Читать книгу Империя, которую мы потеряли. Книга 1 - Александр Афанасьев - Страница 93

Как то раз мне попалось на глаза выражение «великие нерассказанные истории девятнадцатого века». И мне подумалось – а что, в ХХ веке нет трагедий и нет нерассказанных историй?

На мой взгляд, самая великая трагедия ХХ века – гибель русской деревни и ее народа. Стомиллионный народ просто исчез, не оставив от себя ничего.

Надо сказать, что он сопротивлялся. Его единственным выигрышем был 1917 год – он проиграл 1905 год, затем он проиграл период с 1918 по 1929 годы, когда Сталин начал великое разграбление и порабощение русской деревни, затем в период 1941—1945 год он понес невосполнимые человеческие потери, был навсегда подорван его генофонд, и наконец, в период с 1945 по 1975 год – его остатки переселились в города, подвергнутые окультуриванию. Но это окультуривание – означало так же и потерю корней.

Мы не первая страна, в которой происходило массовое переселение в города. Но нигде это не происходило так травматично и нигде это не сопровождалось полной сменой культурного кода нации.

В Европе это происходило так – в какой-то момент все граждане признавались равными, создавалось национальное государство, интеллигенция длительным и упорным трудом создавала национальную культуру и разрабатывала национальный язык. Он был нужен заново, так как город и городская жизнь требовали новых слов и терминов, наука, искусство, военное дело – всё это требовало целых словарей терминов.

Но полного разрыва городской и деревенской культуры все же не происходило. Равно как и новые горожане – помнили, откуда они вышли и не стыдились этого. Только у нас сельского происхождения принято стыдиться. Современные немцы по выходным едут в провинцию, там одевают национальную одежду, едят национальную еду, танцуют танцы, проводят фестивали – для них это необходимо, чтобы продолжать чувствовать себя немцами. В России же современная русская культура изначально городская и никаких корней в сельской не имеет. О том, как мы относимся к селу говорит хотя бы состояние центра России – областей и краев, прилегающих к Москве. Это же мрак! И тоже, кстати, парадокс – области национального центра, метрополии получаются самые отсталые из всех.

В России деревня просто умерла. В 1917 году она не смогла ни передать городу культуру, ни закрепиться в городе, ни дать своих лидеров. Все лидеры большевиков – были или городскими или чужими, из русской деревни не было никого. Сталину удалось страшное – повторное порабощение народа. Это, видимо, единственный случай в истории, когда после длительного пребывания народа в свободном состоянии, кому-то удалось восстановить рабство. Сталинская система просуществовала только одно поколение, не смогла воспроизвестись и не пережила смерти создателя – после смерти Сталина от нее немедленно отказались – но деревню она добила. На место крестьянина пришел колхозник – мелкий вор, алкоголик и разгильдяй. Которому по фиг на всё – на землю, на скотину… для него всё – чужое.

При переселении в город – русская городская культура была создана заново, не как продолжение и переосмысление деревенской – а как культура другого народа. Не осталось ни книг, ни музыки, ничего. Что-то есть, но мизер. У нас есть Толстой; но не забывайте – Толстой дворянин, смог ли он описать жизнь крестьян как она есть? Не знаю. В русской культуре не осталось ничего, современная русская культура – продолжение дворянской, городской ее линии.

Трагедия русской деревни была в том, что ее хотели убить все. И свои и чужие. Гитлер хотел обратить ее в рабство. У Ленина и Сталина – как до них и Николая II выбора не было – Россия, а потом и СССР обречены были или стать индустриальной, городской, развитой страной или погибнуть. Но Российская Империя имела шанс стать такой страной, не убивая деревню. СССР – уже нет.

Ниже я попробую лишь немного рассказать о русской деревне. О том, как она жила. Как умерла, рассказывать не буду. Может, когда-нибудь потом…

Итак…

Основной факт… и основная причина подлинной социальной русской революции, появившейся на поверхности в 1905 г. и победившей в 1917-м, состоит в том, что 80% населения России жило по иному праву на землю, чем остальные 20%, состоящие из городских и, вообще, более затронутых культурой жителей. В этом основном раздвоении и заложена была та мина, которая взорвала все социальное здание Российской Империи…

