Читать книгу Désenchantée: [Dés] obéissance - Алекс Вурхисс - Страница 6

Зал Консергебау в Амстердаме, наверно, никогда не видел столь странного собрания.

NVU29 на момент, когда в Амстердамском аэропорту приземлился «Минизенгер» из Берлина, насчитывала чуть больше шестиста бойцов, но в Консергебау пришло чуть ли не в десять раз больше народу. Люди шли прямо с улиц, залитых кровью голландцев и пришлых. Шли с оружием, удивляясь тому, что их пропускают. Суровые мужчины и не менее суровые женщины, молодые и пожилые, одетые кто в форму армии или полиции, частью давно вышедшую из употребления, кто в разномастный «туристический» камуфляж, кто просто в гражданское. Многие были ранены, перевязаны кое-как, так, что кровь можно было видеть на бинтах, на одежде, на покрытых копотью костров лицах. В зале пахло потом, кровью, палёной резиной, порохом; многоликая толпа гудела, то и дело слышалась грубая, нецензурная брань, исходившая как из мужских, так и из женских уст.

– Какого чёрта? – басил на фризском крупный мужчина с переброшенным через плечо немецким пулеметом MG-34. – Wat de fuck is de kongres, hokker soarte fan ezels hat it opkommen30?

Тем временем, незаметно для многих, занавес на сцене немного раскрылся, и в образовавшийся проем вышли два человека. Одного из них знали, по крайней метре, некоторые члены NGU; другой был неизвестен никому. Стройный мужчина в безупречном костюме, с аккуратной бородой, он казался чужеродным элементом на этом собрании, но внимательный взгляд мог бы заметить выделявшуюся под полой его пиджака кобуру с чем-то весьма внушительным. Под мышкой у него была большая книга. Не обращая внимания на гомон, мужчина взял микрофон со штатива и сказал, не повышая тона (но усилители Консергбау сделали это за него) на чистом голландском:

– По смерти Моисея, раба Господня, Господь сказал Иисусу, сыну Навину, служителю Моисееву: Моисей, раб Мой, умер; итак встань, перейди через Иордан сей, ты и весь народ сей, в землю, которую Я даю им, сынам Израилевым.

Всякое место, на которое ступят стопы ног ваших, Я даю вам, как Я сказал Моисею: от пустыни и Ливана сего до реки великой, реки Евфрата, всю землю Хеттеев; и до великого моря к западу солнца будут пределы ваши. Никто не устоит пред тобою во все дни жизни твоей; и как Я был с Моисеем, так буду и с тобою: не отступлю от тебя и не оставлю тебя. Будь тверд и мужествен; ибо ты народу сему передашь во владение землю, которую Я клялся отцам их дать им; только будь тверд и очень мужествен, и тщательно храни и исполняй весь закон, который завещал тебе Моисей, раб Мой; не уклоняйся от него ни направо ни налево, дабы поступать благоразумно во всех предприятиях твоих.

Да не отходит сия книга закона от уст твоих; но поучайся в ней день и ночь, дабы в точности исполнять все, что в ней написано: тогда ты будешь успешен в путях твоих и будешь поступать благоразумно.

Вот Я повелеваю тебе: будь тверд и мужествен, не страшись и не ужасайся; ибо с тобою Господь Бог твой везде, куда ни пойдешь.

– Это еще что за проповедник? – громко выкрикнул мужчина, незадолго до того возмущавшийся тем, что съезд назначили среди ночи.

Мужчина поднял над головой книгу, и сказал:

– Пять веков назад ваши предки восстали против поработителей – иноземцев. Восстали и победили. Они дали вам это – Конституцию. Они подарили вам свободы в надежде, что вы, их потомки, будете всегда свободными и счастливыми. Но вы не умели пользоваться этими свободами. Каждое новое поколение распоряжалось своей свободой все хуже, пока вы вновь не надели себе ярмо – позорное ярмо Европейской интеграции. Пока вы сами не поработили себя пришлым негодяям, плевавшим и на вашу свободу, и на вашу Конституцию.

Зал буквально взорвался выкриками неодобрения. Мужчина на сцене умолк, и без малейшего страха смотрел на бушующих людей. Когда шум стал стихать, он продолжил:

– Вы орете и угрожаете мне, но знаете, что я говорю правду. Я собрал в этом зале лучших из вас. Тех, кого мои обидные слова почти не касаются. Знаю, что вы сражались. По крови и копоти на ваших лицах вижу, что сражались вы отважно. Но этого мало.

– Что ты плетешь! – верзила с пулеметом, растолкав остальных, подобрался под самую сцену. – Слышь, франт, сам, небось, и пороху не нюхал, ишь, вырядился! Да я тебя!

Мужчина подошел и присел у края сцены. Поднес к губам микрофон и спросил:

– Что ты меня?

Мужчина не ответил, сорвал с плеча пулемет и махнул им, как дубиной, метя в голову незнакомца, но тот с грацией хищника подался назад, и приклад его не задел:

– Ты бы хотел затолкать свою обиду мне в глотку, а потом сломать кадык? – спросил мужчина в костюме. – Не размахивай пулеметом, выйди на сцену и попробуй сделать то, что желаешь. Или боишься?

С прытью, неожиданной для такой медвежьей туши, громила запрыгнул на сцену и, словно распрямившаяся пружина, бросился на обидчика, но тот, на лету перехватив его за плечо одной руки и предплечье другой, с неожиданной лёгкостью перебросил его через плечо. Не успел громила врезаться в пол, как его противник, развернувшись волчком и на миг став серым смерчем, прыгнул на него сверху, уперевшись коленом в ключицу голландца и занеся руку над его лицом. Если бы противник попытался сбросить элегантного бойца, колено бы по инерции пережало ему шею, а выставленные пальцы поднятой руки ударили бы прямо в глаза.

Вероятно, громила мгновенно оценил свои безрадостные перспективы, потому что сказал, изменив тон:

– Если я скажу, что сдаюсь….

– Никаких «если» не будет, – спокойно сказал неизвестный. – Либо ты сдаешься, либо прощайся с глазами. Я не шучу и не играю в поддавки. Ты сдаешься?

Мужчина ответил не сразу, но ответил утвердительно. Его противник вскочил и протянул ему руку:

– Если бы ты был в Берлине, то, наверно, узнал бы меня. У входа в крупнейший торговый центр Нойерайха стоит моя статуя. Как ты думаешь, почему?

– Wat de fuck, – протянул увалень, с трудом поднимаясь на ноги. – Никогда бы не подумал…

– А не помешало бы подумать, – нравоучительно заметил его противник. – Стань здесь, хочу поговорить с тобой… по завершении.

Он вновь обратился к собравшимся:

– В этой книге есть много красивых слов о власти. Если читать ее внимательно, тем не пменее, в ней не найти ответа на главный вопрос – откуда исходит власть. Не зная ответа на этот вопрос, нельзя обладать властью во всей ее полноте. Поэтому лично я считаю эту книгу бесполезной. Отныне она – история.

Мужчина швырнул Конституцию на пол и наступил ногой в аккуратном, до блеска начищенном полуботинке на раскрывшиеся страницы. Толпа ахнула от подобного кощунства.

– Эта бесполезная книга не защитила вас от того, что вы отдали драгоценную власть над собой тем, кто не был ее достоин – дельцам, мошенникам и пришлым тунеядцам, – пояснил мужчина. – Потому, что в ней нет того, что я сказал. Нет ответа. А у меня он есть. Потому я могу сделать то, что не сделала она. За этим я сюда и пришел.

– За чем? – недоуменно спросил звонкий женский голос из толпы.

– За тем, чтобы взять власть, – пояснил мужчина. – Поскольку власть должна принадлежать тому, у кого достаточно сил, чтобы удержать ее, чтобы пользоваться ей. У меня сил на это хватит.

– Почему ты так решил? – в разноголосицу воскликнуло сразу несколько человек. Мужчина улыбнулся – ласково, так, что у него даже, казалось, в глазах засветились радостные искорки.

– Потому, что мне доверил ее тот, кто и есть сама власть, – сказал он. – Тот, кому Бог доверил спасти народы Европы. Почему мне? Потому, что я доказал ему, что достоин этого. Мой друг, неосмотрительно попытавшийся только что напасть на меня (и пусть вас не смущает его поражение; он не оказался слабее меня – просто я сильнее), сказал, что я не нюхал пороху, и ошибся. Три года назад я уже участвовал в наведении порядка в нашем мире – под руководством моего великого наставника Эриха Штальманна, плечом к плечу с моим другом и учителем Вольфом Шмидтом. Вы знаете герра Шмидта?

– Да, – нестройно зарокотал зал.

– Вы верите ему? – продолжил мужчина.

– Да! – в голосах присутствующих, наконец, появилось единодушие.

– А Штальманна вы знаете? – продолжал мужчина, чуть повысив голос.

– Да! – ответил зал.

– Верите ему? – голос еще чуть повысился.

– Да! – ответил зал.

– Да? – спросил мужчина. – Я не слышу вас! Да?!

– Да! Да!!! ДА!!!

– А почему вы ему верите? – жестко спросил мужчина, и гул в зале внезапно стал затихать. – Я не слышу вашего ответа! Хорошо, я скажу за вас! Потому, что он один взял на себя заботу о каждом из нас! Потому, что сам Бог создал его для этого! Создал его вождем, фюрером. Согласны?

– Дааааа!!! – взревел зал. Мужчина дождался, пока рев стих, и продолжил:

– Да. Он создан для того, чтобы иметь власть. Власть течет по его венам вместо крови. А я, Фридрих фон Дортмунд – его ученик, и сумел доказать ему, что достоин того, чтобы править вами. Отныне не немощный король, не безответственный парламент, а я буду вашим вождем. Почему?

Фридрих обвел взглядом притихший зал и сказал:

– Потому, что вы в этом нуждаетесь. Вы хорошо сражались, но вас слишком мало, а войска Нойерайха – не оккупанты. Послезавтра райхсмаршал отведет их за установленные законом границы, и крысы, которых вы с нашей помощью, загнали в подполье, вылезут вновь. И надеяться нам придется только на свои силы…

Зал ответил ему тишиной, которую Фридрих счел напуганной. Он приветливо улыбнулся:

– Что я вижу? Ведь только что вы все так гордились своей отвагой! Конечно, попытаться ударить субтильного интеллигентного мужчину проще, чем противостоять в одиночку превосходящим силам шварцхойтов, это понятно. Но у нас есть огромное преимущество перед ними.

Я сказал «у нас» потому, что я пришел для того, чтобы возглавить вас. Я знаю, что делать, я уже делал то, что нам предстоит. Нас мало, но в Германии нас тоже было мало. Это не помешало нам победить там, и теперь нам предстоит победить здесь. Среди вас есть те, кто состоит в NVU и других правых партиях – отныне вы моя гвардия. NVU с этого моментьа объявляется распущенной, как и все остальные партии и общественные организации Австразии – так теперь называется ваша страна.

Каждый, кто присутствует в этом зале, с этого момента является Партайгеноссе, потому прошу по окончании съезда зарегистрироваться. Завтра вы должны явиться на сборные пункты, которые вам укажут. Приводите с собой друзей и родственников. Тем, у кого нет оружия, его выдадут, после чего вас распределят по подразделениям гражданского сопротивления. Запомните, это важно – лишь те, кто с оружием в руках будут участвовать в противостоянии шварцхойтам, после того, как мы победим, станут орднунг-менш нашей новой страны. Остальные получат имплантаты. Естественно, это не касается детей до семи лет и немощных стариков, требующих ухода.

Нас очень мало сейчас, и я не думаю, что потом нас будет достаточно. Шварцхойтов все еще намного больше. Согласно переписи населения от 02ЕА, в бывшей Бельгии коренным жителем являлся лишь каждый третий, включая стариков и младенцев. Здесь, в Нидерландах, все еще хуже – потому я здесь, среди вас. Потому я буду сражаться с вами плечом к плечу, и сражаться мы будем за нашу страну.

Я не голландец, не фриз и не валлон, я немец и родился в Германии. Для вас я чужой, но вы должны забыть об этом. Я называю вас камрадес, потому, что мы – один народ, одна семья. Моя судьба отныне связана с вами, и не только потому, что мне так велел мой Наставник. Послезавтра я женюсь на наследной принцессе Фредерике Оранской – да, я устранил все демократические институты Австразии, поскольку демократия не работает, как надо, но королевскую власть я считаю священной, и посягать на нее не собираюсь, – которая вскоре станет матерью моего сына.

А я не из тех, кто бросает свою семью и своих детей. Если вы все еще не ощущаете себя моей семьей, подумайте о том, что я сказал.

