Читать книгу Украина – четверть века незалежности. Книга первая. 1991-1999 годы - Александр Афанасьев - Страница 4

Вопрос унитарной или федеральной структуры украинского государства – был поднят впервые еще во время парламентских выборов 1990 и президентских выборов 1991 года и до сих пор является одним из основных в украинской политике. Неправильный ответ может погубить всю политическую карьеру и прославить политика как зрадника (предателя). Это далеко не технический вопрос: украинские националисты считают, что только будучи унитарной Украина сможет выжить. Примеры обратного: РФ и США являются федерациями, а Швейцария и Германия (де факто) даже конфедерациями – никого не убеждают и только вызывают озлобление. И все эти страхи имеют глубокие исторические корни.

Для начала – раз уж заговорили про Австро-Венгрию, позвольте привести пару, так сказать, приветов из прошлого. Отрывки из книг великих – Стефана Цвейга и Зигмунда Фрейда.

Вот отрывки из книг Зигмунда Фрейда, которые собрала в своей книге о предвоенной Европе Маргарет МакМиллан

Национальные противоречия не только приводили к вспышкам уличного насилия, но и до крайности затрудняли работу обоих парламентов Дуалистической монархии. Политические партии, создаваемые на основе языка и этнической принадлежности, были по большей части заинтересованы лишь в защите этнических же интересов, а потому блокировали работу, которая не служила этим целям. Депутаты дули в трубы, звенели колокольчиками, били в гонги и барабаны, бросались чернильницами и книгами – все для того, чтобы заткнуть рты оппонентам. Обструкция стала обычным приемом – в ходе одного из самых известных случаев такого рода немецкий депутат выступал подряд двенадцать часов, лишь бы только не дать чехам возможности добиться в Богемии и Моравии равных прав для чешского языка.

* * *

Целый ряд венгерских политических лидеров и их сторонников последовательно стремились к тому, чтобы шаг за шагом сделать значительную часть армии империи более «венгерской» – с чисто венгерскими полками во главе с говорящими по-венгерски офицерами и под венгерскими же знаменами. Такие меры угрожали целостности и эффективности армии – кроме того, как указывал французский военный атташе, нужного количества пригодных офицеров все равно не было в наличии. Когда Франц Иосиф попытался успокоить страсти и в 1903 г. провозгласил, что его армия пронизана духом единства и гармонии, а ко всем этническим группам относятся с равным уважением, это лишь подлило масла в огонь. Венгерские националисты в Будапеште ухватились за то, что «этническим» по-венгерски прозвучало как «племенным», что, конечно, было сочтено смертельным оскорблением

* * *

Внимание общества сосредоточивалось на пустяках – на том, как в Опере поссорились чешский и немецкий исполнители, на драке, которая произошла в парламенте из за назначения какого то чиновника в Богемии, на достоинствах последней оперетты или на продаже билетов для благотворительного бала»

* * *

Последнее было связано с тем, что и у самих венгров имелись затруднения в области «национального вопроса» – затруднения, которые они до того момента успешно игнорировали. Венгры, или, как они сами предпочитали называться, мадьяры, представляли собой лишь незначительное большинство обитателей страны, но строгие ограничения избирательного права гарантировали им почти полное господство в парламенте. К 1900 г. национальные движения (сербское, хорватское, румынское) охватили Венгрию, и такое отсутствие представительства в органах власти лишь усиливало их. Дополнительным поводом для недовольства было принудительное насаждение венгерского языка в школах и присутственных местах. В те годы национализм усиливался повсюду – как внутри Австро-Венгрии, так и вне ее. В 1895 г. в Будапеште собрался Конгресс национальностей, который потребовал, чтобы Венгрия была провозглашена многонациональным государством. Венгры отреагировали на это с гневом и тревогой. Даже сравнительно либерально настроенный Тиса попросту не мог принять того факта, что внутри Венгрии существуют и другие национальности, обладающие собственными законными интересами. С его точки зрения, те же румыны (за исключением радикалов) были кем-то вроде крепостных крестьян и хорошо знали свое место: «Я знаю, что это кроткие, мирные люди – они уважают дворянство и благодарны за любое доброе слово»

