Читать книгу Горе невинным - Агата Кристи - Страница 3

Калгари дошел до конца красивой новой улицы, по обе стороны застроенной не менее красивыми и новыми домами, каждый с садиком в одну восьмую акра[2], засаженным очитками, хризантемами, розами, шалфеем, геранью – в сочетаниях, отражавших личный вкус владельца или владелицы дома.

В конце дороги маячила калитка с надписью готическими буквами: «Солнечный мыс». Открыв ее, Калгари направился по ведущей к дому короткой дорожке. Дом находился впереди него, добротно построенный и безликий, с крышей уголком и с крыльцом. Подобный ему нетрудно увидеть в любом состоятельном пригородном поселке и вообще в новой застройке. С точки зрения Калгари, он был недостоин окружающего пейзажа. Ибо вокруг открывался воистину великолепный вид. Река крутым поворотом огибала мыс, разворачиваясь почти в обратную сторону. Напротив поднимались лесистые холмы; слева, вверх по течению, угадывалась предшествующая излучина, за ней луга и сады.

Калгари на миг застыл, обводя взглядом все протяжение реки. Тут надо было построить замок, подумал он, невозможный, забавный сказочный замок! Из тех, которые делают из пряников или сахарной глазури. Но здесь доминировал хороший вкус, сдержанность, умеренность, большие деньги и полное отсутствие воображения.

Винить за это Эрджайлов, собственно, не стоило. Они всего лишь купили дом, но не строили его. И все же они или одна из них (миссис Эрджайл?) предпочли его другим вариантам.

Сказав себе: «Больше откладывать невозможно», Калгари нажал кнопку электрического звонка возле двери – и замер, выжидая. Выдержав благопристойный интервал, нажал на нее снова.

Шагов внутри дома он не услышал, однако дверь без всякого предупреждения распахнулась.

В изумлении он сделал шаг назад. Его перевозбужденному воображению показалось, что путь ему преградила сама Трагедия. Молодое лицо… действительно именно в юности кроется во всей остроте самая сущность трагедии. Трагическая маска, подумал он, всегда будет изображать молодое лицо… Беспомощное, с печатью предопределения, со знаком приближающегося рока…

Осадив себя, он невольно подумал: наверное, ирландка. Васильково-синие глаза, темные тени вокруг них, густые черные волосы, скорбная краса лепки костей черепа и скул…

Девушка замерла на месте… молодая, наблюдательная и враждебная.

– Да? Чего вам угодно? – наконец спросила она.

Он не стал ничего придумывать.

– Мистер Эрджайл дома?

– Да. Только он не принимает людей… То есть тех людей, кого не знает. Вы ведь незнакомы с ним, так?

– Нет. Он не знает меня, однако…

Она начала закрывать дверь.

– Вам следовало бы написать…

– Простите, но мне необходимо встретиться с ним. Я имею дело с… мисс Эрджайл?

– Да, – без особой охоты согласилась она, – я – Эстер Эрджайл. Однако мой отец не принимает людей без предварительной договоренности. Напишите ему.

– Я приехал издалека…

Слова эти не тронули ее.

– Так все говорят. Но я надеялась, что мир наконец избавился от этой привычки. – И полным обвинения тоном продолжила: – Надо полагать, вы – репортер?

– Нет-нет, ничего подобного.

Явно не веря, она смотрела на него подозрительным взглядом.

– Ну и чего же вам нужно в таком случае?

За ее спиной в прихожей Калгари заметил другое лицо… пресное, невыразительное. Описывая, он уподобил бы физиономию этой женщины средних лет блину, к верхней части которого прилепился завиток седеющих светлых волос. Особа эта, выжидая, застыла за спиной девушки подобно притаившемуся, но внимательному дракону.

– Мое дело касается вашего брата, мисс Эрджайл.

Эстер резко вздохнула и недоверчивым тоном спросила:

– Майкла?

– Нет, вашего брата Джека.

