. Может быть, и скорей всего, такая операция спасла Саше жизнь, грех жаловаться, но обрекла его на многие годы несчастий и инвалидности. А в совокупности с только что пережитой катастрофой и сломанным позвоночником – это было еще то удовольствие!

В общем, выписался он из Мечниковской больницы не только полным инвалидом, но и просто плохо передвигающимся человеком.

Так ли все было на самом деле, нет ли, справедливы ли Щеголевские замечания или они обусловлены его состоянием, трудно сказать, но это было началом его медицинской эпопеи, которая продолжилась до скончания века. И в общей сложности Саше предстояло перенести шестнадцать операций различной степени успеха и тяжести и на нем, как говорится, живого места не осталось. А клиническая смерть, которая подстерегла горемыку на одном из операционных столов, так и вообще, как казалось, лишила его всяких шансов на нормальную жизнь. Однажды один из столпов прогрессивной советской медицины признался: мы разрушили тебе иммунную систему, но сохранили жизнь…

Что лучше было для него сегодня, – он не знал, и уповал лишь на Господа…

Дальнейшие события показали, что, как всегда, оказался прав Всевышний, и отдаваться нужно был в его руки, а не в сверхобразованые и самоуверенные руки земных целителей.

Перед одной из последних таких операций, осложненной всевозможными противопоказаниями, друзья уговорили Александра действительно обратиться к Господу посредством известного своей праведной верой священника – иеромонаха Евстафия – для покаяния и благословения перед решительным хирургическим вмешательством. И он пошел на это, почти не веря и почти не раскаиваясь – чего уж тут, его недуги и мучения превзошли все мыслимые и немыслимые Божественные наказания.

Но после молитв Святого Отца медицинскому консилиуму, состоявшему из высококвалифицированных специалистов, осталось только развести руками. И это было чудо!

Но в то же время – физическое явление, так как его можно исследовать и убедится в его реальности! И на этот раз, к счастью, Александр Щеголев – этот удачливый объект…

Если отмену семнадцатой операции можно считать удачей. Но навряд ли он согласится на исследования, с него довольно. Александр дорожит и святой верой и своим здоровьем.

Трудно представить себе, что только из-за каких-то своих амбициозных проектов и карьеры можно обречь живого человека на многочисленные болезненные мучения, не оставляющие никаких шансов вновь подняться на вершину осознания счастья и здоровья, отрешиться от физических недостатков навязанной злой, не думающей волей…

Была задача спасти несчастного пациента от смерти любым средствами и способами, но они должны были быть обязательно средствами и способами профессора Тугузова. Честь ему и хвала. А что такое медицинский авторитет в данной области науки, хорошо известно. И кто такой больной против Светила медицины, перегруженного «знаниями», адъюнктами и ассистентами, заглядывающими светиле в рот – прекрасно понятно…

Вот и оказался Саша прямым заложником высокого полета научной мысли с плачевными (для себя) результатами.

Никто не задумывался, нагружая Щеголева «тоннами» наркоза, чем же для него это все закончиться, – было не до этого, надо было спасать человека! Под этим лозунгом все и происходило. И оправдание, в случае чего, благородное. А какие методы, это уже другой вопрос.

И лишь потом один из хирургов явно расстраиваясь, рассказал Саше, как все можно было преодолеть гораздо лучшими методами. Он признал, что тогда все потянулись за авторитетом Великого профессора.

А другой врач, после всех перенесенных Сашей вмешательств в его организм, даже как-то заметил, просматривая рентгеновские снимки, что «не могу ничего понять, здесь явно нарушена анатомия».

Странно, размышлял Щеголев, сапожника для ремонта ботинок можно выбрать, от услуг нерадивого сантехника можно отказаться, а единственно доступный врач, какой бы он ни был – непререкаемый авторитет, будь то в районной поликлинике или в специализированной больнице.

Но, наверное, и слава Богу, что все случилось так как случилось: во-первых, потому что альтернативы, собственно, и не было, а во-вторых, до него все-таки дошел смысл и значение жизни и истинной стоимости некоторых человеческих ценностей.

И вообще, выбраться из этой истории и прожить этот период, просто прожить, Саша смог только на характере. В какой-то момент, дойдя до конечной болевой и психологической точки, он вдруг осознал, насколько он близок к краю – и личностному, и физическому.

Ну что ж, если именно так складывается судьба, что ж, если это его предопределенный путь, значит ли это, что все его скромные возможности исчерпаны? Способен ли и вправе ли он еще сопротивляться напасти и, в конце концов, стоит ли он, Александр Щеголев, чего-нибудь дороже случайного сочувствия и инвалидной пенсии в шестьдесят два рубля?

Да и сама пенсия была для него оскрблением.

Порой казалось – всё, жизнь прошла стороной!

А она, эта жизнь, в промежутках между «закладками» в больницы, среди случайных знакомых и никому не нужных встреч, в ожидании следующей экзекуции, была действительно серой, бессмысленной и никчемной. Больше всего не давало опомниться именно постоянное ожидание невыносимой боли и осознание неизбежности следующей операции. Причем, уже как обычно, под общим наркозом. Наркоз, конечно, давал сладостную возможность сразу избавиться от чувства собственного бессилия и, главное, снимал мучительную боль, но, каждый раз, проваливаясь в потусторонний мир, Саша мысленно прощался с миром этим. И никто этого не понимал!

В межбольничные промежутки, мысль о неодолимости какого-то сверхъестественного наказания не оставляла его не на секунду. И это изматывающее чувство могло сломать любого, даже самого сильного человека, и Саша не был исключением. Только память, вера в конечную справедливость и надежда на чудо – эти эфемерные понятия, не позволяли ему окончательно смириться с судьбой и опустить руки. И превозмогая несчастья, он все-таки сильно хорохорился…

Но было не перед кем. Рядом, кроме мамы, никого не осталось. Никого!

А тогда, в самом начале, Саша не мог даже предположить такое развитие событий и столь длительное «отлучение от жизни». Как человек деятельный и самолюбивый, он не стал распространяться о своих недугах и, периодически исчезая в больницах на «плановых и внеплановых» операциях, он не считал для себя возможным информировать об этом своих друзей и знакомых. Кто хотел, – мог узнать, но когда кто-нибудь из приятелей все же узнавал, то особого энтузиазма и сочувствия не выказывал. Естественно и понятно, что у всех были не менее важные собственные заботы и дела, поэтому Саша никому никогда не предъявлял мелочных претензий. Только понимание своей абсолютной ненужности оставляла в душе жгучую горечь.

Отец ни разу не пришел к нему в больницу, передавая через маму приветы и ссылаясь на собственное, пошатнувшееся (надо полагать, из-за Саши) здоровье. По-видимому, Владислав Александрович уже вдоволь насмотрелся на несчастья, и усугублять свои безрадостные воспоминания ему не хотелось.