Читать книгу Служили два товарища. Сказания, размышления, наблюдения - Афанасий Кускенов - Страница 8

Был в нашем взводе один очень заметный узбек Киргизбаев, все звали его просто Киргиз. Ростом был метр с кепкой. Если про кого-нибудь говорят, что он попал в Армию из-за одного лишнего сантиметра, то это относится к Киргизу.

Маленький, худой, в чем только душа держалась? Форма на его тщедушном тельце вечно висела, как на вешалке. Какой бы размер сапог не возьми – все велики.

Солдат должен иметь бравый и молодцеватый вид,

такое положение имеется в Уставе – но это явно не про Киргиза.

Среди своих собратьев он был самым грамотным, лучше других изъяснялся по-русски. Несмотря на неказистый вид и малый рост, он был лидером среди своих, имел определенный вес и авторитет.

Со стороны было видно, как к нему прислушиваются остальные. Спортсменом был отменным, правда, лишь в беге себя особо не проявлял.

Его любимым коньком была перекладина, проще говоря, турник. Что он на ней только не выделывал, гимнаст, в хорошем смысле слова.

Как-то мы пришли в расположение роты чуть раньше положенного времени. Бытовая комната, каптерка, была закрыта и ключей ни у кого не было.

Были мы в ту пору махровыми «дедами» и вели себя согласно своему статусу. Вальяжно расхаживались по казарме в танковых, не всегда чистых, комбезах и грязных валенках.

Садились на кровати, в общем, вели себя по-барски и, откровенно говоря, маялись от безделья.

И тут Киргиз выдает мне:

– К …, а спорим, что я сделаю 15 раз подъем-переворотом, не раздеваясь, прямо в том, во что я сейчас одет.

В том, что он на турнике Бог, никто не сомневался. Сделать подъем с переворотом при полной амуниции – это вопрос даже для такого виртуоза турника, как Киргиз.

Во-первых, танковый комбинезон велик Киргизу в два раза, чего стоит одна мотня, которая доходит ему до колен. Рукава завернуты в два, три загиба.

Во-вторых, валенки сорок последнего размера с залитой в резину подошвой, наподобие «ранешних» галош. Эти новомодные, в ту пору, аксессуары утяжеляли и без того не хилые валенки в разы.

В-третьих, Киргиз пообещал не снимать даже шапку-ушанку и меховые рукавицы.

Принимая во внимание все эти факторы, я без тени сомнения ударил с ним, при свидетелях, по рукам. Спор был с моей стороны беспроигрышным, потому как одна только роба вместе с валенками весила не меньше самого Киргиза.

На кон мы поставили две банки сгущенного молока, благо этого продукта в солдатской чайной было – завались. Ребята на Родине никогда не видели этого добра на прилавках вечно пустых магазинов.

А группа советских войск в дружественной нам Монголии и иже с ней все местное население, употребляли сей продукт на регулярной основе.

Было не только молоко, но и другие разновидности сгущенки, коих было великое множество: и кофе, и какао, и сливки…, такого разнообразия и в помине не было даже в Союзе, откуда, собственно, и доставлялся этот дефицитный, у себя на Родине, товар.

Наконец, Киргиз запрыгнул на перекладину. Представление началось. Так как все детали будущего состязания обсуждались бурно и горячо, невольными свидетелями стали все кто был в казарме. А это, ни много, ни мало – две роты.

Каждый подъем Киргиза на перекладину с последующим переворотом его неповоротливого тела сопровождался дружными вздохами ста с лишним любопытных солдатских харь.

Уговор был 15 раз. Киргиз, как опытный артист цирка, откровенно наслаждался всеобщим вниманием. Делал он свой трюк со знанием дела – степенно и очень благородно.

И сделал-таки, шельмец! Победа была честной, сорванные аплодисменты заслуженными.

Вечером, после отбоя все ребята, и победитель, и побежденный, а также «всякий сумнящийся люд из их увзводу», дружно отмечали это неординарное событие, чем Бог послал.

А Бог послал небедный стол – было всего понемногу: и хлеба горячего горбушка из собственной солдатской столовой, и маслица украденного из наших же пайков все тем же хлеборезом и главный атрибут всех «узбеков земли русской» – настоящий ферганский плов.