Она взорвалась:

– Так я и знала! Я знала, что вы явились по поводу Джеко! Ну почему вы не можете оставить нас в покое? Все закончено и забыто. Зачем продолжать?

– Однако полной уверенности в том, что все действительно кончено, никогда не бывает.

– Но здесь-то все действительно кончено! Джеко мертв. Или вы способны оживить его? История дописана. И если вы не журналист, значит, вы доктор, психолог или кто-нибудь в этом роде… Пожалуйста, уходите. Моего отца нельзя беспокоить. Он занят.

Девушка снова начала закрывать дверь. Торопливым движением Калгари сделал то, с чего ему следовало бы начать разговор: он извлек из кармана письмо и протянул ей.

– У меня письмо к нему – от мистера Маршалла.

Эстер отступила. Пальцы ее с сомнением взяли конверт. Она с нерешительностью произнесла:

– От мистера Маршалла… из Лондона?

К ней вдруг присоединилась таившаяся за спиной женщина средних лет, таившаяся в недрах прихожей. Она с подозрением уставилась на Калгари, и взгляд ее напомнил ему заморские монастыри. Конечно же, такое лицо могло принадлежать только монахине! Оно требовало накрахмаленного чепца, или как там он у них зовется, плотно охватывающего лицо, черного облачения и вуали. Это было лицо не созерцательницы, но послушницы, с подозрением разглядывающей вас через приоткрытую щель, прежде чем без особой охоты впустить и проводить в приемную или к самой преподобной матери.

– Так, значит, вы от мистера Маршалла? – спросила она.

Вопрос этот прозвучал едва ли не прямым обвинением.

Эстер рассматривала оказавшийся в ее руке конверт. А потом, не говоря более ни слова, припустила вверх по лестнице.

Калгари остался на пороге под подозрительным и осуждающим взглядом помеси дракона с послушницей.

Он попытался что-то сказать, однако так и не смог придумать подходящую случаю фразу. И потому благоразумно сохранял молчание.

Наконец сверху донесся холодный и отчужденный голос Эстер:

– Отец говорит, чтобы он поднялся наверх.

Приставленная к нему караульщица отодвинулась в сторону. Подозрительное выражение так и не сошло с ее лица. Миновав ее, Калгари оставил свою шляпу на кресле и поднялся по лестнице, наверху которой его поджидала Эстер.

Внутренность дома поразила его своим стерильно чистым обликом. Можно было подумать, что он попал в дорогую частную клинику. Эстер провела его по коридору, потом они спустились на три ступеньки. Наконец девушка открыла перед ним дверь и жестом пригласила войти. Последовав за ним внутрь, она притворила за собой дверь.

Комната оказалась библиотекой, и Калгари с неким удовольствием огляделся. Здесь царила атмосфера, совершенно отличная от уже знакомой ему части дома. В этой комнате человек жил, здесь он работал и отдыхал. Стены обставлены книгами, кресла просторные, несколько потрепанные, но уютные. На письменном столе – радующий глаз бумажный хаос, разложенные повсюду книги. Калгари на миг заметил молодую женщину, выходившую из комнаты через противоположную дверь – довольно привлекательную и молодую. А потом внимание его перешло к человеку, поднявшемуся навстречу гостю со вскрытым письмом в руке.

В первый миг знакомства Лео Эрджайл показался ему таким прозрачным, таким поблекшим… словно был совершенно бестелесным. Скорее призраком, чем человеком! Однако голос его звучал приятно, хотя и не слишком звучно.

– Доктор Калгари? – проговорил он. – Прошу вас, садитесь.

Калгари сел, принял предложенную сигарету. Хозяин дома опустился в кресло напротив него. Все это совершалось без спешки, как бы в мире, в котором время не имело особого значения. С мягкой, едва заметной улыбкой на лице Лео Эрджайл проговорил, легко прикоснувшись бескровным пальцем к письму:

– Мистер Маршалл пишет, что у вас есть важное для нас сообщение, хотя он и не пишет, на какую тему. – И с более глубокой улыбкой добавил: – Адвокаты всегда стараются не проговориться, не так ли?