* * *

О том, что она беременна и выходит замуж, принцесса Фредерика узнала на следующее утро из средств массовой информации. Самое пикантное, что она при этом все еще оставалась девственницей, и беременеть не входило в ее ближайшие планы – тем более от человека, о котором она доселе даже не слышала.

Последние события вообще были… странными, и Фредерика просто не знала даже, как к ним относиться. С одной стороны, в страну вторглись войска иностранного государства, с другой – войска внушающего трепет Райхсмаршала Швертмейстера прекратили домашнее заточение королевской семьи в Huis ten Bosch31. Случилось это просто – после захода солнца буквально с небес спустилось несколько десятков одетых в черные комбинезоны солдат с вэкками, практически в одно движение перебивших охранявших (а, точнее, стороживших) королевскую семью шварцхойтов – и это при том, что охраняли их шахиды из элитной голландской дивизии Аль-Наср аш-Шахада. Королевская семья даже напугаться толком не успела, когда подтянутый и очень молодой командир «крылатой пехоты», сбросив полетный бронекостюм, появился при полном параде (реально, в парадной форме и даже с аксельбантами!) перед королевской четой.

– Гауптман воздушно-десантных войск Михаэль Шмайссер, к вашим услугам, – отрекомендовался он. – Прошу простить невольное вторжение, но нам поступила информация, что террористы, фактически, удерживают Вас в заложниках. Мы их ликвидировали, и я, от имени моего командующего Райхсмаршала Швертмейстера уполномочен заявить, что отныне Вы свободны в своих передвижениях. Также я поступаю в Ваше распоряжение до вывода наших войск с территории Нидерландов.

– Вот как… – гауптманн, конечно, не мог этого видеть, но Фредерика понимала, что отец явно выбит из колеи. – А вы собираетесь вывести свои войска?

– Не позднее, чем через три дня, – ответил гауптманн. – Мы не воюем с Вашей страной и не собираемся оккупировать ее. Мы лишь зачистили незаконные военные формирования…

– …попутно уничтожив наши вооруженные силы, – кивнул король. – С другой стороны, что пнем по сове, что совой об пень – сове не легче. Вы никуда не собираетесь переводить нас… для нашей безопасности, естественно?

– Только если вы сами решите куда-то переместиться, – ответил Шмайссер. – Но мы вынуждены будем сопровождать вас, хм, как Вы сказали, для вашей безопасности.

В качестве тюремщиков крылатая пехота выгодно отличалась от своих предшественников. Во всяком случае, теперь Фредерика смогла всласть выспаться, не рискуя быть разбуженной воплями муэдзинов, подымавших правоверных и не очень на намаз.

На следующий день, вернее, глубокой ночью, к дворцу подкатил броневик типа «Феннек», откуда вышло два человека. Фредерика, еще не спавшая, видела это из окна спальни, но не заинтересовалась, решив разузнать о визитерах с утра. А с утра интернет, вновь уверенно заработавший в Доме-в-Лесу огорошил ее новостью о том, что она почти замужем и практически беременна.

Фредерика быстро оделась и отправилась на поиски отца. Ее поразила царящая во дворце суета – не весть откуда появившиеся слуги, судя по всему – местные жители, под присмотром нескольких паратрупперов герра Шмайссера, спешно упаковывали вещи.

Отца и явно расстроенную мать, а также обеих сестер Фредерика нашла в зале для ланчей, который сейчас применялся по своему прямому назначению. Увидев яства на столе, Фредерика невольно сглотнула слюнки – фрукты, свежая зелень, сыр, ветчина и даже жареная курица… шварцхойты кормили королевскую семью не столь щедро, а халяльные полуфабрикаты по вкусу напоминали не мясо, а, скорее, опилки. Фруктов же Фредерика уже года три не видела – все, что перепадало королевской семье, шло младшим принцессам.

– Марги… не хотели тебя будить, – сказал отец, отводя взгляд. – Садись, поешь.

– Поем, – кивнула Фредерика, садясь за стол. – Но сначала узнаю, что все это значит?!

– Ну… – отец все еще не смотрел на дочь. – Можно надеяться, что у нас появилась надежда на какую-то стабильность.

– Какую стабильность? – удивилась Фредерика. Ей очень хотелось курочки. И ветчины. И персик. Но… как говорится, бойтесь данайцев, дары приносящих. – Насколько я вижу, вокруг творится чёрти-что. И откуда такое изобилие? Райхсмаршал расщедрился, что ли?

– Бери выше, – тихо сказал король.

– Райхсфюрер, что ли? – Фредерика все-таки взяла нож, чтобы отрезать себе крылышко куры – за столом королевская семья давно управлялась сама, позабыв о тех временах, когда это делали слуги. – И ты принял дар от того, кто…

– Не Райхсфюрера, – ответил король, – но да, я принял дар. И принял бы его даже от… как там зовут эту белокурую фурию, Грета, что ли?

Последнюю фразу Фредерика пропустила мимо ушей:

– Если это не Райхсмаршал, но и не Райхсфюрер, то кто? – она осторожно наклонилась и все-таки отрезала себе вожделенное крылышко.

– Ты же обычно утро с новостей начинаешь? – удивился король. – Не слышала, что вчера произошло?

– Съезд какой-то, – пожала плечами Фредерика. – А еще пресса вовсю сватает меня за какого-то фашиста и поговаривают даже… – она замерла. – Стоп…

Король отвернулся, но Фредерика, так и не успевшая отведать крылышка, отложила его на тарелку и сказала:

– Так. Скажи мне, что я ошибаюсь, и все это вздорная чушь от газетчиков, у которых язык без костей!

– Не могу, – понурил голову король. – Фредерика, сядь пожалуйста, и давай все обсудим.

– Да что обсуждать-то?! – взорвалась та. – Папа, мы в каком веке живем? Что это за чертовщина какая-то? Вы решили возродить династические браки? Так ведь это все равно мезальянс будет! Я погуглила этого….

Король поднял голову. Фредерика подумала, что ему только пятьдесят семь, но выглядит он старше. Куда делся тот добродушный весельчак, каким он был, когда еще не был наследным принцем, когда правил его брат, трагически погибший со всей семьей в авиакатастрофе в Исландии? А глаза? Его глаза, казалось, почернели за эти годы…

– Сядь, – твердо сказал король. – Сядь и просто послушай. Фредерика, ты уже не маленькая девочка, тебе двадцать пять. Ты магистр права и наследница Престола. Последнее, наверно, важнее всего.

Вчера у меня был гость. – Фредерика попыталась спросить что-то, но отец жестом остановил ее. – Помнишь, четыре года назад, когда в Германии произошел Реинигунг, мы не могли в это поверить. Наша пресса писала о «руке Москвы», годами накачивавшей «ультраправое подполье», снабдившей его оружием и организовавшей управление процессом. Чушь, я и тогда в это не поверил, и никто, наверно, не верил. Просто мы боялись, боялись, что у кого-то получилось то, что мы хотели бы сделать, да пороху не хватило.

– П-папа… – у Фредерикы даже дух перехватило. Как?! Ее отец, прогрессивный монарх, всячески поощрявший толерантность и политкорректность и детей своих этому учивший, внезапно, признается, что… хотел бы поучаствовать в Реинигунге?

– Марги, а ты разве не видела, что происходит на улицах наших городов? – строго сказал отец. – Во что они превратились с появлением мигрантов? Не видишь, что они чувствуют себя здесь хозяевами а нас… как это называется у наших соседей? Унтерменш?

– Унтергебен, вроде, – подсказала Катрин, средняя сестра Фредерики. Катрин была эрудитом, и, наверно, меньше всего тяготилась пленом в их загородном дворце. «Ну какой же это плен, если есть интернет и шикарная библиотека?» – говорила она.

– …и даже хуже, – продолжил король. – Если бы ты знала, сколько сил мне потребовалось, чтобы сохранить хотя бы вот это – крохотный дворец – особняк, на котором мы жили по нашим правилам? Чтобы ты могла выучится в университете, пусть и на дистанционке, чтобы сохранить для девочек Королевскую школу, куда они ходили вместо медресе? И если бы ты знала, с каким отчаяньем я видел, как наши тюремщики с каждым днем все меньше нам оставляют от нашего мира…

Фредерика на минуту задумалась; ее боевой задор не то, чтобы исчез, но накал его как-то поутих. Она задумчиво взяла куриное крылышко и стала его глодать.

– Но папа, – наконец, сказала она (король в это время налил себе и королеве из немаркированного пузатого графина какой-то жидкости, пахнущей алкоголем; может, это был коньяк – Фредерика не знала, поскольку алкоголь во дворце не употребляли с момента, когда королевскую семью стали защищать шахиды), – разве это повод менять одних оккупантов на других? Да, мне не нравились… эти бандиты, но…

– Что «но»? – спросил король. – Думаешь, теперь вместо шахидов будут гансы в черных рубашках? Как бы не так: послезавтра Швертмейстер выводит войска. Как, по-твоему, это хорошая новость?

Фредерика, как-никак, принадлежала к Оранскому семейству, к тому же интересовалась политикой, если не с пеленок, то с младых ногтей. Она даже побледнела:

– Как это «выводит»? Очумели они там, в Берлине, что ли? Или думают, что шва… что шахиды будут теперь по норам труситься? Едва они уйдут, нас всех на штыки поднимут!

– Они думают, что мы сами с ними справимся, – пояснил король, задумчиво глядя на рюмку с темной жидкостью. – Хочешь бренди? Кажется, ты уже взрослая, чтобы пить.

Фредерика думала, было, отказаться, но потом кивнула и взяла рюмку. Себе король налил в одну из пустых.

– Марги, – сказал он тихо. – Человек, что был у меня вчера… человек из Берлина.

– Какой-то Фридрих фон Дортмунд? – подсказала Фредерика. – Выкормыш Райхсфюрера и мой якобы жених?

Король кивнул и поднял бокал. Фредерика и король с королевой выпили. Фредерика заметила, что у ее мамы заплаканные, красные глаза.

– Так вот, он сам участвовал в Реинигунге. Командовал корпусом штурмовиков, сам шел в атаку впереди других. Не прятался за спинами тех, кем командовал. Не важно. Я понял вчера, почему они победили. Знаешь, мы, европейцы, слишком привыкли к рефлексии и сомнениям. Мы думаем о том, гуманно или не гуманно мы поступаем, когда берем свое у тех, кто пытается его у нас отнять. А они не такие – они европейцы, но в них та же сила, что и в шахидах. Они не говорят, не размышляют, не рефлексируют. Они приходят и берут.

Когда гансы отведут танки за Эмс, когда мы останемся один на один с нашими смуглыми друзьями, единственное, что может нас спасти – это объединение. Но нужно объединяться вокруг лидера. У нас такого лидера нет, Марги. Нет, и не предвидится. Мы будем бояться, но хуже, мы будем сомневаться. А сомневаться будет некогда.

Фридрих объяснил мне, зачем ему ваш брак. Зная, что ты – жена Фридриха, что он сражается за свою семью, за родину своей жены, люди сами начнут поступать также. Ты нужна ему как знамя борьбы. Он верит в свою победу, но ему надо, чтобы и остальные тоже поверили.

Спиртное ударило в голову Фредерике. Она подумала, что все это, может, и правильно – когда не касается ее самой. Раньше Фредерика была убежденной феминисткой, теперь ее феминизм стал, скорее, умеренным, но никуда не делся…

– Я не знамя, папа, – сказала она, чувствуя, что краснеет. – Я человек. У которого есть чувства. И мне не плевать на них, и в жертву приносить я их тоже не хочу. Если я ему нужна как символ – пусть женится, но ни о каких отношениях и речи быть не может. Я не игрушка.

Король на эту эскападу не ответил ничего.

* * *

Подростки всегда считают себя взрослыми и всегда переоценивают свой жизненный опыт, и принцесса Фредерика была в этом отношении не исключением. Конечно, она не могла не видеть социальных проблем своей страны, но не могла и выйти за рамки общепринятой идеологии, и мир видела через призму впитанного буквально с молоком матери либерального идеализма. Ее больше страшил победивший в Германии «фашизм» чем беспредел и произвол на улицах Амстердама и Гааги.

Объективно, Фредерика, как и все дочери короля, была умной девушкой. Она с отличием окончила университет и поступила в аспирантуру. Параллельно она курировала деятельность «фонда помощи новым гражданам, потерявшим средства к существованию» – организации, помогавшей из не особо обширных средств королевской семьи детям и вдовам понаехавших, погибших в многочисленных межэтнических разборках, которым новые граждане предавались с охотой и упоением. Она писала чудесные статьи и эссе о жизни мусульманских женщин и детей и искренне удивлялась, почему они так плохо вливаются в нидерландское общество. Она даже приступила к написанию диссертации на тему «проблемы социализации мигрантской молодежи в европейское общество».