* * *

По всей территории Дуалистической монархии прокатилась тогда волна национализма, вызвавшая бесконечные и бесплодные споры относительно школ, рабочих мест и даже табличек с названиями улиц. Во время переписи вопрос о том, какой язык для человека является родным, стал ключевым при определении соотношения сил между отдельными нациями – а потому различные группировки даже стали вывешивать плакаты, подталкивающие к тому или иному «верному» ответу на него. Часто национальный вопрос сочетался с классовыми противоречиями – например, румыны и русины были по преимуществу крестьянами и в этом качестве противостояли венгерским и польским землевладельцам.

Тем не менее, сила националистического движения была такова, что классы, которые в других странах сплотились вокруг социалистических, либеральных или консервативных партий, в Австро-Венгрии раскололись по национальному признаку.

Поскольку картина чересполосицы населения в Австро-Венгрии складывалась веками, то практически в любом месте можно было обнаружить узел национальных противоречий: в Словении словенцы конфликтовали с итальянцами, в Галиции – поляки с русинами, а немцы, казалось, противостояли всем – и тем же итальянцам в Тироле, и чехам в Богемии. В 1895 г. правительство Австрии пало из-за того, что немецкие представители выступили против создания для словенцев параллельных классов в средней школе. Два года спустя между немцами и чехами вспыхнул конфликт из за права использования чешского языка в официальных документах – в итоге начались уличные беспорядки, а еще один премьер министр был вынужден уйти в отставку. Когда в 1904 г. в Университете Инсбрука дали возможность изучать право на итальянском, это вызвало возмущение и манифестации уже со стороны немецкого населения. Новые железнодорожные станции оставались безымянными из-за того, что не удавалось прийти к согласию по поводу языка, на котором их следует назвать.

В Инсбруке, кстати, в 1904 году во время этих манифестаций убили человека. А вот уже Стефан Цвейг с его «Вчерашним миром» – плач по утраченной Европе и рухнувшей стране.

Но вот явился на свет и третий цветок, синий василек, любимый цветок Бисмарка и символ немецкой национальной партии, которая – только тогда этого еще не понимали – с убойной силой осознанно стремилась к перевороту, к разрушению австрийской монархии, чтобы под прусским и протестантским началом создать – уже привидевшуюся Гитлеру – Великую Германию. В то время как христианско-социалистская партия упрочила свои позиции в Вене и в деревне, социалистическая – в промышленных центрах, национал-немецкая имела своих приверженцев почти исключительно в пограничных районах Богемии и Альп; она компенсировала свою малочисленность дикой агрессивностью и безмерной жестокостью. Несколько их депутатов стали бичом (в былом смысле), позором австрийского парламента; в их идеях, в их методах Гитлер (также австриец из пограничного района) имеет свои истоки. У Георга Шёнерера он заимствовал призыв «Прочь от Рима!», следуя которому по-немецки организованно тысячи германских националистов назло императору и клиру перешли из католичества в протестантизм, от него перенял антисемитскую расовую теорию («Все свинство – в расе», – говорил его знаменитый прототип), а также использование беспощадного, все сметающего на своем пути штурмового отряда и тем самым принцип, с помощью которого маленькая террористическая группа запугивает далеко превосходящее по численности, но гуманно-пассивное большинство. То, что для национал-социализма делали штурмовики, разгоняя дубинками собрания, нападая по ночам на идейных противников и избивая их до полусмерти, немецким националистам в Австрии обеспечивали студенты, которые под защитой университетской неприкосновенности учиняли беспрецедентные бойни и по первому свистку готовы были по-военному четко маршировать при всякой политической акции. Корпоранты, так называемые «бурши», с рассеченными лицами, упившиеся и бездушные, легко врывались в актовый зал, потому что у прочих студентов были только повязки и фуражки, а эти были вооружены тяжеленными дубинками; беспрестанно провоцируя, они избивали то славянских, то еврейских, то католических, итальянских студентов и изгоняли беззащитных из университета. Во время каждого такого «променада» (так назывались те субботние вылазки) текла кровь. Полиция, которая благодаря старинной привилегии университета не имела права вступать в университетский двор, должна была безучастно наблюдать извне, как там бушевали эти трусливые погромщики, и ограничивалась лишь тем, что подбирала истекающих кровью потерпевших, которых хулиганы просто сбрасывали с лестницы. Там, где крохотная, но горластая партия немецких националистов в Австрии желала чего-нибудь добиться, она всегда высылала вперед штурмовые студенческие отряды; когда граф Бадени с согласия императора и парламента издал закон о языках, который должен был способствовать миру между национальностями Австрии и, возможно, мог бы продлить существование монархии еще на десятилетия, эта горстка молодых парней заняла Рингштрассе. Пришлось вмешаться кавалерии, пошли в ход сабли и пули. Но столь велико было в ту трагически слабую и трогательно гуманную либеральную эру отвращение к любому насилию и любому кровопролитию, что правительство отступило и не решилось на террор против немецких националистов. Премьер-министр подал в отставку, и исключительно лояльный закон о языках был отменен. Вторжение жестокости в политику могло отметить свой первый успех. Все расселины и трещины между нациями и классами, которые с трудом замазывало время компромиссов, разверзлись и стали пропастями и безднами. В то последнее десятилетие перед новым столетием в Австрии уже началась война всех против всех.