А. С. Изгоев

Признавайтесь, кто прочитал «Войну и мир» Толстого в школе? Никто кроме учительницы литературы, верно? Между тем название этой книги не «Война и мир» – а «Война и мiр». Мiр – это не состояние отсутствия войны, это мир как общество, как совокупность живущих. В данном случае Толстой попытался описать русский мир того времени, времени тяжелейшей войны и блистательной победы – и трагически ошибся. Ибо в своей книге автор наивно попытался оттолкнуться от образа единого общества, вставшего против неприятеля – но это было мягко говоря, далеко от истины. Толстой трагически ошибся, как ошиблась и вся русская интеллигенция, ярким представителем которой как раз и являлся Л. Н. Толстой. Никакого единого общества, мiра – не существовало. Существовали два разных народа, и отношения между ними сильно напоминали отношения колонизируемых и колонизаторов. Ошибка в понимании русского народа как единого, сплоченного общим национальным порывом – привело к трагической недооценке возможных последствий Первой мировой войны, ее проигрышу и кровавой революционной вакханалии.

Поразительно, но и выигравший в этой схватке с городом и с «цивилизованными русскими» крестьянский мiр – почти сразу же и проиграл. Город, в лице партии большевиков – нанес ответный удар, отняв у крестьян всю землю, загнав в колхозы и заставив трудиться как рабов. А Вторая мировая война – нанесла крестьянскому мiру смертельную травму, от которой он тихо скончался где-то в семидесятых…

Откуда все это пошло?..

Многие считают, что с Петра I. Я полагаю, что со времен Смуты, когда – и это надо признать – Россия погибла и русский народ в большинстве своем – погиб. За следующее столетие после смуты численность населения России возросла в четыре раза, но это были не русские – а в основном приезжие из Европы, которые в общем то и стали основой нового русского народа. Который пополнялся за счет самых разных других народов – например, немало пленных шведов, немцев, французов – оставались в России и становились в третьем поколении русскими. Русский народ времён, скажем Александра I – уже мало что имел общего с русским народом времен Ивана Грозного. Массовое переселение в Россию прекратилось именно в XIX веке за счет смены направления миграционных потоков – теперь ехали в США. И вот это иссыхание миграционного потока из Европы в сочетании с демографическим взрывом того самого исконного русского народа, который остался со времен Ивана Грозного и выжил несмотря ни на что – на мой взгляд в сочетании с вызванным этим аграрным перенаселением и послужило базовой причиной для двух русских революций – 1905 и 1917 годов.

Я совсем недавно встретил поразившую меня цифру. Если считать городскими жителями лишь тех, кто проживает в городе постоянно и всей семьей, а не приходит в город на заработки, возвращаясь в деревню на сезон полевых работ – то в 1910 году горожан в России было всего шесть процентов (а не двадцать, как писал Изгоев). О чем мы вообще говорим?

Крестьянский мiр существовал рядом с теми шестью процентами, которые считались – и сами себя считали – русским народом – на протяжении, по крайней мере, трех столетий. Про него почти ничего не знали. Время от времени он давал о себе знать чудовищными восстаниями – Разин, Болотников, Пугачёв. Время от времени он вставал во весь свой исполинский рост и громил врага – поляки, французы Наполеона отнимали лошадей и пропитание. Для крестьянина посягательство на лошадь означало угрозу гибели его и его семьи… первые же вояжи фуражиров вызвали крестьянские бунты, убийства французских солдат, отряженных искать продовольствие. Затем появились летучие конные отряды и объяснили, что Царь разрешил убивать… Крестьянское восстание, на сей раз санкционированное властями, полыхнуло с чудовищной силой, в его пламени и сгорела самая сильная на тот момент армия. Но что не увидел ни Лев Толстой, ни декабристы – крестьяне сражались отнюдь не за Россию. Для них само понятие «русский» было либо чем-то отвлеченным, либо незнакомым, на вопрос «Кто ты?» – они либо называли религию (православный) либо деревню, откуда родом или уезд. Деревня донациональна.

Русский мiр жил по своим законам, не имевшим ничего общего с государственными. Попробую здесь хотя бы вкратце описать их.

1. Базовой ячейкой крестьянского мира является семья, а следующей – община и ее сход. Выполнение любого решения схода есть святая обязанность любого члена общины, за невыполнением могло последовать убийство или изгнание. Фактически, это даже дофеодальная, племенная структура общества.