Не без удивления Калгари понял, что человек, с которым он имеет дело, – счастлив. Счастлив не по легкомыслию, не от полноты чувств, как это обыкновенно случается, – скорее внутренне удовлетворен. Это был человек, к которому внешний мир не имел отношения и который был совершенно доволен этим. Калгари не понимал, почему это так удивило его, – но тем не менее удивлялся.

– Благодарю вас, что вы согласились принять меня, – проговорил он. Слова эти послужили чисто механическим введением. – Я посчитал, что будет лучше, если я обращусь к вам лично, а не письменно.

Он умолк, а потом проговорил с внезапным возбуждением:

– Это трудно… так трудно…

– Не спешите. – Лео Эрджайл по-прежнему сохранял вежливый и корректный тон. Он подался вперед, очевидно стараясь помочь в своей благосклонной манере. – Поскольку вы привезли письмо от Маршалла, полагаю, что ваш визит связан с моим несчастным сыном Джеко – то есть Джеком… В семье мы звали его Джеко.

Все старательно заготовленные Калгари слова и фразы испарились невесть куда. Он сидел на месте, сраженный жуткой реальностью того, что ему предстояло сказать.

– Мне так невероятно трудно… – вновь пробормотал он.

После недолгого молчания Лео осторожно проговорил:

– Если это может вам помочь – нам уже известно, что Джеко вряд ли был нормальным человеком. Ничто из того, что вы способны сказать, не сможет удивить нас. При всем ужасе пережитой нами трагедии я глубоко убежден в том, что Джеко не мог нести полную ответственность за свой поступок.

– Конечно же, не мог, – проговорила Эстер, и звук ее голоса заставил Калгари вздрогнуть. Каким-то образом он успел за короткое мгновение забыть о ее присутствии. Девушка присела на ручку кресла, находившегося за его левым плечом. Он повернулся к ней, и Эстер торопливым движением склонилась к нему.

– Джеко всегда вел себя ужасно, – доверительным тоном проговорила она. – Он был просто как маленький мальчик – то есть когда раздражался. Просто хватал, что под руку подвернется, и бросался на тебя.

– Эстер… Эстер… моя дорогая, – проговорил Эрджайл несчастным голосом.

Девушка вздрогнула и поднесла руку к губам, покраснела и растерянным тоном проговорила:

– Прости… Я не хотела… я забыла… мне не следовало бы говорить подобные вещи… теперь, когда его… то есть когда все кончено и… и…

– Кончено и забыто, – подвел черту Эрджайл. – Вся эта история теперь в прошлом. Я пытаюсь – мы все пытаемся – считать, что этот мальчик был инвалидом… неудачником по природе своей. Так, полагаю, будет точнее выразиться. – Он посмотрел на Калгари. – Вы согласны со мной?

– Нет, – возразил тот.

На мгновение воцарилось молчание. Резкое отрицание, прогремев с силой взрыва, повергло в недоумение обоих его собеседников. Пытаясь смягчить произведенный эффект, он со смущением произнес:

– Я… простите меня. Дело в том, что вы еще не знаете обо всем.

– Ах, так! – Эрджайл как будто задумался. Потом повернул голову к дочери. – Эстер, наверное, тебе лучше оставить нас вдвоем…

– Я не намереваюсь никуда уходить! Я должна все выслушать… понять, к чему все это.

– Разговор может оказаться неприятным…

– Какая разница в том, что мог еще натворить Джеко? – нетерпеливо воскликнула Эстер. – Все кончено.

Калгари торопливо произнес:

– Прошу вас, поверьте мне – речь идет не о том, что еще мог совершить ваш брат… скорее наоборот.

– Не понимаю…

Дверь в противоположном конце комнаты приотворилась, и из нее появилась молодая женщина, которую Калгари заметил несколько мгновений назад. Теперь на ней было пальто, а в руках – небольшой чемоданчик-дипломат. Она обратилась к Эрджайлу:

– Я ухожу. Какие-нибудь поручения будут?