Вообще по жизни Киргиз был веселым парнем и непревзойденным выдумщиком. Как то несли мы с ним караульную службу.

В то время, основные силы нашей части выехали на учения. Служили мы в Переправочно-десантной роте, а с водными преградами в Гоби, в пустыне, была напряженка, а стало быть, десантировать было некуда.

По этой причине, во время учений нашу роту вечно оставляли, что называется, на хозяйстве. «На хозяйстве» это значит наряд через сутки.

Сегодня, скажем, пришел из наряда, поспал в белых «постелях», а на завтра снова служба в наряде. Молодым бойцам очень тяжело – ночь не спать, да день продержаться.

Единственным утешением было то, что наряд по кухне, или по роте чередовался с нарядом по караульной службе. Так вот пошли мы в караул: Киргиз караульным, я разводящим, Гиляз помощником начальника караула.

Пошел я во время несения службы, глубокой ночью, на очередную смену постов. На одном из них – Киргиз. Пробежали быстренько по всем точкам, одних поставили на пост, других сняли все, как обычно.

Все, кто нес тогдашний караул, были старослужащими и по этой причине никто особо не следовал букве Устава; менялись постовые по-житейски просто и безо всякого занудства.

И вот подходит смена, с разводящим во главе, к посту Киргиза, а он «уставник» хренов (он Устава не знал ни в молодые годы, не выучил и к дембелю, как, впрочем, многие русскоговорящие солдаты срочной службы, не говоря уж об узбеках) еще издалека подает голос:

– Стой, кто идет!

Я ему в ответ:

– Конь в пальто!

Снова Киргиз:

– Стой, стрелять буду!

Разводящий:

– Я те, козел, стрельну, я те так стрельну, что пешком побежишь до своего Узбекстона, только пятки будут сверкать!

То есть идет нормальный разговор двух дембелей, один из них – разводящий, который после команды постового продолжает идти со сменой, а другой – часовой, наделенный особыми полномочиями.

После того, как разводящий со сменой не исполняет его указаний, Киргиз, как часовой на посту, передернул затвор. Звук клацнувшего металла прозвучал громом среди ясного, ночного неба. Шутки закончились.

Я довольно струхнувшим голосом:

– Киргиз, это же я, разводящий К…!

А он:

– Стой, буду стрелять!

Сейчас последует предупредительный выстрел в воздух, а потом он имеет право разрядить хоть всю обойму в разводящего и заступающую смену.

Будет ли предупредительный выстрел в воздух – бабушка надвое сказала, а если он вдруг умом тронулся, а таких случаев было – пруд пруди, то следующего раза для нас уже не будет.

Мы с его сменщиком развернулись с опасного места и мелкой трусцой направились в караульное помещение, от греха подальше. Придя в караулку, доложил по инстанции Гилязу, как помощнику начальника караула:

– Иди, меняй своего придурка, он там оружием бряцает, уже затвор, гад, передернул. Гиляз мне в ответ:

– А нах… й он мне сдался, мне на дембель скоро, пусть стоит!

Я ему:

– А мне на дембель не надо?! Ты помощник начкара – тебе и принимать решение!

Гиляз, как отрезал:

– Пусть стоит, я на пулю не пойду, мне еще пожить охота!

Я задумался. Оставлять Киргиза там нельзя, рано, или поздно менять надо. Я разводящий, стало быть, это моя обязанность менять постовых на карауле, несмотря на то – долбанулся ли умом один из них, или в здравом рассудке.

А Гиляз – помощник начальника караула и он в отсутствие последнего обязан принимать решение.

Но он не стал брать на себя ответственность. А командира взвода, заступившего в наряд в качестве начальника караула, как всегда на месте нет.

Вот бы где он пригодился, как офицер, как старший, как человек могущий принять то единственное, правильное решение. Но время неумолимо шло вперед.

Начальника, как не было, так и нет; Гиляз упорно молчит и делает вид, что будто бы занимается другими, более важными делами.

Я разбудил Вову Новосельцева, сменщика того засранца Киргиза, и пошли мы с ним вдвоем в неизвестность.