Решение схода было выше любого государственного закона, если при его исполнении закон нарушался, приезжала полиция или солдаты – те, кто был услан на каторгу или убит считался пострадавшим за общество, его семья бралась на попечение мiра, а сам он пользовался огромным уважением, даже если совершил убийство. Нередко, так убивали хозяина, если тот совсем не давал жить – хозяева о том знали и прекрасно понимали, до каких пор можно давить. Проблема в том, что примерно к 1905—1907 году в центральной России перенаселенность стала таковой, что крестьянский мiр не только больше сам ничего не мог дать государству, но и сам нуждался в помощи. Причины этого описаны, в том числе и в статье про экономику крестьянства – передельная община на корню убивала инициативу людей, делала бессмысленным и даже вредным повышение плодородия твоего временного участка. Все это накладывалось на демографический взрыв.

Ю. С. Пивоваров «Полная гибель всерьез»

Между 1850 и 1914 гг., за 60 с небольшим лет, население России выросло в два с половиной раза (68 млн.. человек – 170 млн.. человек; в 1900 г. – 125 млн.. человек). Это были самые высокие в тот период темпы увеличения населения в Европе. Вместе с тем урожайность зерновых была существенно ниже, чем среднеевропейская. В течение XIX в. на 60% увеличилась и посевная площадь (1809 г. – 80 млн. га, 1887 г. – 128 млн. га). «Однако даже такого безостановочного расширения посевной площади не хватало, поскольку… население росло еще скорее, а урожаи оставались на прежнем уровне. К 1880-м годам в средней и южной полосе России целины практически не оставалось, и земельная рента увеличилась необыкновенно. В то же самое время… рост современной промышленности лишал крестьянина основного источника побочного дохода.

Действительно, несмотря на значительное расширение посевной площади, сельское население росло еще быстрее, намного быстрее. В результате начался процесс обезземеливания миллионов крестьян. Не поспевала за резким демографическим подъемом и урожайность. В начале XX в. крестьянство европейской части России собирало 14 пудов хлеба на душу населения. Прожиточный минимум официально определялся в 20 пудов. Годовой доход средней крестьянской семьи тоже значительно отставал от минимального прожиточного (38 и 49 рублей соответственно).

Таким образом, русское крестьянство в целом явно недоедало. К примеру, потребление хлеба на душу населения в России равнялось 13 пудам, во Франции – 22,3, в Германии – 19,45, в Великобритании – 18,39. В год на питание тратили: русский крестьянин – 20 руб., немецкий – 40, французский – 56 руб. Причем происходило постепенное ухудшение питания, что, безусловно, сказывалось на здоровье крестьян. Об этом свидетельствовало нарастание доли так называемых забракованных и получивших отсрочки по состоянию здоровья при приеме на военную службу. В 50 губерниях Европейской России в конце 70-х годов таких было 11%, а в начале XX в. – 22%.

Обратите внимание на два не слишком-то заметных факта. Первый – так как бедные крестьяне, работая на земле, не могли прокормить даже себя – им приходилось хлеб покупать. Конкурируя в этом смысле со скупщиками для экспорта. И второй. Раньше дополнительным доходом семьи было кустарное производство. Но вследствие развития промышленности, ни город, ни богатый односельчанин уже не нуждался в кустарных поделках, он покупал фабричную вещь. А развитие промышленности снижало и спрос на сезонную и низкоквалифицированную рабочую силу – нужна была квалифицированная и на весь год. Так город и бедная часть деревни стали друг другу СОВСЕМ НЕ НУЖНЫ.

Столыпин пытался переселять лишних крестьян в Сибирь – плохо получилось. Радикалы же подсказали, что делать, и крестьянский мiр пошел у них на поводу, убив в 1917 году государство, мешавшее новому переделу земли, как убивали раньше не дающего жить хозяина.

Обращу внимание – подобная жизнь не имеет ничего общего с жизнью в Европе, где закон все-таки признавали все крестьяне и вынуждены были уважать. Британский кровавый уголовный кодекс со смертной казнью по 288 составам преступлений не уважать было невозможно, и на селе там существовали сельские общины, живущие именно по этому закону. В России собственно Россия – ограничивалась городами, за городской чертой начиналось уже что-то совсем иное. Немало этому способствовал и минимальный полицейский и чиновничий аппарат, в несколько раз меньший, чем в европейских странах. Закон просто никто не представлял – кроме являвшихся солдат, если происходил бунт или убийство. Раньше был хотя бы помещик, который жил на селе и был кровно заинтересован в том чтобы его не подняли на вилы – но сейчас большинство помещиков и не показывалось в деревне, занимаясь кто проживанием последнего, кто спекуляциями.

2. В продолжение первого тезиса – крестьянин долгое время не имел доступа к нормальному государственному суду, но в нем по факту и не нуждался (по крайней мере, он так думал). По всем мелким делам – а крупных в деревнях почти не было – судил либо сход, либо мировой (непрофессиональный) судья. Закон, по которому принимали решение – не имел ничего общего с официальной, государственной правовой системой.