Воистину, либерализм делает человека слепым, или, точнее, избирательно зрячим. В то время, как Фредерика искала пути для того, чтобы дети муххамедов и ахмадов становились политкорректными европейцами, сами мусульмане успешно «социализировали» в свою среду европейскую молодежь. Европейские девушки все чаще становились женами, порой даже вторыми или третьими, новоявленных голландских шейхов, а юноши принимали ислам, чтобы примкнуть к господствующей в районе этнической группировке, так, что белый шахид никого больше не удивлял в стране, которой некогда правили предки Фредерики.

Как принцесса относилась к своим восточным соседям? Прямо скажем: Нойерайх вызывал у нее ужас и отвращение. Отчасти из-за того, что ее взгляд формировался под влиянием СМИ, которые по-прежнему управлялись из какого-то неизвестного, но насквозь либерального центра. Для них Нойерайх был тождественно равен нацистской Германии, а его руководство ничем не отличалось от Гитлера и его присных, благо, казалось, те сами все делали для того, чтобы подобные ассоциации возникали. Либеральная пропаганда сгущала краски, превращая руководство Нойерайха буквально в инфернальных монстров (что характерно, последним это было только на руку, поскольку снижало боевой дух противников вообще, а отважных шахидов – буквально до отрицательных значений).

У принцессы была возможность проанализировать свои чувства после завтрака, пока их куцый двор готовился к переезду в Амстердам. Целесообразность такого переезда состояла в том, чтобы не распылять не особо значительные силы Национального сопротивления, создаваемого новым Вождем Нации, как именовал себя жених Фредерики. «Переводят из тюрьмы в тюрьму», – думала Фредерика. Она вообще много думала о происходящем. С одной стороны, она не могла не понимать, что во всем этом абсурде присутствует своя жестокая логика; с другой – это касалось ее лично! Какого черта ею, ее телом, ее личностью кто-то распоряжается, и не важно, из каких побуждений?! Она не игрушка. У нее есть свои чувства, свои планы на жизнь…

…которые надо как-то реализовать. Подобная мысль пришла в голову Фредерики впервые, раньше она не видела в этом никакой проблемы. Она шла по жизни, как выпущенная торпеда – не зная своей цели и не особо обращая внимание на волнение моря или проплывающих мимо дельфинов. Однако, поговорив с отцом, Фредерика впервые почувствовала уязвимость такой позиции. Поскольку окружающий мир мог, мягко говоря, не способствовать в реализации ее планов, и даже не потому, что ему было хоть какое-то дело до одной принцессы из династии, давно растерявшей свою власть…

Но это все равно не повод позволять кому бы то ни было решать за нее! – думала Фредерика, садясь в «Майбах», который прислали для перевозки королевской семьи. Точнее, «Майбахов» прислали целых три, в одном поехал отец, мать и младшая сестра Фредерики, в другом – сама Фредерика и ее средняя сестра. Всю дорогу сестры трагически молчали; Катрин зарылась в Интернет, который стал работать не в пример лучше, чем раньше – сорок минут до Амстердама прием был увереннее, чем до того в Доме-в-лесу.

Разместили их во дворце Де-Вален, спешно восстановленном в дворцовом статусе, тем не менее, неуютном и по-прежнему скорее напоминавшем музей, чем дом. Огромная спальня со старинной мебелью, которой давным-давно не пользовались, навела на Фредерику тоску. Катрин скрылась в библиотеке, Софи с матушкой осматривали огромное, в сравнении с Домом-в-лесу, здание, король умчался куда-то в компании хмурого, похожего на Хэмингуэя мужчины, партай-лидера ван Стирлинга; Фредерика была предоставлена сама себе, и, словно тень, слонялась по дому, ни разу не наткнувшись ни на кого из родственников. Обилие позолоты, барочные фрески на слишком высоких потолках, огромные, но замызганные снаружи окна, за которыми виднелся загаженный парк, где какие-то люди сооружали баррикады – все это ввергало Фредерику в тоску.

«Сбежать, что ли? – думала она. – Переодеться в что-то простенькое, джинсы, куртку – кто меня узнает?»

Время близилось к ужину, но Фредерика не чувствовала себя голодной. О еде она вспомнила лишь тогда, когда ее нашел запыхавшийся пожилой мужчина.

– Мефрау принцесса, Вас по всему дворцу уже ищут! – сказал он, неуклюже кланяясь. – Прошу Вас пройти в обеденный зал, Вас ждут за ужином.

– Кто ждет? – уточнила Фредерика, на автомате отправляясь вслед за мужчиной.

– Их Величества, – пояснил тот, не оборачиваясь. – У Их Величеств сегодня гости, и это вас непосредственно касается.

«Не пойду!» – решила, было, Фредерика, но запоздала с этим решением: они уже вошли в обеденный зал. В этом зале, наверно, мог бы обедать целый батальон, решила Фредерика, а уж за обеденным столом точно без тесноты могло уместиться человек пятьдесят, если не сотня. Присутствовало куда меньше – кроме двух пар паратруперов при дверях, четверых официантов, прислуживающих за столом и пожилого спутника принцессы, оказавшегося бывшим администратором музея, на ходу переквалифицировавшегося в мажордома, были только Их Величества, сама Фредерика и еще один человек, вероятно, тот самый гость, о котором с таким трепетом говорил новоиспеченный придворный. Отсутствовали даже Катрин и Софи!

– …а герр Лавров мне на полном серьезе говорит: отвезти Вас в ГУЛАГ мы, конечно, можем, но Вы должны понять, тот, кто туда попал, обратно уже не вернется, – рассказывал мужчина, сидевший спиной к Фредерике. Кстати, её прибор сервировали рядом с гостем, и это только еще больше разозлило Фредерику. – Честное слово, невозможно понять, когда он шутит, а когда серьезен. Вот это дипломат, старая школа!

– Разрешите? – холодно спросила Фредерика, подойдя к столу. На своего соседа она постаралась не смотреть… тщетно! Мужчина встал, по пути незаметно захватив в свою руку кисть принцессы и, слегка поклонившись, поднес ее пальцы к своим губам, но лишь пощекотал их усами.

– Рад Вас приветствовать, – сказал он, улыбаясь и, при этом, отодвигая стул для принцессы. – Разрешите представиться: Фридрих фон Дортмунд, Вождь Нации…

– Весьма наслышана, – все так же холодно ответила Фредерика. – Должно быть, именно Вас мы должны благодарить за положение, в котором оказались?

Мужчина или вовсе не уловил в тоне Фредерикы сарказма, или благополучно его проигнорировал. Он подождал, пока принцесса сядет, потом присел сам:

– Сложные времена предполагают трудный выбор, – сказал он, взяв в руки бокал, в котором, вероятнее всего, было шампанское – потому, что один из официантов осторожно наливал в бокал Фредерики точно такое же из бутылки с этикеткой «Moёt». – Я был бы рад познакомиться со столь прекрасной юной фройляйн при других обстоятельствах. Никто из нас не хотел оказаться в мире, в котором мы живем, не так ли? Мне кажется, Вам больше подошло бы блистать на дипломатических приемах, чем тускнеть в загородном особняке под присмотром людей, далеких от Вас этнически и культурно.

– И, тем не менее, это люди, – заметила Фредерик, не притрагиваясь ни к бокалау, ни к еде. – И, если уж разбираться….

– Ее Высочество пишет диссертацию, в которой касается разницы культур, – перебил ее король. – Боюсь, милая, если тебя не остановить, ты можешь говорить об этом до утра.

– Но отец! – вспылила Фредерика. На сей раз, ее остановил ее сосед по столу, причем принцесса сама не поняла, как это у него получилось:

– Я надеюсь услышать все то, что Вы хотите сказать, от Вас лично, – с легкой улыбкой сказал Фридрих. Фредерика вынуждена была признать, что он, как минимум, был красив, особенно когда улыбался. Легкая, можно сказать, застенчивая или, по крайней мере, осторожная улыбка, как ни странно, не контрастировала мужественность его облика, а словно дополняла ее необычным штрихом мастера. – Но Вы должны признать, что Ваш отец прав. К тому же, у нас на все не так уж много времени, город готовится к обороне, да еще мы эвакуируем в Амстердам жителей тех городов, защитить которые пока не в состоянии. И я – сердце всего этого…. Не люблю войну, если честно. Паршивое занятие, и мне очень жаль тех глупцов, которые пытаются чего-то для себя добиться таким примитивным способом. Так что увы, сегодня у нас с Вами будет не так много времени для общения, как мне хотелось бы. Хочу выпить за Вас. Вы не только прекрасная молодая женщина, Вы – это будущее Вашей страны, вы его олицетворяете собой, по крайней мере, для меня. Прозит?

– Какой хороший тост, – всхлипнула матушка. Фредерика любила свою мать, но любовь не помешала ей однажды понять, что королева – довольно глупая женщина (тогда феминизм принцессы еще цвел буйным цветом, и подобные черты личности сопровождались обидным титулом «мужерабка»). Действительно, тихая, немногословная и слегка наивная и глуповатая королева была, наверно, просто идеалом патриархального общества. Фредерика слегка сжала губы и ничего не сказала, но шампанское пригубила.

Ужин пролетел быстро, в основном, потому, что Фредерика решила молчать и дожидаться, пока ее «суженый» уйдет восвояси. Хотя и не могла удержаться от того, чтобы не разглядывать гостя.

«Фашистов», как называли в Нидерландах руководство Нойерайха, Фредерика знала больше по публикациям в Интернете, причем – только на тех ресурсах, что она сама посещала, а они все были либерального толка. В этих публикациях соратники Фридриха представлялись пещерными ретроградами, едва ли не неандертальцами. Даже фото в Википедии и на новостных ресурсах были подобраны, вероятно, не самые удачные – лидеры Нойерайха были изображены на них с искаженными лицами, а на гифках и в коротких роликах они проявляли не лучшие эмоции – так, заглавная гифка Эриха Штальманна была взята с единственного митинга, где он был разгневан. Он должен был выступать перед молодыми матерями Нойерайха, которые пришли на митинг с детьми. Зная об этом, либералы решили распылить на площади, где проходил митинг, адский коктейль из нервнопаралитического и кожно-нарывного газа. К счастью, план провалился; митинг пришлось отменить, а на следующий день Эрих жестоко пропесочил штадтполицай Берлина, отправил берлинского полицай-президента на Дезашанте а на его место поставил свою, как тактично и интеллигентно выражалась либеральная пресса «цепную суку и бывшую уголовницу» Грету Штайнадлер.

Всего этого Фредерика не знала, а вот гифку в Вики видела. И Грету, разозленную тем, что в Гамбурге опять задержали наркоторговцев, и Вольфа, снятого так, словно он из могилы поднялся, и даже Магду – старую гифку с одного из ее выступлений в бурлеск-шоу. Неудивительно, что власти Нойерайха представлялись принцессе сборищем деградантов и извергов!

А ее сосед по столу из этого ряда выбивался. Элегантный как принц крови, с правильной речью и широкой эрудицией, он, как минимум, приковывал внимание, и Фредерике приходилось постоянно напоминать себе, что ее сосед олицетворяет собой все самое плохое – дремучую религиозность, пещерный национализм, махровый патриархат, необузданную гомофобию…

В конце трапезы Фредерика ненавидела Фридриха еще больше – потому, что он имел наглость быть красивым, утонченным, интеллигентным и образованным. Консерваторы не должны быть такими! Они должны быть тупыми и неотесанными, раз не понимают, что либеральная картина мира – самая гуманная, а значит, самая правильная. И добро бы он молчал, не говорил, а если говорил – то не об этом, но он, казалось, намерено задевал именно те темы, в которых его ретроградность проявлялась особо ярко, причем делал это так виртуозно, что не раз и не два Фредерика едва не сорвалась в то, что в сети называют холливаром.

Но она сдерживала себя, наверно, потому, что надеялась – обед вот-вот закончится, и назойливый шовинист уйдет на свои баррикады. А там, может быть, его вообще убьют. Или искалечат… Фредерика почувствовала неприятный холодок – несмотря на категорическое неприятие образа мыслей Фридриха идея того, что его могут покалечить, вызвала у нее оторопь. Ну почему он на их стороне?! Разве он не понимает, что ничем не лучше тех, кого сейчас пойдет убивать?!

Но по окончании обеда Фредерику ожидал еще один неприятный сюрприз.

– Вынуждены попрощаться с Вами, – сказал отец, пожимая руку Фридриха. – Мы верим в Вашу победу, и предпочитаем готовиться к ней заранее. Я уже начал подписывать те документы, о которых мы с вами условились, думаю сегодня продолжить. К тому же надо приготовить наградные листы для ваших бойцов. Так что мы с Ее величеством вас покидаем.

