Читать книгу Несравненно больше - Алекс Крутов - Страница 7

Детский дом № 51 был огромным – в нем жило около 400 детей. На первом этаже находилась огромная столовая. Но вскоре я понял, что и она недостаточно велика, чтобы вместить всех. Перед завтраком или обедом нас строили в длинный ряд, и мы парами, держась за руки, спускались в столовую. Обычно обед проходил в четыре этапа. Мы тихо стояли в ряду, ожидая своей очереди.

Помню тот день, когда мы только приехали в этот детский дом. Размеры фойе, порог которого мы только что переступили, произвели на меня неизгладимое впечатление. Я стоял и удивленно разглядывал огромную люстру. Вдруг один из огромных стеклянных шаров, висевших на ней, оторвался, упал прямо передо мной и разлетелся на множество маленьких осколков. В тот момент я и не догадывался, что случится со мной в этом учреждении. Разбившийся шар был символом того, что мне предстояло пережить.

Миша, Эдик и я впервые оказались в компании старших мальчиков – им было уже около 17 лет. Мы сразу стали их бояться, и этот страх преследовал нас повсюду. Старшие ребята постоянно обижали нас, малышей, заставляли пить, курить и ругаться. Если мальчик отказывался, его били до тех пор, пока он не  сдавался. Эдик и я никогда не соглашались делать то, что нас заставляли, и нас прозвали «аристократами». Старшие ребята думали, что мы считали себя лучше других, поэтому били нас чаще, чем остальных.

Мальчики жили на 4 этаже. В каждой спальне находилось по 20 детей, и кровати стояли так близко друг к другу, что между ними можно было протиснуться только боком. Никакой другой мебели в спальнях не было.

Каждый день после школы у нас было два часа свободного времени. И хотя нам не разрешалось покидать территорию детдома, все мы делали это. Рядом с детским домом находился хлебозавод. Несмотря на то, что его окружал бетонный забор с проволочным ограждением, дети часто проникали на его территорию и воровали хлеб. Зачастую младшие отдавали хлеб старшим, чтобы их не били.

Понятия благотворительности в то время просто не существовало – считалось, что государство заботилось о нуждах детей. Ни у кого из нас не было средств на карманные расходы, поэтому многие дети промышляли попрошайничеством. Иногда им удавалось выпросить на порцию мороженого. Я никогда не крал и не попрошайничал, но часто бродил по городу в надежде найти оброненные кем-то деньги. Иногда это удавалось, и я покупал себе мороженое. А еще я пользовался тем, что вход в кино для нас был бесплатным. Много раз я отправлялся на дневной сеанс и смотрел фильм, сидя в зале в полном одиночестве.

Раньше дети из нашего детского дома учились в школе с углубленным изучением английского языка – в то время она считалась элитной. Дети из благополучных семей получали в ней отличное образование. Учеба в этой школе могла бы стать для нас хорошей возможностью, но за полгода до нашего приезда ее закрыли. Однако нет худа без добра – старое школьное здание передали нашему детскому дому. В него и поселили всех первоклассников, в числе которых были Миша, Эдик и я.

Это здание представляло собой старинный дворец с огромными красивыми залами. Там были великолепные мраморные камины, люстры, украшенные изысканным орнаментом, большие зеркала и причудливая резьба.

Первоклассников было всего 40-50. Нас разместили в четырех больших комнатах – две из них отвели под спальни, одну выделили для игр и последнюю для занятий. Была, конечно, и уборная с умывальником. Помню множество запертых дверей в другие помещения, чтобы мы не бродили по ним. Хотя большая часть помещений нам была недоступна, мы были в восторге от того, что у нас появилось собственное пространство. Мы называли его своим «великим избавлением». Днем нам приходилось пересекаться со старшими ребятами, которые обижали нас, но ночью мы находились на своей территории и чувствовали себя в безопасности.

Ночь полностью принадлежала нам. Воспитатели уходили домой около 9 вечера, и на дежурстве оставался один ночной воспитатель на весь этаж. К тому времени нас уже переселили в другое здание, где мы жили все вместе. Всего в детском доме находилось около 400 детей, половина из которых занимала наш этаж. Дети есть дети, в семье или в детском доме, поэтому ночь всегда была любимым временем для наших игр. Мы стаскивали с кроватей покрывала и катали на них друг друга по скользкому паркету. Если мы попадались разгневанному воспитателю, обычно мне доставалось в первую очередь, потому что я смеялся громче всех. Женщина-воспитатель терпеть нас не могла, но меня она считала зачинщиком всех шалостей, потому просто ненавидела. Она пользовалась каждым удобным случаем, чтобы наказать меня всем в назидание.