После недолгих колебаний Эрджайл (ох уж эта вечная нерешительность, подумал Калгари) положил ладонь на ее руку и притянул вперед.

– Садись, Гвенда. Это… э… доктор Калгари. Это мисс Вон, моя… – Он снова погрузился в задумчивость. – Моя секретарша в течение нескольких последних лет. Доктор Калгари прибыл, чтобы сообщить нам – или же спросить – нечто важное про Джеко…

– Чтобы сообщить, – поправил его Калгари. – И, не понимая того, с каждым мгновением вы делаете предстоящее дело все более трудным для меня.

Все трое посмотрели на него с некоторым удивлением, однако в глазах Гвенды Вон он как будто бы успел заметить сверкнувшую искорку понимания. Ну, словно они на мгновение заключили союз, или же если она сказала: «Да, я знаю, какими трудными в общении бывают Эрджайлы».

Вполне привлекательная молодая женщина, решил Артур, пусть и не слишком молодая на самом деле – лет тридцати семи или восьми. Соблазнительные округлости, темные волосы и глаза, признаки общего здоровья и жизненной силы. Она показалась ему одновременно интеллигентной и компетентной особой.

Эрджайл проговорил с легким холодком в голосе:

– Я совершенно не намеревался осложнять ваше дело, доктор Калгари. Подобное не входило в мои намерения. И если вы обратитесь к сути вашего намерения…

– Да, понимаю. Простите меня за то, что я это сказал. Но дело в той настойчивости, с которой вы и ваша дочь твердите, что все закончено… забыто… осталось в прошлом. Это совсем не так. Кто это сказал: ничто не закончено, пока…

– Пока не будет закончено правильно, – договорила за него мисс Вон. – Это сказал Киплинг[3].

Она одобрительно кивнула, и Калгари ощутил благодарность к ней.

– Однако перехожу к делу, – продолжил он. – Когда вы услышите то, что мне придется сказать, вы поймете мою нерешительность. Более того, поймете причины моего волнения. Для начала я должен сказать несколько слов о себе самом. Я – геофизик и недавно был членом антарктической экспедиции. Я возвратился в Англию всего несколько недель назад.

– Вы были в экспедиции Хейса-Бентли? – уточнила Гвенда.

Калгари с благодарностью глянул на нее.

– Да. В экспедиции Хейса-Бентли. Я рассказываю это для того, чтобы объяснить, откуда, так сказать, взялся, а также то, что в течение двух лет находился вне связи с… текущими событиями.

Она снова предложила свою помощь:

– Вы хотите сказать, с такими событиями, как процессы по делам об убийстве?

– Да, мисс Вон, именно это я и имею в виду. – Калгари повернулся к Эрджайлу. – Пожалуйста, простите меня за причиняемую боль, однако я должен сверить с вами некоторые часы и даты. Девятого ноября позапрошлого года, примерно в шесть часов вечера, ваш сын Джек Эрджайл, ваш Джеко, явился в этот дом, где произошел его разговор с его матерью, миссис Эрджайл.

– Да, с моей женой.

– Он сказал ей, что попал в беду, и потребовал денег. Что уже случалось прежде…

– Много раз, – вздохнул Лео.

– Миссис Эрджайл отказала ему. Он вспылил, перешел к угрозам. Наконец бросился вон из комнаты, крикнув, что он еще вернется и вот тогда «ей придется изрядно раскошелиться». Он сказал еще: «Ты хочешь, чтобы меня посадили в тюрьму, так?» И она ответила: «Мне начинает казаться, что это станет для тебя лучшим выходом».

Лео Эрджайл неловко шевельнулся.

– Мы с женой обсуждали все это. Мальчик очень… очень расстраивал нас. Мы то и дело приходили к нему на помощь, старались помочь заново начать жизнь. И нам показалось, что, быть может, потрясение, вызванное пребыванием в тюрьме… станет для него уроком… – Он смолк. – Но, пожалуйста, продолжайте.