– Я, пожалуй, тоже пойду, – зябко повела плечами Фредерика, понимая, что с уходом родителей остается с Фридрихом, фактически, наедине.

– Я проведу вас, – мягко сказал Фридрих.

– Не стоит, – Фредерика попыталась не выдать тоном свою неприязнь. Да когда ж он уберется! – У Вас много дел…

– …и я прекрасно умею управляться со временем, поверьте, – возразил Фридрих. – Идемте.

Фредерика почувствовала, как Фридрих взял ее под руку. Она попыталась вырваться… и поняла, что не получается. Фридрих держал ее как-то по-особому – не давил, но и вырваться не давал.

– Что Вы себе позволяете? – прошипела принцесса.

– То, что могу себе позволить, – улыбка Фридриха не изменилась, но теперь казалась Фредерике ужасающей. – Каждый человек позволяет себе лишь то, что может позволить. Если он не дурак, конечно, но я не дурак.

– Кто Вам это сказал? – ехидно отрезала принцесса. – Вас обманули.

– Увы, – Фридрих все так же улыбался, а в его глазах пробегали какие-то озорные искорки. – Авторитет этого источника не подлежит сомнению. Идем, сударыня.

И двинулся к дверям в дальней части зала, а Фредерика вынуждено посеменила за ним, но потом перешла на нормальный шаг – не хотела выглядеть смешно.

– А если я не хочу туда? – спросила она.

– Ваши покои в этом крыле, – ответил Фридрих.

– А если я не хочу в покои? – Фредерика попыталась остановиться в дверях, которые предупредительно распахнули паратруперы. Перед ними была лестничная клетка, марш вниз перегорожен решеткой с навитой на нее «спиралью Бруно». Свободен был только путь наверх.

Фридрих аккуратно подтолкнул ее, и двери за ними закрылись.

– Если бы каждый человек делал только то, что хочет, Человечество бы вымерло, – тихо сказал он. – Всем, что Вы видите, всем, что Вы любите, мы обязаны именно тому, что кто-то делал то, что не хотел. Так что простите, Ваше «хочу – не хочу» оставьте вашим сестрам. У Вас в лексиконе уже должно было появиться слово «надо», – и он буквально потащил ее вверх по лестнице.

– Кому надо?! – закричала Фредерика. «Адо… адо… адо…» – эхом отозвалось на лестнице. – Вам?! («ам… ам… ам…»)

Она ожидала, что Фридрих скажет «государству», «Родине» или «народу» – и тогда она могла бы обвинить его в дешевой демагогии….

– Вам, прежде всего, – ответил Фридрих, не снижая темп подъема. Они поднялись этажом выше, затем еще выше…

– Может, я лучше знаю, что мне надо?! – не унималась Фредерика.

– Нет, – спокойно ответил Фридрих. – У Вас не достает своего жизненного опыта, а чужим пользоваться Вы не умеете.

– Откуда Вам знать?! («Ать… ать… ать…»)

– У меня есть жизненный опыт, – пожал плечами Фридрих, – и я умею пользоваться чужим. Прошу Вас.

Они оказались в коротком коридорчике, в который открывалось лишь две двери. Одна была закрыта, другая – призывно распахнута. Фредерика, изловчившись, все-таки вырвала руку из захвата Фридриха, и метнулась к открытой двери – назад, на лестницу она попасть не могла, ход туда блокировал Фридрих, а дальнюю дверь проверить не решилась – а вдруг, заперта?

Она буквально влетела в комнату, оказавшуюся небольшой, по крайней мере, по меркам дворца, спальней. Возможно, спальня казалась меньше из-за того, что добрую половину ее занимала огромная кровать под балдахином. Кроме этой кровати, в спальне был небольшой незажженный камин да китайский столик в простенке между двумя окнами. На столике стояла ваза с фруктами и ведерко с шампанским.

Как предусмотрительно….

Развернувшись, Фредерика попыталась закрыть двери перед носом назойливого кавалера. Тщетно! Мало того, что дверь была двустворчатой, еще и та створка, в которую впилась принцесса, не поддалась ни на миллиметр!

– Помочь? – участливым тоном спросил Фридрих, заходя в помещение. – Тут магнитные замки, они управляются дистанционно, вот так… – что сделал немец, Фредерика так и не поняла, но створки дверей захлопнулись будто бы сами по себе. – Отлично, теперь нам никто не помешает. Хотите шампанского, или… Фредерика бросилась к окну. Дернула за медную ручку – заперто. Впрочем, за стеклом виднелась декоративная решетка, ажурная, но достаточно надежная для того, чтобы через нее можно было надеяться как-то протиснуться. Фридрих с улыбкой смотрел на ее метания.

– Я Вам сейчас голову этой бутылкой разобью! – предупредила Фредерика, хватая холодную бутылку из ведерка со льдом. Фридрих двинулся в ее направлении:

– Попробуйте. Это будет интересно.

Магарита бросилась к нему, пытаясь приложить бутылкой по макушке с безупречно уложенными волосами, но Фридрих легко перехватил ее руку, и Фредерика сама не поняла, как оказалась на кровати. А бутылка – в руках у ее супостата.

– От удара по голове полной бутылкой еще никто не умер, – заметил он, отставляя шампанское на подоконник, – но это слишком дорогой алкоголь, чтобы использовать его в качестве кондиционера для волос. Ну, коли Вы не хотите шампанского…

Фридрих на мгновение отвлекся, шаря по карманам, и Фредерика тут же воспользовалась шансом. Она заметила на столике небольшой нож для чистки фруктов. Конечно, его коротенькое лезвие можно было назвать оружием очень условно, но…

Она, как пантера, метнулась к столику и схватила этот эрзац-кинжал, после чего отступила на кровать, выставив лезвие перед собой:

– Только попробуйте! Я вам кишки выпущу!

– Что Вы предлагаете мне попробовать? – спросил Фридрих, забираясь на кровать. – Вам родители не говорили, что нельзя играться с ножиками, ими можно порезаться? Смотрите, как это легко…

Он выбросил руку вперед и сжал лезвие ножа, не обращая внимание на брызнувшую по пальцам кровь.

– Это можно считать принципом Талиона, – сказал он, дернув нож на себя, так, что Фредерика невольно выпустила его. – Кровь за кровь, как говорится.

Он отбросил окровавленный нож под кровать, а Фредерика заворожено смотрела, как кровь сбегает у него по пальцам.

– Грех не воспользоваться, – заметил Фридрих, открывая принцессе ладонь, рассеченную неглубокой, но кровавой раной. – Мне нравится Ваше имя, Фредерика, но оно теперь принадлежит мне, как и Вы вся, – и окровавленный палец, коснувшись сначала левой, потом правой щеки принцессы, оставил на них крестообразные кровавые метки. – А теперь вынужден просить у Вас прощения. Времени у меня, действительно, не так уж много.

С этими словами он пшикнул в лицо девушки каким-то аэрозолем, после чего извиняющимся тоном пояснил:

– Вынужден применить это средство, поскольку времени на нормальную прелюдию у меня нет, а причинять Вам страдания не хочется. Это летучий афродизиак. Видите ли, Фредерика, я читал Ваши статьи, и многое там мне понравилось – кроме того, что Вы исходите из неверного понимания действительности.

Фредерика, тем временем, почувствовала странное головокружение. К ее окровавленным щекам прилила краска, скрывая кровавые метки. Она… она чувствовала себя так, как тогда, когда тайком смотрела или читала что-то неприличное. Ч-чёрт… только этого не хватало…

– Вы считаете человека социальным животным, – продолжал Фридрих. – Да, Вы признаете, что он отличается от животного наличием разума и сознательной приверженности морали, но полагаете, что это – лишь усложнение таких же механизмов у животных. Вы сравниваете структуру молодёжной банды со стаей собак, сравниваете остроумно и совершенно справедливо. Знаете в чём Ваша ошибка?

– Не знаю, – сказала Фредерика, облизнув внезапно пересохшие губы; она заметила, что ее голос звучит ниже, чем обычно. – И знать не хочу…

«Хочу… хочу… хочу» – забилась внутри нее мысль, как дотоле билось эхо на лестничной клетке. Фредерика с брезгливым ужасом поняла, что хочет Фридриха. И вовсе не из-за афродизиака – она захотела его еще с того момента, как увидела, афродизиак лишь, как магнитный ключ Фридриха, распахнул двери и выпустил ее желание на свободу.

Фредерика подалась назад, упираясь в аккуратно прислоненные к высокой спинке кровати стопке подушек. Фридрих встал на колени, возвышаясь над ней. «Он похож на пастора», – некстати подумала Фредерика.

– В том, что животная сущность человека – лишь часть его триединой личности. Если бы это было не так, Вы бы уже обнажались сами, чтобы отдаться мне – ваше тело хочет это, как хочет животное в период гона. Но Вы отстраняетесь именно благодаря тому, что в Вас есть человеческое. А третья часть Вашей сущности все еще находится в нокауте, и нам лишь предстоит пробудить ее.

Он положил руки на плечи Фредерике, и та тут же схватила его запястья своими ладошками, пытаясь оторвать его руки от своих плеч. Проще, наверно, было оторвать решетки с окон спальни – руки Фридриха словно имели вместо скелета стальные домкраты. Но, когда он рванул блузку принцессы – пуговки брызнули в разные стороны, шов на спине затрещал и разошелся – она не почувствовала ни малейшей боли, ничего физически неприятного…

Она попыталась ударить Фридрика, но его ее тычки, казалось, только забавляли:

– Я восхищен Вами, принцесса! Человеческого в Вас намного больше, чем животного. Продолжайте, прошу Вас, это меня заводит…

Тем не менее, он, сорвав с нее лифчик (и разорвав его при этом едва ли не пополам), внезапно развернул ее, положив на живот, после чего одним рывком освободил ее от нижней части ее костюма:

– Но у всего, кроме бытия Божия, есть начало и конец. Ваше сопротивление милое, но оно должно прекратиться. На кону вещи слишком важные. Мне необходимо, чтобы Вы понесли под сердцем мое дитя. Нет, не мне – это необходимо мне, Вам, вашим родителям, городу, стране, народу, миру! Вы наследная принцесса, а это не просто красивый титул. Я знал Царя, который мог утопить страну в крови, но отрекся от Престола, чтобы сохранить свою Державу и свой народ. Это был истинный Царь, и он для меня пример, когда я говорю о вождях. Один из примеров.

Ваш титул – это, прежде всего, обязательство перед Богом жертвовать собой ради своих подданных. У меня такой обязанности нет, но я приобрету ее, когда Вы станете матерью моего ребенка. Поскольку для меня все это – Отчизна, Государство, семья – не пустые слова, не устаревшие концепции, а нечто более важное, чем мои собственные желания.

Фредерика понимала, что лежит совершенно обнаженной ничком перед внешне цивилизованным, умным и образованным варваром – консерватором. Понимала, что не может бежать от него, его рука, лежащая между ее лопаток и прижимающая ее к кровати, исключала любую попытку к бегству. Понимала, что вот-вот он овладеет ею, и она готова к этому и физически, и, что самое страшное, психологически. Да! В этом ужасном положении Фредерика чувствовала совершенно разумное и совершенно запретное наслаждение от того, что ее берут именно так. Жертва изнасилования должна ощущать безысходность страх и унижение?

Почему же она не чувствует?

Он вошел в нее совсем не так, как она ожидала – не нахрапом, медленно и плавно, словно делал это бесчисленное количество раз именно с ней. На мгновение ей стало больно, но потом боль сменилась чем-то еще. Не наслаждением, до него еще было далеко – а каким-то чувством правильности происходящего. Словно случилось то, чего она давно ждала. Не плохое, наверно, даже наоборот… нет… точно наоборот – мысли начинали путаться по мере того, как Фридрих ускорял темп. Он по-прежнему прижимал ее к кровати, но не вдавливал, а лишь как бы удерживал от попыток вырваться. И Фредерика поняла, что двигается ему навстречу, когда он, почти выйдя, вновь устремлялся вглубь ее естества.

А потом… она этого не хотела. Да и не думала, что получится. Ее насилуют! Ее насилуют с целью оплодотворить – помимо ее воли! Она против, она же, черт возьми, прлотив этого! Но внутри уже что-то изменилось, словно какой-то бутон, готовый раскрыться, наконец, сбросил чешуйки листьев и явил миру…

Как ни банально, это было похоже на взрыв, на сильное опьянение, наверно – на наркотический кайф (наркотиков Фредерика не пробовала, но слышала о них и читала). У нее даже дыхание перехватило, внутри все пульсировало, мышцы сводило, но не судорогой, а если и судорогой, то сладкой. Она чувствовала, что ее наслаждение ускорило развязку Фридриха – не издав ни звука, он разрядился в нее, после чего, управ руку с ее спины, но не выходя, провел пальцами вдоль хребта. Кожа Фредерикы отозвалась на эту ласку вспышкой приятных ощущений.