В этом неписанном законе на первом месте была т.н. «витальность» – то есть выживание семьи, общины в целом, и только потом отдельного индивида. На втором месте сохранение в неприкосновенности традиций и правил, позволяющих выживать. Покушением на витальность считался, например поджог или попытка угона или убийства лошади – за это мгновенно озверевшие крестьяне творили самосуд, расправляясь с покусителем. Убийство человека таким тяжким не считалось, и убийцу чаще всего отдавали в руки государственного правосудия.

Воровство считалось преступлением, только если ты воровал у такого же, как и ты. При этом, украсть у помещика или у выделившегося из общины отрубника – преступлением не считалось (!). Оправдывалось это тяжелой жизнью. Зато серьезным преступлением считалась «обида» – она разрушала целостность общины.

Целостность общины и согласие всех ее членов считалось наивысшим благом. История сохранила подробности о деле, которое разбирал общинный суд – двое оспаривали принадлежность земельного участка. Общинный суд признал одного из них правым и отдал ему 2/3 участка, а проигравшему – 1/3. Случившийся тут же горожанин с юридическим образованием изумился: как так? Если один прав, а другой нет, отдайте тому, кто прав весь участок! Нельзя – сказали ему, им еще вместе жить и у обоих семьи, которые надо кормить. Вот этот спор – показывает базовые отличия государственного права, основанного на римском, от права русского мiра.

3. Земля. Земля считалась наивысшей ценностью, так как позволяла выживать многим поколениям. Право собственности на землю крестьянами фактически не признавалось в том проявлении, в каком оно было прописано в законе – они считали что право на землю дает во-первых труд на ней, во вторых – необходимость наличия земли для выживания крестьянских семей. То есть, земля должна принадлежать тем, кому она нужна и кто на ней работает. Право городских на землю не признавалось вовсе. Право помещика признавалось, но условно, крестьяне говорили: мы ваши, а земля наша. При этом, большинство крестьян вовсе не чувствовали потребности в освобождении – им нужна была только земля.

Однако земля обрабатывалась не коллективно, а индивидуально, семьями. А так как главнейшей ценностью было выживание, оно было выше любого права собственности, земля делилась «по едокам» и регулярно переделивалась. Отсюда – постоянные переделы земли на крестьянских сходах. Как и демографический взрыв – в крестьянских семьях рожали много детей, чтобы получить больше земли. Но с другой стороны – крестьяне не слишком-то вкладывались в повышение плодородия земли, так как знали, что чем плодороднее будет его земля, тем больше желающих будет на следующем сходе получить именно этот кусок земли. Кроме того, существовала чересполосица – земли нарезали не отдельным куском, а по кусочку, чтобы не было такого, что одним достались только хорошие, а другим только плохие земли, чтобы никому не было обидно. Но это так же в корне блокировало любые попытки внедрения современной агротехники и повышения плодородности земли. Получался замкнутый круг. Попытки внедрить кооперативные методы сельского хозяйствования почти всегда проваливались. Одним из тех, кто пытался это внедрить, был В. И. Ленин, пытавшийся разделить доставшуюся ему землю на участки по 10 га и внедрить кооперативы немецкого типа. Затея провалилась, и видимо именно с тех пор Ленин возненавидел русское крестьянство, которое приказывал уничтожать удушающими газами, как на Тамбовщине, и отбирать хлеб с винтовками.

Отмечу один момент, который мало кто понимает. Общинное землевладение не было общественным! И тот, кто считал, что русской крестьянин a priori не готов к частной собственности и даже ненавидит ее – в корне ошибался! Русский крестьянин посредством общины имел право не на долю в произведенном обществом продукте (плодов выращенных на земле), а право (пусть временное и условное) на земельный участок в натуре, и никто в общине и даже сама община никаким большинством голосов не могла его этого права лишить! Не следует путать общину с колхозом – это разные вещи! Община никогда не предполагала общественной обработки земли, а сама идея колхоза взята из европейского опыта кооперативов, в России мутировавшего в колхозы и с треском провалившегося. Более того. Первые попытки внедрить коллективную обработку земли (то есть колхозы) приходится на правление аж Николая I и все они провалились! Ленин в молодости пытался организовать кооператив немецкого образца на селе и потерял время и деньги. Русский крестьянин не принимал общественную обработку земли! А община – была инструментом самоуправления и постоянного перераспределения скудных земельных ресурсов при постоянно растущем населении. Она нарушала неприкосновенность частной собственности – но общественную собственность на землю не создавала.