– Позже, в тот же самый день ваша жена была убита… убита ударом кочерги. На ней остались отпечатки пальцев вашего сына, а из ящика письменного стола исчезла крупная сумма денег, которую поместила туда ваша жена. Полиция задержала вашего сына в Драймуте. Деньги оказались при нем, по большей части в пятифунтовых купюрах, на одной из которых обнаружились фамилия и адрес, позволившие определить выдавший их банк – тот самый, который утром того же дня выплатил эти деньги миссис Эрджайл. Он был обвинен в убийстве и отдан под суд. – Калгари сделал паузу. – Суд вынес заключение о преднамеренном убийстве.

Оно вышло на свободу – это судьбоносное слово. Убийство… слово не звучное, приглушенное, которому суждено увязать в портьерах, книгах, ворсистом ковре… Однако само слово приглушить можно, деяние же – никогда…

– Мистер Маршалл в качестве адвоката защиты дал мне понять, что во время ареста ваш сын утверждал собственную невиновность в бодрой и даже самоуверенной манере. Он настаивал на том, что обладает надежным алиби на время убийства, которое, по заключению полиции, произошло между семью и половиной восьмого. В это самое время, по утверждению Джека Эрджайла, он въезжал на попутной машине в Драймут по главной дороге, соединяющей Редмин и Драймут примерно в миле отсюда. Он не сумел разобрать марку машины – было уже темно, – однако запомнил, что ехал в черном или темно-синем седане, за рулем которого находился мужчина средних лет. Были приложены все усилия, чтобы найти эту машину и ее водителя, однако никакого подтверждения его словам найти не удалось, и сами адвокаты пришли к заключению, что всю историю эту юноша придумал в спешке и не слишком удачно… На суде защита придерживалась свидетельства психологов, старавшихся доказать, что Джек Эрджайл всегда был умственно нестабильным человеком. Судья достаточно едко прокомментировал старания защиты и жестко принял сторону обвинения. Джек Эрджайл был приговорен к пожизненному заключению. Он умер от пневмонии в тюрьме по прошествии шести месяцев после начала срока.

Калгари умолк. На него смотрели три пары глаз. В глазах Гвенды Вон читались интерес и внимание, взгляд Эстер по-прежнему не скрывал подозрительности, глаза Лео Эрджайла оставались пустыми.

– Вы подтверждаете, что я точно изложил все события? – спросил Артур.

– Вы абсолютно правы, – промолвил Лео, – хотя я до сих пор не могу понять, зачем вам потребовалось ворошить слишком болезненные для нас факты, которые мы все стараемся забыть.

– Простите меня за это. У меня не было другого выхода. Приговор был именно таким, вы не возражаете?

– Я признаю, что факты были именно такими – то есть, если не входить в рассуждения, речь шла именно об убийстве. Но если все же копнуть глубже, многое можно сказать в оправдание. Мальчик был умственно нестабилен, хотя, к несчастью, и не в легальном понимании этого термина. Правила Макнотена[4] слишком узки и неудовлетворительны. Уверяю вас, доктор Калгари, что сама Рейчел – то есть моя покойная жена – первой простила бы и извинила опрометчивый поступок несчастного мальчишки. Она была весьма прогрессивным и гуманным человеком, обладала глубоким знанием психологических факторов. Она не стала бы осуждать его.

– Она прекрасно знала, насколько жутко мог вести себя Джеко, – вступила в разговор Эстер. – Он всегда был таким… просто никогда не мог ничего поделать с собой.

– То есть у всех вас, – неторопливо проговорил Калгари, – нет никаких сомнений… никаких сомнений в его вине?

Эстер удивленно посмотрела на него.

– Откуда они могли возникнуть? Конечно, он был виновен в убийстве.

– Только не произноси этого слова – виновен, – возразил Лео. – Оно мне не нравится.

– Оно и не соответствует действительности. – Калгари набрал воздуха в грудь. – Джек Эрджайл не был виновен в убийстве!