– И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа своего. Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть. Вы чувствуете это, Фредерика?

Принцесса не ответила. Она почувствовала, что плачет, но не могла понять, от чего – не то от обиды, не то от удовольствия.

– Не плачьте, – сказал Фридрих. – Я ведь не собираюсь бросать Вас на произвол судьбы. Теперь Вы принадлежите мне, а это значит, что я обязан Вас защищать, беречь, заботиться о Вас. Тем более – если у нас сегодня все получится. Брак наш уже зафиксирован государством; вскоре нас и обвенчают.

Он вышел из нее, и Фредерика, к своему стыду, почувствовала сожаление.

– Не корите себя за то, что уступили силе, – посоветовал Фридрих. – Вы уступили не ей, а тому, что живет у Вас в душе. То, что либеральная мораль почти задушила. Вашему настоящему я. Поскольку настоящее я человека – это его способность любить. Либерализм убивает ее в первую очередь.

– Вы считаете, что либералы не любят? – Фредерика прижала колени к груди, но не стыдилась почему-то своей наготы. У нее вообще не было тех чувств, что полагалось испытывать после изнасилования – стыда, страха, подавленности… разве что злость. Да, она злилась на Фридриха. Но и только.

– А Вы считаете иначе? – овладел ей Фридрих не раздеваясь, потому в порядок привел себя довольно быстро. – Рубаху сменить придется, я ее всю закровавил. Но эту я сохраню – кровь на ней не только моя. Вы знаете статистику разводов в либеральном обществе? Ваша пропаганда говорит, что она выше, чем в консервативном лишь потому, что консервативное общество препятствует разводам. Но никто из либералов не сравнивал процент семей, счастливо доживших до самой старости вместе в их обществе и в консервативном – просто потому, что в либеральном мире таких единицы, если вообще есть. А в консервативном – на порядок больше, если не на несколько порядков.

Он наклонился над Фредерикой, почти касаясь губами ее уха, и сказал:

– Хорошо, что Вы уже не плачете. Знаете, я хочу дожить с Вами до старости. Хочу, чтобы Вы приходили на мою могилку потом. И, само собой, встретить Вас после этого в лучшем мире. Я никогда никому не позволю сделать Вам ничего плохого – клянусь Именем Божьим и доверием моего Наставника. Вы можете изводить себя своими либеральными предрассудками, а можете попробовать довериться мне. В первом случае Вы ничего не приобретете, во втором – ничего не потеряете. Выбор за Вами, но я в любом случае вернусь к Вам.

И нежно (Фредерика не стала себе врать, как не врала до того) поцеловал ее в мочку уха, одновременно проведя пальцами порезанной руки по щеке от уголка глаз до уголка губ.

– Не плачьте больше, – сказал он, накидывая пиджак – единственную часть костюма, сброшенную им. – Вам больше идет улыбка… ах, да.

Он достал из кармана красивый браслет в арабском стиле – широкий, усеянный камнями, – и одним движением защелкнул его на запястье принцессы.

– Это особая безделушка, – пояснил он. – В нем встроен ИИ шокового браслета, но он не станет бить Вас разрядами. Вместо этого он, если Вы подумаете о чем-то… неправильном, о самоубийстве, например, он вколет Вам дозу седатива и мягким воздействием на нервную систему погасит подобный глупый порыв. И да, я обманул Вас – никакого афродизиака я не использовал. Если не верите – можете проверить.

И он, положив на край кровати тюбик с аэрозолем, вышел. Фредерика какое-то время просто лежала, чувствуя, как по тело, словно волны теплого моря, перекатываются незнакомые, но приятные ощущения, а затем потянула к себе тюбик. Текст на нем был на русском, но в разделе «состав», действительно, значилась только Н₂О…

* * *

В тот вечер Фредерика долго не могла заснуть – но вовсе не потому, что страдала. Нет, с ней происходило что-то иное, она была шокирована, сбита с толку, но сказать, что она была хотя бы подавлена тем, что произошло, было нельзя. Собственно, именно это ее и шокировало. Фредерика много знала об изнасилованиях, в том числе, бытовых – с восемнадцати лет она, кроме всего прочего, шефствовала над службой помощи жертвам этого преступления, и своими обязанностями не манкировала. Она сама общалась с несчастными девушками, женщинами, а порой – и юношами, и, сравнивая их истории со своей, понимала, что… что, наверно, она чего-то не понимает. Фридрих ею цинично воспользовался, он применил насилие, и физическое, и психологическое, но, при этом, был удивительно предупредителен и неправдоподобно заботлив. Как-то это плохо вязалось с образом жестокого насильника. Более того, его забота и предупредительность (с точки зрения феминизма) должны были унижать Фредерику, но она почему-то не чувствовала себя униженной.

Да что ж такое?! По всем канонам… а может, ну их, эти каноны? Могут ли они учитывать каждый конкретный случай? Может быть, во всем бывают исключения, и в этом тоже?

В процессе размышлений Фредерика выпила шампанского, закусила персиком, а потом решила обследовать свое фешенебельное узилище. За стенными панелями она нашла гардеробную со своими вещами (впрочем, среди них было много новых, ей не знакомых и, примерив их, Фредерика удивилась тому, что они пришлись ей в пору – чудо-принтеры Магды до Нидерландов еще не добрались, и с тем, что новую одежду можно сделать точно по лекалам уже готовой, Фредерика понятия не имела), а также небольшую, но уютную ванну. Кроме того, обнаружился шкаф, в котором были другие вещи Фредерики, в том числе голографический планшет и коммуникатор. Звонить принцессе было некому, а вот планшет пригодился – затащив его в ванну, Фредерика поставила запись оперы «Золото Рейна», пустила воду, затем организовала шикарную пену и забралась в нее. Но вовсе не для того, чтобы «стереть с себя печать насильника» – просто в Доме-в-лесу подогретая вода была в ограниченных объемах, и понежиться в ванне возможности не было.

Фредерика задремала под Вагнера, прямо в ванной. Проснулась часа в два ночи, кое-как выбралась из остывшей ванны, вытерлась и отправилась в постель, надев предварительно новую пижаму из чего-то, напоминающего шелк, но, возможно, синтетического. Разбудил ее шум в спальне – разбудил, но почему-то не испугал. Две девушки явно восточного происхождения, похожие на уроженок Пакистана или афганок, не очень успешно стараясь не шуметь, обсуждали, где лучше всего поставить манекен, одетый в роскошное белое подвенечное платье.

Фредерика приподнялась на локте и спросила, что они делают. Девушки попросили прощения за вторжение и сказали, что им было велено принести мефрау ее сегодняшнюю одежду и вообще «оказывать всякое содействие в дальнейшем» – тщательно высказала более высокая и, кажется, более отесанная мигрантка.

– Вот как, – Фредерика уселась в постели по-турецки, некстати вспомнив то, что здесь вчера происходило. – Как вас зовут, девочки?

Казалось, вопрос поставил обоих девушек в тупик. Затем высокая ответила, тщательно выговаривая слова:

– HE000015. А моя напарница – HE000102.

– А имя у вас есть? – удивилась Фредерика. Это что еще за номера… в любом смысле этого слова?

– Нет, мефрау, – грустно ответила сто вторая. – Нам велели забыть, что такое имя до тех пор, пока наш образ мысли не станет правильным.

– Черт знает, что, – заметила Фредерика. – Кто велел?

– Hoofd van het departement Heropvoeding, – ответила пятнадцатая. – Херр Зюдофф сказал, что если со стороны имплантатов не будет реакции в течении недели, возможно, нас определят в раух-хен-гест-терны.

– Что это еще такое? – удивилась Фредерика.

– Ну, они свободнее, чем унтергебены, – пояснила пятнадцатая. Сохраняют имя, могут иметь собственность.

– М-да, – Фредерика поняла, что ничего не понимает, а значит – надо с этим разобраться. – Вот что, девочки, я так поняла, Вы теперь в моем распоряжении? Узнайте, когда я могла бы позавтракать, и могут ли мне принести завтрак сюда.

– Хорошо, мефрау, – закивали девушки и направились к двери. Увидев, что двери перед девушками распахнулись, Фредерика чисто импульсивно бросилась к ним, но на полдороги почувствовала слабенький укол в запястье, а потом ноги у нее стали словно ватные, а по телу пробежала приятная, успокаивающая вибрация. Фредерика обессилено села на ковер у кровати. Двери, тем временем, закрылись.

– Die shit! – процедила сквозь зубы Фредерика. – Ну, Фридрих, я тебе это припомню!

Девушки вернулись с тележкой – столиком, на котором был сервирован континентальный завтрак, показавшийся Фредерике очень вкусным – она вообще вдруг поняла, что проголодалась. Почему-то ей захотелось бифштекс с кровью, хотя раньше склонности к таким блюдам у нее не отмечалось.

Когда принцесса закончила трапезу, девушки увезли столик, а потом вернулись с ухоженной женщиной средних лет. Женщина оказалась визажистом.

– У Вас сегодня важный день, – сказала она. – А времени у нас мало. Так что сделаем все по минимуму, хотя при Ваших внешних данных это просто преступление.

Тем не менее, два часа спустя Фредерика с удивлением смотрела на себя в зеркало, и понимала, что так хорошо она еще не выглядела никогда. Когда визажистка ушла, пятнадцатая и сто вторая помогли принцессе одеться, в том числе – надеть драгоценности. В ювелирных изделиях Фредерика разбиралась плохо, но, глядя на те рукотворные созвездия из тонкой золотой чеканки с множеством прекрасно ограненных драгоценных камней, она прекрасно понимала, что цена такого гарнитура вполне могла превышать годовой бюджет какой-нибудь африканской страны.

Казалось бы, принцесса крови – не совсем тот человек, которого можно удивить драгоценностями, но Оранский дом давно не мог похвастаться блеском бриллиантов – все королевские регалии считались собственностью государства, и королевская семья только пользовалась ими, да и то редко. Еще со времен королевы Беатрикс, если не Юлианы, хорошим тоном в этом семействе считалась скромность, и роскошь в эту концепцию вписывалась плохо, если не сказать – никак. Фредерика не испытывала вожделения к этим дорогим безделушкам, но лишь до тех пор, пока они не украсили ее чело, ее шею, уши и запястья. Глядя на себя в зеркало, принцесса старательно пыталась подавить в себе восхищение и даже восторг. Как, оказывается, украшения меняют женщину, как они подчеркивают, как благородно обрамляют естественную красоту!

За ней прибыли в четыре часа пополудни – целая делегация из военных в парадной форме и немногочисленных дам в красивых платьях. Появились пятнадцатая и сто вторая, также переодетые в вечерние платья, идеально на них сидевшие. Сама Фредерика, кстати, все еще удивлялась, как удобно сидит на ней одежда, которую она впервые сегодня примерила, а такой удобной обуви, как те туфли, что были сейчас на ней, она отродясь не носила.

Ее немного удивило отсутствие Фридриха; кортежем командовал величественный, можно сказать, монументальный мужчина в форме со страшным шрамом на красивом от природы лице. Шрам безжалостно уродовал эту красоту; он рассекал чудом уцелевший глаз, полностью залитый белым бельмом, так, что зрачок едва выделялся. На груди мужчины был ряд орденов – черных орлов, восстающих из пламени и черных тевтонских крестов с белой каймой; под орденами, до самого обреза полы теснились многочисленные планки.

– Райхсмаршал Швертмейстер, – представился мужчина. – Не пугайтесь, пожалуйста, моей внешности.

– Ну что Вы, – тактично ответила Фредерика. – Я вовсе не пугаюсь.

Маршал кивнул и передал Фредерику в руки дам, в сопровождении которых она прошла к машине. Кортеж состоял из десятка лимузинов, среди которых выделялась громадина русской машины премьер-класса, так же называвшейся «Кортеж». В ней-то Фредерика и поехала, в компании маршала и фрейлин, у которых вместо имен были номера. Родителям выделили более скромный «Роллс-ройс», за ними (и впереди их) следовали Майбахи, Астоны и другие лимузины классических европейских производителей. В голове и хвосте процесса была охрана, включавшая два огромных многобашенных танка класса «Саблезубый тигр» – на фоне этих двухсоттонных громадин с восемью парами гусениц даже «Кортеж» выглядел игрушечным.