Однако мы, молодые люди, с головой ушедшие в наши литературные амбиции, мало обращали внимания на опасные изменения в нашей стране: мы знали лишь книги и картины. У нас не было ни малейшего интереса к политическим и социальным проблемам: что значили все эти резкие перепалки в нашей жизни? Город приходил в волнение от выборов, а мы шли в библиотеки. Массы восставали, а мы писали и обсуждали стихи. Мы не видели огненных знаков на стене, мы беспечно вкушали, как во время оно царь Валтасар, от всех изысканных яств искусства, не видя впереди опасности. И лишь когда через десятилетия обрушились стены и нам на голову рухнула крыша, мы осознали, что фундамент давно уже подточен и вместе с новым веком начался закат индивидуальной свободы в Европе.

Как мы видим – все до боли, до крика знакомо – бандитствующие студенты, дерущиеся депутаты, безумные языковые законы. И кстати, Львов и большая часть Запада Украины – в те времена, что описаны Фрейдом и Цвейгом – входили как раз в Австро-Венгрию. Конец известен – крах страны, крах Европы, черная тень гитлеризма. Увы, история никого и ничему не учит. Никого и ничему.

Кстати, Вячеслав Черновол, который в истории независимой Украины занимает примерно такое же место, как у нас академик Сахаров – видел будущее Украины как федеративной республики:

http://podrobnosti.ua/966556-pamjat-o-chernovole.html

«Вижу в составе Украинской Федеративной Народной Республики такие земли, как Киевщина, Подолье, Волынь, Галичина, Буковина, Закарпатье, гетьманщина, Слобожанщина, Запорожье, Донеччина, Таврия (Черномория), а Крым – как независимого соседа, или автономную республику в союзе с Украиной. Каждая из этих земель будет иметь свой парламент (Донецкий Совет, Галицкий Совет и т.д.) и свое земельное правительство, а двухпалатная (с пропорциональным представительством от всего населения и равным – от земель) Центральная рада Украины будет заниматься и гарантировать демократические права (на оппозицию, на свободные выборы, на свободу слова и печати, на частную или коллективную собственность, на неприкосновенность и достоинство личности)».

В общем-то, вполне приемлемая и, безусловно, демократическая конструкция, чем-то напоминающая Германию. Однако, уже в 1991 году взгляды Черновола изменились, став национал-шовинистическими, но с украинским привкусом.