Постоянные переделы (и связанное с этим желание вложить в землю поменьше, а получить побольше), связанное с этим наплевательское отношение к земле и неготовность вкладывать в то что чужое – привели к тому, что уже в начале ХХ века голод стал постоянным спутником русской деревни, и несыто ели даже в годы, считавшиеся урожайными. При этом, голод затрагивал только те местности где существовала община и передел земли – центральные области России. На Украине, например голода не было никогда (до Сталина), в Сибири тоже про голод никогда не слышали. Процветали те крестьянские общины, которые либо отходили от переделов и чересполосицы (чаще подражая помещику или разбогатевшему соседу), либо отказываясь от натурального хозяйства и начиная специализироваться, например, на выращивании и сушке овощей для города, а нужное для пропитания зерно закупая. Либо вообще отказываясь от крестьянского труда как источника средств к существованию и делая ставку на симбиоз с городом, в котором особенно преуспела Ярославская волость.

Кстати про ярославщину.

4. Ярославская волость в Российской Империи была столь уникальным явлением, что ее стоит упомянуть отдельно. Конечно, ее не стоит ставить в пример остальным, для всех места в городах все равно не хватило бы. Но ярославцы первыми осознанно и целой областью сделали ставку не на крестьянский труд, а на сотрудничество с городом и на предпринимательство. И преуспели. Ярославская волость наряду с Нижегородской – одна из наиболее пострадавших от революции, если бы не 1917 год, это был бы один из наиболее богатых регионов России, а то и Европы.

Как пробились ярославцы?

В те времена людей, которые имеют дело с деньгами или хозяйским товаром просто так не принимали на работу: он скроется, и где искать? Ярославцы поступили просто и гениально – они создали ярославское общество, где каждый из его членов отвечает за всех других круговой порукой и без ограничения суммы. Соответственно любой ущерб, который мог нанести любой ярославец любому купцу – компенсировался без ограничения суммы. Стоит ли удивляться тому, что купцы стали нанимать на должности приказчиков, кассиров и прочих – только ярославцев?

Аналогичные общества существовали и у выходцев из других регионов, но никто не смог и близко подобраться к могуществу ярославцев.

Следующим шагом ярославцев было то, что они осознали – из-за цикличности экономики и всяческих неурядиц бизнесы имеют обыкновение разоряться и в этот момент тот, у кого есть деньги, может купить их очень дешево, чуть ли не за десятую часть их истинной цены. У ярославцев деньги были всегда потому, что все ярославцы которые работали в город, часть денег вносили в общий фонд. Таким образом, они стали выкупать места, где работали. Истории о том, как, скажем, ярославец начинал работать в Москве или Петербурге мальчиком на побегушках, а заканчивал владельцем ресторана – это не о его личной хватке и пронырливости. Ярославское товарищество дало ему денег для выкупа бизнеса у разорившегося владельца. А он просто был номинальным владельцем.

Точно так же, кстати, стали поступать и другие официанты – образовались например товарищества официантов, первое, второе, третье – и каждое из них собирало деньги и постепенно выкупало рестораны, где они работают. К 1917 году уже большинство самых «крутых» заведений принадлежали таким вот товариществам.

Ярославцы так же занимались торговлей, и на этой ниве тоже лидировали. По двум причинам – потому что деньги на открытие бизнеса давал не банк и не ростовщик, а общество, и потому что ярославцы могли предоставлять покупателям кредит, опираясь опять-таки на ресурсы общества. В чем-то ярославцы были предшественниками нынешних кавказских общин, вели они дела так же – но при этом были русскими.

К 1917 году ярославское общество было мощнейшей организацией со своей ссудной кассой, со стипендиями для студентов, с ночлежными домами и просто домами для небогатых ярославцев, приезжающих в город. Фактически, ярославцы были диаспорой в том смысле, в каком сейчас диаспорой являются кавказцы или азербайджанцы в Москве. Только ярославцы еще были русскими…

Революция не оставила от всего этого камня на камне.

5. Алкоголизм.

Пьянство было непременным спутником русского крестьянина, но отношение к пьянству было неоднозначным. Алкоголь не отвергался общиной, он был своего рода социальной анестезией, позволяющей существовать в ужасных условиях. Ну и эти ужасные условия создавать. Были, например случаи, когда погорельцам собирали всей деревней – но не на восстановление хозяйства, а чтобы с горя напиться. Практически любое событие на селе отмечалось коллективной пьянкой до упаду. С другой стороны алкоголик (то есть тот, кто не контролировал себя и свою тягу к спиртному) никогда не пользовался ни уважением, ни правом голоса на крестьянском сходе. Во время крестьянских работ – никто, кроме самых конченых капли в рот не брал.