Мы слышали, как она приближается, и бросались к своим кроватям, натягивая одеяла и притворяясь спящими. Она врывалась в комнату, и хотя все 20 детей хихикали под одеялами, направлялась прямо к моей кровати, срывала с меня одеяло и била туфлей по лицу.

В самом начале моего пребывания в этом детдоме меня отправили к врачу из-за проблем с глазом, не помню точно, каких именно. Один из немногочисленных воспитателей-мужчин вызвался сопровождать меня. Я приготовился к приключению – это была моя первая «официальная» поездка в город. Возможность впервые прокатиться на метро приводила меня в восторг!

На обратном пути из больницы воспитатель повел меня к себе домой, чтобы показать, где и как он живет. Дома он принялся избивать меня и попытался изнасиловать. Я пинался, кричал и толкался. Я был совсем маленьким и не мог защитить себя, поэтому он мог бы применить силу и добиться своего. Но, к счастью, моих отчаянных попыток сопротивляться оказалось достаточно, чтобы он сдался. Он схватил меня за руку и грубо потащил обратно в детский дом. При первой же возможности я пожаловался директору. С тех пор я редко видел мужчин в детском доме. И сейчас в детских домах нечасто можно встретить мужчину-воспитателя. На это есть много причин, одна из которых заключается в том, что к мужчинам относятся очень осторожно из-за частых случаев домогательств и насилия.

В нашем детском доме не было душа, горячую воду давали редко. Мы «мылись» по утрам, плеская на себя холодную воду. Шесть дней в неделю мы не меняли одежду, включая нижнее белье. Раз в неделю мы отдавали постельное белье и одежду в прачечную. Никто из нас не был уверен, что получит обратно именно свою одежду, тем более получит ее чистой и сухой. Эдик и я посреди недели частенько отправлялись постирать свои трусы и носки. Мы шли в уборную, раскладывали свою одежду на большой деревянной скамье, мочили ее водой и терли большим куском хозяйственного мыла. Затем мы несли ее к раковине, полоскали в холодной воде, развешивали на веревках, натянутых между двумя трубами, и оставляли сушиться. Остальные дети не особо заботились о дополнительных мерах гигиены, и от них исходил такой запах, что мы с трудом могли его переносить.

Раз в неделю нас водили в общественную баню. Нам, младшим мальчикам, всегда было там немного не по себе. Нам выдавали кусок мыла и таз с горячей водой, в котором мы и мылись. Никакого шампуня, никакого душа. Вот почему первое время после детского дома я так любил подолгу принимать горячий душ.

В начале своего пребывания в этом детском доме я часто болел, как и в первые годы моей жизни. Меня снова сразил приступ воспаления легких, у меня была грыжа и хронические проблемы с желудком. Четыре года подряд я проводил в больнице по месяцу. Врачи обследовали меня, пытались поставить диагноз и выявить причины недомогания. В медицинской книжке постоянно повторяется запись «хронический гастроэнтерит/ язва». Почти все время на протяжении этих лет я испытывал боль и очень сильно похудел. Во время учебы в первом классе я часто пропускал занятия по болезни, поэтому меня оставили на второй год.

Самое обескураживающее воспоминание о детстве, проведенном в детском доме, – это отсутствие индивидуального подхода. Нас кормили одним и тем же, одевали в одно и то же, одинаково с нами обращались, и мы подчинялись общему распорядку. Каждое утро начиналось с построения в фойе с октябрятскими и пионерскими речевками и девизами.

Помню, как я получил октябрятский значок – красную звездочку с портретом маленького Ленина в центре. Такие же значки были и у всех моих друзей. В этом тоже выражался коллективный подход – все это заставляло чувствовать себя никем.

Я был лишен всякой индивидуальности и был одним из многих тысяч детдомовцев, проживавших в Советском Союзе. У нас не было ни личного пространства, ни возможности ощутить свое человеческое достоинство. Не было абсолютно никакого личного внимания и ласки.

И все же, вспоминая эти годы, я вижу, что Бог отметил меня задолго до того, как я к Нему обратился. Для воспитателей я был зачинщиком неприятностей, для старших ребят, обижавших нас, – одним из «аристократов». Из своей гордости и упрямства, а может, потому что Бог хранил меня, я не сдавался и отказывался пить спиртное, курить и материться.

Я никогда не следовал примеру тех, кто воровал хлеб с хлебозавода, чтобы откупиться от обидчиков. Я не попрошайничал, предпочитая в одиночестве бродить по городу и искать потерянные деньги. И через некоторое время Бог подал мне знак Своей любви и заботы.