Ехали недолго – через Дам-сквер к каналу, потом вдоль него – и вот уже виднеется громадина собора Святого Николая. На площади у собора охрана кортежа остановилась, образовав перед входом периметр. К ней присоединились похожие на старинных рыцарей солдаты в экзоскелетах и дроны, смахивающие на крохотные танчики. Атмосфера была нервной.

Маршал помог Фредерике выйти из машины. К нему сразу же стали подходить офицеры с рапортами. Фредерика не слушала – она пыталась найти Фридриха, но того не было среди встречавших.

– …был в порту, – донеслось до нее. – Потом отправился в Амстердаам-Норд. Где сейчас – неизвестно…

* * *

Солдаты обступили Фридриха со всех сторон, ругаясь и угрожая. Громче всего орал их предводитель, громила Корнелиус Хоопстер, тот самый, что так неудачно пытался напасть на Фридриха на сцене во время съезда.

– Wat de fuck?! – ярился он. – Waarom hebben ze ons deze rotzooi gegeven32? Новобранцам дают плазмаверферы и стрелковые комплексы с автоприцелом, а нам – хлам вековой давности!!!

Чтобы продемонстрировать «хлам вековой давности», Корнелиус выхватил у одного из своих бойцов (все они были как на подбор – крепкие белые бородачи выше среднего роста; как ни странно, в их число затесался один абсолютно черный налысо бритый негр) автоматическую винтовку и ткнул ее под нос Фридриху:

– Что это, damn de fuck?! – заорал он. Фридрих приязненно улыбнулся:

– Насколько я могу судить, это добротная FN FAL.

– Fuck, а то я не знаю! – орал Корнелиус. – Почему? Почему нам дают эти музейные экспонаты?!

– Потому, что вы умеете стрелять, – ответил Фридрих, все так же улыбаясь, и не повысив голоса даже на полтона, но Корнелиус внезапно притих, да и остальные сникли. – Новобранцы палят в белый свет, как в копеечку. Им бы хоть куда попасть. Пусть за них целится оружие, пусть они фигачат плазмой направо и налево – хоть какая-то польза от них. Корнелиус, а почему ты не спросил меня, зачем я посылаю на север именно вас?

– Север, юг – какая разница? – отмахнулся тот.

– Есть разница, – Фридрих достал из кармана гибкий планшет на монокристалле и развернул. Над планшетом вспыхнула карта Амстердама. – По данным разведки, шварцхойты нас окружили, но главные силы у них в Зандаме. Атаковать они будут через Муленвийк, чтобы побыстрее выйти к центру. Они знают, что север нам усиливать особо нечем, а у них сил больше, чем у нас, и они могут позволить себе ударить одновременно. По логике, мы должны держать основные силы на юге, а на севере – только самый минимум. Мы, как будто, так и делаем – твои люди будут у Канала Яна ван Хасселя, правее – легион Крейссена из NVU, дальше, у химзавода – местное ополчение.

– Химиков я знаю, – кивнул Корнелиус. – Надежные ребята.

– …а у культурного центра будет резерв – пара «леопардов» и «аллигаторы» под командованием Стирлинга. Они ударят тогда, когда нас сомнут. Когда шварцхойты…

– Нас? – перебил его Корнелиус.

– Нас, – кивнул Фридрих. – Где, по-Вашему, я буду, не во дворце же?! Ах, да, забыл сказать. У вас какое-то название есть?

– В смысле? – не понял Корнелиус, потом кивнул, неуверенно. – Ну, нас называют «бандой из доков», и «отморозками».

– Называли, – поправил Фридрих. – С этой минуты ты и твои люди – мой лейб-штандарт «Львы доков». Ты знаешь, что такое лейб-штандарт?

– Нет, – честно сказал Корнелиус. – Но звучит круто!

Фридрих хотел что-то добавить, но карта внезапно сменилась лицом мужчины в фуражке с огромным шрамом на лице.

– Фриц, Вы жениться не передумали? – спросил мужчина. – Ваша невеста тут вот-вот в обморок свалится. Не заставляйте фроляйн ждать.

– Не беспокойтесь, маршал, уже выезжаю, – ответил Фридрих, и призрачный Райхсмаршал Швертмейстер пропал.

– Так, Корнелиус, – сказал Фридрих. – Осваивайтесь на местности, готовьте позицию. Баррикады там, все, что нужно. Я сейчас обвенчаюсь по-быстрому, и к вам, как обещал. Устроим мальчишник с шварцхойтам в качестве проституток.

– А как же первая брачная ночь? – подмигнул Корнелиус.

– Вчера уже была, – пожал плечами Фридрих, забираясь в свой «Феннек», украсившийся аэрографией с белым барсом. – У меня все не как у людей. Первая брачная ночь до свадьбы, вместо застолья – расстрел…

* * *

Когда Фредерика практически потеряла терпение, и почти всерьез думала, как бы сбежать от жениха, тот изволил явиться – выбрался из своего броневичка, элегантный, как рояль – и как ему это удавалось, с учетом того, что его машинка была отнюдь не люксовым лимузином?

– Простите, задержался, – улыбнулся он, подойдя к Фредерике. – Я тут занят немного, готовлю прием незваных гостей…

Фредерика поёжилась. Фридрих наклонился к ней и шепнул:

– Я думаю, с тем, как работает браслет, Вы уже ознакомились? Так вот, он сработает, если Вы решите сказать «нет» – у этой железячки интеллекта как у дивизии мигрантов в сумме. Так что давайте без фокусов, идет?

– После того, что Вы со мной сделали, Вы просто обязаны на мне жениться, – столь же тихо ответила Фредерика. – Но не рассчитывайте, что я еще раз куплюсь на Ваш блеф с афродизиаком.

– Время покажет, как говорят в России, – улыбнулся Фридрих. – В жизни все бывает: может, завтра утром Вы уже будете счастливой вдовой фон Дортмунд. Так, я должен буду ждать Вас перед алтарем. Auf Wiedersehen meine Liebe!

И умчался в собор. Небо хмурилось, но дождя не было. Через минуту откуда-то раздались фанфары, и суровый Райхсмаршал взял принцессу под руку, чтобы повести к алтарю…

Как прошла сама церемония, Фредерика не помнила совсем. Не помнила ничего, кроме того, что машинально ответила «да», когда венчавший их священник (на минутку, это был архиепископ Амстердамский), спросил, согласна ли она быть… кем? Верной женой, наверно.

Как будто под гипнозом. Очнулась Фредерика только на пороге храма, не весть откуда взявшиеся граждане – женщины в национальных платьях, немногочисленные мужчины, в основном, пожилые, еще более немногочисленные дети обоего пола – кричали что-то радостное и забрасывали их с Фридрихом цветами. От аромата цветов Фредерике едва не стало дурно.

– Если Вы рассчитываете сегодня повторить вчерашнее, то и не надейтесь, – сказала она новоприобретенному мужу.

– Если Вы рассчитываете, что я приду повторить вчерашнее, то и не надейтесь, – улыбнулся Фридрих. – Meine Liebe, чем Вы слушаете? У меня сегодня будет веселая ночка. Думаю, наше веселье будет слышно даже во дворце. Можете помолиться Богу, чтобы я повстречался с шальной пулей, но Вы, вроде, агностиком себя считаете…

Внезапно, повинуясь странному порыву, Фредерика прижалась к Фридриху и тихо, испугано сказала:

– Что Вы такое говорите! Да, я не люблю Вас, и… очень… расстроена и разгневана… вчерашним. Но смерти Вам я не желаю.

– И на том спасибо, – кивнул Фридрих. – А что до любви – знаете, я не любил никого в том смысле, о котором Вы говорите, но наблюдал это часто. И пришел к выводу, что любовь похожа на пулю со смещенным центром тяжести. Когда она попадает в тебя, то движется куда Бог на душу положит, так что нельзя предугадать, попадет она в сердце или в пятку, но то, что при этом дел наделает – однозначно. Вы меня не любите? А Вы уверены?

Тем временем, он подвел Фредерику к ее «Кортежу». Маршал стоял у машины и нервно курил.

– Фридрих, – сказал он. – Я мог бы оставить тебе своих людей. Чёрт с ними, с планами, с приказами…

– Герр Райхсмаршал, – ответил Фридрих, открывая дверь Фредерике. – Я ценю. Если такой человек, как Вы, предлагает ради меня нарушить субординацию – это дорогого стоит. Но из тех же побуждений я с благодарностью, но откажусь. А за «восточный ветер33» спасибо, конечно. Теперь шансы на победу у нас более, чем оптимистичны.

– Verfluchter störrischer Hund34, – выругался Швертмейстер. – Готов глаз отдать за возможность поддержать вас хотя бы одним «саблезубым» … да хоть «леопардом» – но под моей командой!

– У Вас и так глаз некомплект, – пожал плечами Фридрих. – Значит, договорились – ребята Шмайссера останутся во дворце вместе с одной «Пантерой35». Если вокруг дворца пахнет жареным – ваши парни забирают мою жену, короля с королевой и принцессами – и schnell, sehr schnell в Берлин. Передайте mein Vater, что я попытался стать своим. И у меня почти получилось.

– У тебя получится, Фридрих, – сказал Райхсмаршал. – Я дам распоряжения Шмайссеру.

– Тогда я побежал, – ответил Фридрих, и, внезапно наклонившись к открытой двери «Кортежа», коснулся губами щеки Фредерикы.

– Auf Wiedersehen meine Liebe, – сказал он тихо, а потом добавил что-то на незнакомом языке, похожем на славянский.

И, закрыв дверь, быстро пошел к своему «Феннеку». А на стеклах лимузина появились редкие капли – дождь все-таки пошел…

* * *

– Да чего я, собственно, нервничаю? – обратилась Фредерика к манекену со своим свадебным платьем. В своих аппартаментах она была одна, потому облачилась в пижаму и распустила волосы. Логичнее всего было принять ванну, но Фредерика почему-то не решалась это сделать. Почему? Теперь у нее, наконец, появилась возможность хоть часами плескаться, а вместо этого она ходит от кровати, на которой ее чертов муж вчера насиловал, до манекена с одноразовым белым платьем, и… нервничает? переживает? боится?!

А если его убьют?

– Ну и убьют, – пожала плечами Фредерика. – Будет знать, как насиловать. Тьфу… что я говорю…

А может, ничего и не будет? Может, все это только перестраховка? Даром, что ли, бравый маршал отутюжил Голландию вдоль и поперек своими жуткими танками? Даром на площадях городов, говорят, установлены виселицы, а несколько бывших центров временного содержания мигрантов превращены в тюрьмы, в которых (по словам ее фрейлин) штампуют жуткие имплантаты, превращающие людей в покорных марионеток?

Но Райхсвер ушел. И Фридрих, кажется, не из тех людей, кто будет гонять крокодилов там, где их нет…

– Да какое тебе до него дело? – Фредерика со всей дури ударила по срезу шеи манекена кулачком, ойкнула и отскочила. – Да пошел он к чертям, мужлан, расист, шовинист, фашист, насильник…

Она упала на кровать и подтянула колени под грудь. За окном было тихо. «Думаю, наше веселье будет слышно даже во дворце», – сказал он. Время идет к полуночи, за окном темно – и тихо. Может, ничего не будет? Может, oh mijn God, ничего не будет?!

Она взяла коммуникатор, и вызвала своих фрейлин. Ответила «Пятнашка» – так Фредерика окрестила HE0000015, а HE000102 стала «четырехдюймовочкой».

– К Вашим услугам, мефрау.

– Можешь узнать… – Фредерика задумалась. – Мне бы хотелось выпить.

– Вина? – уточнила Пятнашка. – Или чего покрепче?

– Без разницы, – ответила принцесса. – И вот что, ты мне не составишь компанию?

– Если Вы прикажете, – ответила та.

– Четырехдюймовочка что делает? – на всякий случай, уточнила Фредерика.

– Спит, как сурок, – ответила Пятнашка. – Ей дай волю, она полдня проспит. Теперь до утра ее не разбудишь. А у меня сна ни в одном глазу.

– Вот и приходи ко мне, – предложила Фредерика. – Отпразднуем мою свадьбу, что ли…

Пятнашка принесла коньяк и поднос с сыром, орешками и фруктами – как она так быстро раздобыла все это, для Фредерики осталось тайной. Они уселись на ковре у кровати и выпили за замужество Фредерики. Тост предложила Пятнашка.

– Нечего праздновать, – пояснила принцесса. – Мне это замужество нужно, как ярмо корове. Я и с мужем своим только вчера познакомилась.