Идем мы в глубокой и тихой ночи, совершенно не по Уставу, рядышком друг с другом и рассуждаем:

– Вот ушел он, Вова, на пост и был нормальным парнем. Возможно случилось, что-то на посту и он е… ся. Может же быть такое, Вова?

А он напуганным голосом: как же, разбуди, кого ночью, обрисуй ситуацию и скажи, что ты пойдешь ему на смену – немного найдется охотников, отвечает:

– Н-н-не знаю.. Ничего я не знаю. Х…й его знает, что случилось с этим чуркой!

А Вова в то время «дед» по службе, еще не успел толком проснуться, идет и прикуривает сигарету, опять же не по Уставу. Кто же курит в строю?

Идем мы, значит, с Вовой идем, оба понурые и немного напуганные – черт знает, что еще выкинет их обезумевший товарищ. Возьмет, чего доброго, и откроет огонь на поражение.

Вот уже пост, на котором стоит эта «редиска». И тут же этот нехороший человек выкрикивает бодрым таким голосом:

– Стой, кто идет!

Я в ответ ему строго по Уставу:

– Идет разводящий!

Безумец наш, который, судя по голосу, не очень похож на безумца, игривым тоном подает команду:

– Разводящий ко мне, остальные на месте!

В таких случаях разводящий подает команду:

– Смена, стой!

После этого он продолжает идти один. В той ситуации все было так, как предписывает Устав. И, как гром среди ясного неба поступает команда:

– Разводящий, стой!

В моем мозгу молниеносно пронеслось – сейчас начнет палить без предупредительного выстрела в воздух, но команду выполнил неукоснительно. Шутки давно закончились.

В данном случае идет разговор не двух друзей-сослуживцев, а часового с разводящим. Киргиз продолжает умничать:

– Разводящий, осветить лицо!

В других случаях, разводящий фонарик берет с собой не всегда, чего уж греха таить, хотя, если следовать, букве Устава, то фонарик это обязательный инструмент разводящего в темное время суток.

Но кто у нас живет, соблюдая все требования законов? Скучное это занятие, поэтому в обычной жизни, разводящий всячески старается «забыть» фонарик в караулке.

На этот раз, учитывая, что товарищ их умом не того, я решил ничего не упускать из вида и выполнять все его требования.

В данный момент, он не только мой товарищ и сослуживец, а часовой со всеми вытекающими.

Скажи он – мордой в грязь, пришлось бы испачкать лицо, хотя и малоприятное это занятие. Сказал он осветить лицо, и я покорно показал ему свое лицо под ракурсом яркого луча фонарика.

Так велит Устав. Освещаю свое лицо, а сам думаю, что же еще этот гад придумает, неужели прикажет по-пластунски вилять задницей.

А меж тем человек, принесший всему составу бодрствующей смены караула столько неприятных моментов, катался по земле, извиваясь в диком хохоте.

Подошел Вова, и мы с ним оба, еще в ступоре, молча наблюдали над тем, как эта сволочь, просто напросто решила «повеселиться» над ними.

Как оказалось, Киргиз так пошутил. Шутил он и в первый раз, когда клацал затвором; шутил и во второй раз, проявляя излишнюю требовательность, хоть и вполне законную, но столь не присущую статусу старослужащего.

А ведь до дембеля нам обоим оставалось времени всего-то месяц с небольшим, по крайней мере, моему дембелю.

Я уволился в запас в числе первых, в начале апреля. Киргиз оставался еще после меня и в каком месяце он ушел, я не знал – уже гражданский человек.

Когда, возвращаясь с ним в караулку, я спросил у него, с чего это ему взбрендило шутки шутить, ведь мы же с Вовой могли в штаны накласть, Киргиз объяснил:

– Ночь теплая, небо звездное – так размечтался о скором дембеле, что не заметил, как пролетели два положенных часа. Я ему:

– А, если бы тебя, сукиного сына, я не стал менять?

Он:

– Ну, и что – простоял бы еще пару часов. Рано, или поздно ты все равно поменял бы.

Простоять дополнительное время – не каждый согласится, это ведь его личное время, время отдыха. На такое был способен только Киргиз, человек, отличающийся своими необычными поступками.