Пятнашка пожала плечами:

– Я понимаю, для Вас это странно. А у меня… мои родители хотели дать мне образование, отец у меня хирург, а у врачей и их семей свободы больше, чем у других. Я на третьем курсе была, и о замужестве мне пока не заикались, но как только я получила бы диплом, меня тут же выдали бы за кого-то, как вот Вас.

– Почему? – удивилась Фредерика.

– У нас так принято, – ответила Пятнашка. – Я ведь из Марокко, там по-другому не бывает…

– Чушь какая-то, – рассердилась принцесса. – Вы же не в Марокко! Почему бы не жить, как европейцы?

– Знаете, на этот вопрос я легко отвечу Вам, не опасаясь имплантата, – сказала Пятнашка. – Он защищает меня от… неправильных мыслей…

– У меня этим браслет занимается, – кивнула принцесса, продемонстрировав Пятнашке своего сторожа. Та погладила его пальцами:

– Красивый… а у меня – орган-паразит на месте зуба. Может парализовать, может просто уколоть болью – в зависимости от тяжести харама, как я понимаю. Так вот, Марокко – это не страна, это даже не народ. Марокко – это что-то в твоем сердце. Где бы я ни была, я не могу… не могла покинуть свое Марокко. Понимаете?

– Стереотипы ломать сложно… – задумчиво сказала принцесса.

– То, что Вы называете стереотипами, вообще невозможно сломать, не сломав самого человека, – пояснила Пятнашка. – Вы говорите, что каждый из нас – личность…

За окном раздался взрыв. Взорвалось что-то вдалеке, но сильно. Пятнашка вжала голову ы плечи и Фредерика поняла, что она тоже сжалась. Началось!

– …но эта личность состоит из того, чему нас учили с детства. Именно потому в вашей стране до сих пор есть король – затравленный, не имеющий власти, но король. Это ваше Марокко, ваш мир. Мир, отрекаясь, отрываясь от которого….

Раздалось еще несколько взрывов, одновременно послышался нарастающий гул. Фредерика не знала, что это за гул – она никогда не слышала канонаду…

– …вы стали слабее, – продолжила Пятнашка. – Потому мы… ай… потому они, те, кто были моим народом, пришли и легко вас покорили. М… они собирались построить здесь свой мир, но не сошлись во мнении, что строить – Марокко, Пакистан, Ливию или Ирак.

– Давай еще выпьем, – сказала Фредерика. – Мне страшно.

– Мне тоже, – ответила Пятнашка. – У девушки по имени Лейла повесили одного брата, а второго ранили в руку. Возможно, он выжил, возможно, сейчас он идет в атаку на наших. А отец, мать и сестры Лейлы ждут, когда вырастет имплантат. Им не так повезло, как Лейле – ее имплантат вырос буквально за пару часов. Она была пятнадцатой из тех, кто его получил.

– Лейла, – кивнула Фредерика, выпив коньяк. – Тебя зовут Лейла.

– Меня зовут HE0000015, – поправила ее Пятнашка. – Лейла не пила бы с Вами, ведь Пророк запретил правоверным вино. Бывшие мои соотечественники были сильнее вас, но оказались слабее тех, кто пришел с востока. А их Бог – сильнее нашего Аллаха. Его стигмат у меня во рту, и я даже рада этому. Я мечтала о свободе. О том, что смогу писать стихи и не буду носить хиджаб. Вы предлагали мне эту свободу, а они дали ее мне. Для этого можно потерпеть имплантат. Мефрау, я буду служить Вам так, как шахид служит Аллаху потому, что, когда я получу правильные мысли в своей голове, я стану свободна.

– Разве это свобода? – удивилась Фредерика. – Разве я свободна?

– По моим меркам – да, – ответила Пятнашка. – Настоящая свобода не в том, чтобы только брать, но и чтобы отдавать. Вы сами можете выбирать, что делать…

– Если бы это было так, – грустно сказала Фредерика, уже совершенно не обращающая внимания на взрывы за окном, идущие своей чередой, – я бы ни за что не вышла за Фридриха.

– Вы уверены? – спросила Пятнашка, прищурившись.

– А ты сомневаешься? – удивилась Фредерика, чувствуя, что алкоголь начинает ее пронимать – до того его действию, вероятно, препятствовал адреналин. – Давай выпьем?

Пятнашка покорно разлила коньяк – наливала она понемногу, грамм тридцать, не больше. Фредерика даже не закусывала, наверно, зря.

– Сомневаюсь, – честно призналась она. – Вы, конечно, выросли с ложными установками либералов, но приходит время, когда каждый человек начинает нуждаться в том, чтобы рядом был кто-то, с кем можно было бы разделить… жизнь, наверно. Чтобы все было пополам. В Вашем мире, в том, который вы уступили н… новым гражданам, вы чаще всего были несчастными – потому, что свою свободу ценили больше…

Бабах! Что-то рвануло совсем рядом. Фредерика ахнула.

– Хэллфайр36, – флегматично заметила Пятнашка. – Здоровущий, должно быть. По дворцу метят, интересно, откуда? У таких машин дальность не такая большая, самоделки, все-таки…

– Ты такая смелая, – удивилась Фредерика.

– Я трусливая, – ответила Пятнашка, – но росла там, где трусы долго не живут, потому страх у меня глубоко внутри. – Вы были несчастны, потому, что не умели любить. Даже мы любим больше вас, даже наши мужчины. Они могут забить тебя до смерти за какой-то проступок, но любят больше, чем ваши мямли, привыкшие брать, пользоваться и не давать ничего, а главное – бегать от всякой ответственности. Скажите… ой…

– Что? – спросила Фредерика.

– Не могу выговорить, – призналась Пятнашка. – Имплантат мешает.

– Если мы переживем эту ночь, – пообещала Фредерика, – я… я поговорю с мужем, чтобы он тебя освободил. Налей еще, страшно.

– Не получится, – ответила Пятнашка. – В смысле, не налить, а освободить. До тех пор, пока мои мысли будут неправильными, не выйдет. Имплантат можно удалить только через шесть дней после последнего срабатывания, а у меня только сегодня два паралича было.

Она ухмыльнулась и сказала заговорщическим шепотом:

– А у сто второй – шесть. Бедная, у нее Марокко глубже в сердце, чем у меня.

– Жаль мне вас, – призналась принцесса. – Извергоги… изверги все-таки эти не…

Она вновь ощутила укол и разливающуюся по телу слабость.

– Не говорите так, – сказала Пятнашка. – Особенно, если действительно хотите мне помочь. Видите ли, Вы можете стать моей… моим рангхохером. Тогда Вы можете принимать на себя ответственность за мои слова, и имплантат не будет срабатывать, если я скажу что-то недозволенное. Но он будет сообщать о каждом таком случае… им. Поэтому я пока не прошу Вас стать моим рангхохером. Пока Вы сами еще можете пострадать….

Она посмотрела на коньяк в своей рюмке и залпом ее выпила. Потом сказала тихо:

– Если мы вообще переживем эту ночь.

Еще один близкий взрыв подтвердил ее слова.

* * *

Казалось бы, обороняться, имея в качестве преграды широкий канал просто – чтобы его пересечь, противник вынужден выходить на открытое пространство, где его легко подстрелить.

Все меняется, когда приходят они – хэллфайры. Изобретенные еще в прошлом веке афганскими моджахедами эти сварганенные из гражданских труб и стреляющие самодельными минами квази-минометы – простое, но страшно эффективное в умелых руках оружие.

Сражение у канала ван Хассельта, при всей своей чудовищности, напоминало морской прибой. Строения по обеим берегам канала были полностью разрушены и горели. Противник то и дело подтягивал свои хэллфайры ближе к фронту, обрушивая на лейб-штандарт Фридриха шквал осколочно-фугасных чемоданов. Фридрих и Корнелиус отводили людей назад – к Ридерспурвегу, доку и вглубь парка Буик Слотерберг, превращенного фугасами в бурелом. Шварцхойты лавиной выкатывались на противоположный берег, где их встречала контратака лейб-штандарта. Несмотря на ярость и опыт, в ближнем бою шварцхойты оказались не столь грозными – штыки и приклады старушек FN FAL вкупе с самопальными кистенями, палицами и костоломами быстро выбивали боевой дух из тех, кто уцелел при предварительном обстреле.

Корнелиус в асбестовых перчатках (чтобы хвататься за раскаленный пулеметный ствол) лихо орудовал верным MG-34. Штыка пулемет не имел, зато в качестве дубины был более, чем эффективен. Рядом с ним сражался новобрачный, успевший переодеться в кожаную байкерскую куртку и джинсы с кроссовками. Из оружия у Фридриха был длинноствольный штурмовой «Маузер К-96» и настоящий кавалерийский палаш – оказывается, фон Дортмунд прекрасно умел фехтовать. Да было бы с кем! Около трех часов ночи палаш Фридрих сломал о трубу, с которой на него бросился очередной воин Аллаха, и, воткнув последнему обломок в горло, принялмся с не меньшим успехом орудовать кулаками.

Шварцхойты в который раз отступили, а на противоположном берегу появились уже до оскомы кургузые «хэллфайры».

– Scheiße, да когда ж это кончится? – Фридрих, махнул рукой с фонарем, командуя отступление.

– Никогда! – огрызнулся Корнелиус. – И не надейтесь, Ваше Величество.

Они едва успели заскочить в облюбованный ими ранее подвал в одном из старых зданий. От здания, правда, остался только цоколь, и Фридрих понимал, что следующее попадание могло и его разрушить, потому держался в дверном проеме, на три четверти перегороженном сбитой ранее бронедверью.

– Ты меня с королем-то не попутал? – выдохнул Фридрих, пригибаясь – летели адские баллоны медленно, что позволяло пригнуться, пока они не рванули. От взрыва заложило уши, и ответа он не услышал, зато увидел субтильного паренька, буквально влетевшего в подвал со взрывной волной.

Они подняли парня и отряхнули от кирпичной крошки – к счастью, он не пострадал. Юноша был вряд ли старше двадцати двух, у него были белые волосы, знакомое почему-то Фридриху лицо и здоровенная винтовка системы Бомона, переделанная в магазинную еще до того, как родился, наверно, прадед пацана.

– Освальд! – заорал Корнелиус (говорить тихо он, похоже не умел). – Какого хера ты здесь делаешь, я ж тебе сказал….

– Черные прорвались у химзавода! – выкрикнул парень. Голосишко у него был громкий и пронзительный. – Витте их отбросил, но говорит, что второй атаки он не выдержит. Они минируют резервуары с кислотой и отходят, как договорились!

Вокруг продолжали рваться хэллфайры. Подвал ходил ходуном.

– Какие, к черту, цистерны? – уточнил Фридрих.

– С кислотой, – пояснил Корнелиус. – Витте – мой старший, командует заводскими. У них там есть пара резервуаров, азотная, серная – то, что не выкачали, когда завод закрывали. Мы в каждый по авиабомбе засунули, я с сыном договорился, что, если надо отступать – пусть отойдут и бабахнут. Клянусь головой Вашего уважаемого тестя, это поможет.

– Твой сын командует заводским ополчением? – удивился Фридрих.

– Ага, – ответил Корнелиус. – А зять, муж дочери – в порту у Массманна правая рука. А этот охломон – мой младшенький.

– Рад познакомиться с твоей семьей, – улыбнулся Фридрих. – Бери пример с сына, кстати – у него винтовка образца позапрошлого века, и то он не жалуется.

– Так кто ж мне нормальную-то даст, – буркнул Освальд. – Мал еще, говорят. А я, между прочим, бронзовый призер города по пулевой стрельбе!

Грохот немного стих.

– Вот сейчас мы и посмотрим, – заметил Фридрих. – Слушай, парень, скоро к нам гости пожалуют. Мы их встретим. Твоя задача – сидеть здесь и отщелкивать тех, кто кажется самым опасным. Справишься?

– Да что два пальца обоссать! – воодушевился Освальд. Корнелиус отвесил ему затрещину:

– Ты как с королем разговариваешь?

– Король?! – выпучил глаза Освальд. – Король же старый!

– Я не король, – напомнил ему Фридрих.

– Wat is reet het verschil37?! – огрызнулся Корнелиус. – Не король, так будешь королем, если с этими разберемся, – и, махнув рукой в сторону приближающихся шварцхойтов, вскинул свой пулемет, готовясь открыть огонь.

* * *

Фредерика почувствовала, что захмелела, но кивнула Пятнашке, меланхолично жующей на одну, левую сторону печенье:

– Еще по одной?

– Вы пейте, – сказала та, – мне нельзя уже. Имплантат предупредил, что я норму выбрала.

– Странно, а мой браслет молчит, – заметила Фредерика, задумчиво застыв с занесенной над бутылкой рукой. – Он действительно такой умный, этот имплантат?

Пятнашка пожала плечами:

– Скорее чувствительный. Нам лекцию про него прочитали, я внимательно слушала. В общем, у него есть несколько типов реакции, в основном, болезненных, конечно. Если я задумаю что-то опасное для себя или окружающих – меня парализует, и сигнал пойдет на пульт контроля. Хорошо мне от этого не будет – одну из наших, HE0000006 на этом замели, говорят, на Дезашанте отправилась. Если начну думать… неправильно – он сделает больно. Если выпью лишнего – устроит мне экспресс-похмелье, такое, что мама, не горюй. Эта страшная сука Грета нам показала – напоила нашу девочку до включения имплантата… жесть.

– А наркота? – спросила Фредерика, так и не налив себе. Спросила из чистого любопытства – наркотики она не пробовала и не желала пробовать.

– Смотри пункт один, – ответила Пятнашка. – Парализует немедленно, да еще и на пентотал пойдешь, чтобы узнать, откуда у тебя зелье.

Она привалилась боком к спинке кровати:

– Раньше они долго росли, эти чертовы штуки, – всхлипнула пронумерованная. – Теперь за сутки выращивают, не всем, правда. Тут от иммунитета зависит, и от длинны теломеров. Я медик недоученный, сразу докумекала, как оно работает. Да толку-то? Бороться с ним нельзя – во-первых, он не даст, во-вторых – это все равно, что самому себе печень удалить – сложно, больно и опасно для жизни. Да и не такой он плохой, если разобраться. Он может яд нейтрализовать – и жидкость, и газ – просто выплюнет в гортань порцию антидота, который сам и синтезирует. Не со всеми работает, но с тем, что часто встречается – запросто. Потом, с ним не переешь, у человека чувство насыщения появляется с запозданием, а этот маленький негодник как-то считает твои калории, чуть перебор – и куска не проглотишь. Инфекции, которые капил… капит… тьфу, короче, через воздух распространяются, тоже он сразу давит. Да и с алкоголем – я вот, например, сейчас как раз в комфортном состоянии, а выпила бы еще, может, и наклюкалась бы….

– Знаешь, – заметила Фредерика, зачарованно слушавшая Пятнашку, – а я бы наклюкалась. Мне страшно.

За окном канонада и не думала стихать, наоборот – только усилилась. Порой прилетало так, что дрожала даже мебель. Где-то со звоном осыпалось стекло, но в окнах покоев Фредерики стекла, хоть и дрожали, но держали, видать, немецкие, с графеновой арматурой…

– Так пей, – пожала плечами Пятнашка. – Мне не так страшно. Кстати, опять из-за имплантата. Он еще и нервную систему модерирует – если страшно, впрыснет адреналина, если не выспался – его же… если что-то правильное скажешь или сделаешь, может и дофаминчиком побаловать. С другой стороны, если тебя укатают на Дезашанте… ой… наверно, это нельзя говорить. Вы простите…

– Ничего, – Фредерика хотела как-то ободрить Пятнашку, и погладила ее по плечу: – нельзя, так и не говори, я и так понимаю, что Дезашанте страшное место. Слушай… а давай мы кое-что сделаем?

– Что? – спросила Пятнашка.

– Как ты думаешь, если я решу… – Фредерика слегка наморщила лоб, – если я смирюсь с тем, что Фридрих мой муж, потому, что твои слова меня убедили, может твой имплантат тебя, хм, наградить за это?

– Судя по всему, да, – с придыханием сказала Пятнашка. Ее щеки порозовели. – И я могу выпить с тобой еще рюмочку. Эх… как мне жаль всех других! Всех, у кого есть эти имплантаты! Если бы они поняли, как он работает – ведь и с ним можно быть счастливым!

– Даже без свободы? – удивилась Фредерика, глядя, как Пятнашка разливает по чуть-чуть.

– А что такое эта свобода? – пожала плечами Пятнашка. – У кого она есть? У Вас, у принцессы, была она когда-нибудь? Вы были ограничены своей… своим пора… положением. Знаете, короны – это просто очень богато украшенные ошейники. У бедного нет свободы, поскольку нет денег, у бесправного – потому, что нет прав. У богатого нет свободы – ему диктуют свою волю его капиталы, у влиятельного тоже нет свободы – его власть… это… ну, его власть тоже для него, как цепь для пса.

– Ты точно на медицине училась, а не на философии? – спросила Фредерика, поднимая рюмочку.

– На медицине, – подтвердила Пятнашка, – но философию не прогуливала. За что выпьем?

– Чтобы стрельба кончилась поскорее, – сказала Фредерика. Они выпили. Пятнашка закусила зефириной, Фредерика вязла финик и стала его обкусывать.

– Когда мой муж вернется, – сказала она, – черт с ним, я буду ему хорошей женой. В конце концов, он красавчик и интеллигент. Я его боюсь, но иногда мне от этого страха даже приятно. Это не то, что канонада. Это будто не по-настоящему. Он сильный, он жестокий, но ему можно довериться…

– Да Вы в него влюбились, мефрау, – хихикнула Пятнашка.

– Иди в жопу, – посоветовала принцесса. – Для тебя же стараюсь. Я хочу… это… слушай, как это называется, когда на себя ответственность берешь, ты говорила?

– Рангхохер, – подсказала Пятнашка.

– Вот, я хочу стать этим твоим рангхохером, – сказала принцесса. – Как ты к этому относишься?

– Да я просто в восторге! – обрадовалась Пятнашка. – Я постараюсь, чтобы сразу сдать экзамен на раухенгестера, но потом все равно хочу остаться при Вас, если позволите.

– О чем речь? – сказала принцесса. – Конечно позволю… знаешь, я тебе страшную вещь скажу, я никому еще в этом не признавалась. Я всю жизнь была такая толерантная, но иногда мне очень хотелось хоть на несколько минут стать настоящей принцессой. Не только на бумаге. Ты говоришь, что корона – это позолоченный ошейник, но, наверно, такой ошейник есть у каждого из нас. Ой, я что-то такое важное подумала… не помню, что. Я…

Ба-бах!!! Вспышка за окном ослепила принцессу. Пятнашка взвизгнула и прижалась к Фредерике, та тоже прижалась к своему будущему унтергебену. По стеклам что-то застучало, словно летний дождь по стеклу – но, вероятно, этот дождь был из осколков.

– Во двор прилетело, Godver! – выругалась принцесса. Да чтоб их там всех разорвало, они что, специально по дворцу фигачат?

– Ага, – кивнула Пятнашка. – Ух, ну и ну… даже имплантат, кажется, испугался. Я думала, умру вообще.

– Выпьем? – предложила Фредерика. – Имплантат не возражает?

– Вроде, нет, – ответила Пятнашка, разливая. – Ух… спасибо Вам.

– За что? – удивилась принцесса.

– Я с вами чувствую себя лучше, – ответила пронумерованная. – С тех пор, как Вы предложили мне быть унтергебеном, у меня какой-то подъем пошел, даже не так страшно уже.

– Не за что, милая, – улыбнулась Фредерика. – Вот что, переночуешь сегодня у меня, чтобы не так страшно было мне. Если что, не бойся, как сексуальный объект ты меня не интересуешь.

– Я не боюсь, – ответила Пятнашка. – Я теперь одного боюсь – что Вы передумаете или у Вас не получится. Вам нужно изучить малый Орднунг, попросите его у Вашего мужа, идет?

– Конечно, – ответила Фредерика. – Не бойся. Все у меня получится.

* * *

В этот раз Фридриху не удалось как следует подраться. Так вышло, что те, кто бросался на него, умирали, не успев предпринять никаких действий против Национального лидера. Одному пуля попала в шею, разворотив кадык; этот здоровяк, как обезглавленная курица, пробежал еще несколько шагов и рухнул, едва не сбив Фридриха с ног – а рядом повалился еще один, нападавший с другой стороны.

– Эй, парень, мы не так договаривались, – с напускной строгостью сказал Фридрих, когда они отогнали шварцхойтов до моста, и Освальд как-то оказался рядом с ним. – Я сказал «самых опасных», а не «самых опасных для Фридриха фон Дортмунда».

Освальд не ответил; просунув длинный ствол антикварной винтовки сквозь проём парапета, он с деловитостью хирурга в операционной отщелкивал отступающих шварцхойтов на мосту. Там явно зарождалась паника – одно дело, когда тебе в спину палят из автоматического оружия, и прилетит или не прилетит – иншалла, а если и прилетит, то на излёте. И совсем другой коленкор, когда в спину дышит смерть, невидимая, потому неумолимая.

– Тебе бы оптику нормальную, – посочувствовал Фридрих, глядя, как Освальд щурится в диоптр, выбирая цель. Стрелял он чертовски быстро для магазинки, и сами магазины менял на ходу: отщелкнул, поставил тот, что держал в руке, выстрелил, не глядя подобрал пустую обойму, выстрелил, опустил обойму в сумку, выстрелил, достал новую, выстрелил раз, два – и по новой. Автомат, не человек!

– Хорошая оптика мне только помешает, – не отрываясь от процесса, который Грета цинично называла охотой на индеек, ответил Освальд, – бегать с ней неудобно, а я и с диоптром справляюсь – сами видите. Две пули потратил зря из пяти пятерок, можете пересчитать по трупам.

– Будет еще король утруждаться, – Корнелиус плюхнулся рядом, ствол его пулемета в темноте светился вишневым. – Пора машинку подгонять, у ребят патроны кончаются, – сообщил он Фридриху. Сейчас они как раз бухалки свои подтащат, вот мы и подзарядимся.

Он стукнул себе кулаком по ладони:

– Krijg ze pleuris38, достать бы их, да как? глаз видит, да зуб неймет, как говорится.

– Ты про те штуковины, что за «Сладким королевством» стоят? – спросил Освальд. – Я достану.

– Хорош заливать, – огрызнулся Корнелиус. – Из чего, из своего курумльтука, что ли?

– Тут меньше мили, – обиделся Освальд. – А моя ружбайка на километр восемьсот бьет прицелом.

У Фридриха ушки были на макушке:

– А доказать можешь? – спросил он. Парень кивнул. – Тогда вот что: Корнелиус, командуй ребятам отступление и вызывай такси с патронами, а мы с Освальдом здесь останемся и попробуем решить нашу проблему, чтобы до утра в догонялки не играть.

– Утро через час будет, – буркнул Корнелиус, потом смысл сказанного до него дошел, – как это останетесь? Тут же все как на ладони, начнут посылать подарки, вас же первым разрывом накроет!

– Не начнут, – ответил Фридрих жестко. – Я твоему парню…

Освальд выстрелил. Фридрих осторожно выглянул через парапет – из-за края полуснесенной стекляшки, должно быть, того самого «Сладкого королевства», виднелся ствол импровизированного миномета, рядом стояло несколько человек, еще один, по-видимому, валялся на земле. Еще выстрел – и один из стоявших рухнул, как подкошенный.

– Я твоему парню верю, – закончил мысль Фридрих. – и, как видно, не зря. Давай, делай, что сказал.

– Ну, уж нет, – ответил Корнелиус. – То есть, отход-то я скомандовал уже, дело плёвое, а сам никуда не пойду. Патроны у меня есть еще, я тут разжился немного у одного шварцхойта с такой же машинкой, как у меня, – он показал на небрежно брошенный им ранее на землю тюк. А Вас я одного не брошу, да и парня своего тоже. А вдруг они контратакуют? Вдвоем вы не отобьетесь….

– А втроем мы, конечно, отобьемся, – усмехнулся в усы Фридрих. – Ладно уж, оставайся, викинг. Какой у нас самый высший орден?

– Хер его знает, – честно ответил Корнелиус. – Ну, то есть…

– Не переводи, я язык хорошо понимаю, – сказал Фридрих, удовлетворенно наблюдая, как на том берегу шварцхойты пытаются вытащить на набережную свои адские игрушки – и валятся замертво, даже те, кто пытались обойти здание с той стороны. – Вот что, передай ребятам….

Раздался хорошо знакомый уже гул, и в канал плюхнулось что-то тяжелое, тут же разорвавшись. Фридриха и Корнелиуса с сыном окатило водой, но никакого другого эффекта выстрел не имел. Еще один разрыв прозвучал почти у противоположного берега.

– Что, ручонки коротки? – заорал Корнелиус, хотя на том берегу канала его вряд ли услышали бы. – Стреляйте – стреляйте, я не прочь принять душ на халяву.

– Не ори, надорвешься, – посоветовал Фридрих. – Короче, передай ребятам, чтобы подтягивались к мосту. Как соберутся – попробуем контратаковать. Освальд, твоя задача – не дать им пустить в ход свои хэллфайры. Жаль, конечно, что ни за зданием прячутся…