Трата денег на спиртное была обусловленной. Общинная система предусматривала переделы земли, на этом фоне вкладывать в хозяйство, в увеличение продуктивности смысла не было. Не стоило и вовсе показывать свою зажиточность – будут завидовать. В итоге единственным направлением, куда можно потратить свободные деньги. была выпивка. Кстати, в 1906 году, когда по понятным причинам не собрали подати, был проведен мини-опрос на тему, куда дели отложенные для податей деньги. Ответ был один – пропили.

Алкоголь был формой налога, подчас единственной, какую удавалось собрать. Подушная подать была, но ее удавалось собрать не всегда, в некоторых деревнях были многолетние задолженности. А вот алкоголь пили все, и наценка в нем шла государству либо помещику.

Своеобразной формой протеста была «коллективные зароки» – это когда сход собирался и давал зарок отказаться от потребления спиртного полностью. Это был фактически отказ платить налоги. И так сход воздействовал на местную власть и помещиков.

6. Реформы Александра II и Столыпина

Эти реформы закрепили условия для развала общины, что было, в общем-то, единственным выходом из сложившейся ситуации, но издержек никто не просчитал.

Реформа Александра II сделала крестьян и помещиков юридически равными. Крестьянин теперь был равен помещику практически во всем. Развитие железных дорог и промышленности – сделало крестьян намного более мобильными – самые крепкие и инициативные (но которые при этом смогли вырваться из пут общины) потянулись в города, многие там преуспели. С другой стороны – стало возможно открывать производства на селе, чем многие и занялись.

…только в Пензенской губ. количество крупных крахмальных заводов за 1890—1908 гг. увеличилось с 1 до 14, а сумма производства соответственно с 6 тыс. до 150,05 тыс. руб. В Адресной книге за 1905 г., с учетом мелких предприятий, прослеживается деятельность 22 предприятий данной отрасли. Ярким примером крестьянского предпринимательства служит развитие частной инициативы жителей с. Бессоновки Пензенской губ., где традиционная товарная специализация (производство огородных культур и прежде всего лука) к 90-м гг. XIX в. дополнилась производством картофеля. Более 60 вагонов данной технической культуры ежегодно вывозилось из села в губернский город Пензу и далее. Значительное количество продукции перерабатывалось непосредственно на месте. К 1900 г. на реке Шелдаис, протекающей через село, уже действовало 6 крахмальных заводов; ряд заводов возводятся в 90-х гг. и на реке Суре недалеко от Бессоновки, а в 1904 г. здесь насчитывалось 13 крахмальных (3 из которых паровые) и при них 3 паточных заводов с суммой производства свыше 94 тыс руб.

С небольшого крахмального завода начал свою коммерческую деятельность в 1883 г. крестьянин того же села И. М. Петрушков. К 1916 г. в собственности торгового дома «И. М. Петрушков и сыновья» находилось уже 3 крахмальных завода (более 100 человек рабочих), винокуренный (25 рабочих) и овощесушильный заводы.

Настоящий всплеск крестьянской частнохозяйственной деятельности приходится на 1890-е – начало 1900-х гг., и особенно на 1910—1913 гг. Так, только в Пензенской губ. прирост численности средних и крупных промышленных заведений в 1899— 1913 гг. составил 46%, а общее количество предприятий (в том числе и мелких) увеличилось с 1895 по 1908 г. в 2,68 раза или на 168%*.

…

Рекордный урожай 1909 г. фактически выполнил функции катализатора в процессе общей «демократизации» промышленного предпринимательства. Так, по материалам Пензенского архива в этот период прослеживается значительное увеличение числа прошений на постройку мелких крестьянских предприятий, оборудованных нефтяными двигателями либо локомобилями. В 1909 г. в строительное отделение губернского правления поступило до 12 обращений по этому поводу, а в 1910 г. 44, в том числе: 10 – о постройке крахмальных заводов и 28 – мукомольных мельниц с нефтяным двигателем (либо о переустройстве на новый вид двигателя уже существовавших ветряных мельниц).

Как мы видим, частное предпринимательство на селе быстро развивалось, причем оно не сводилось к скупке в розницу и перепродаже оптом, и к сельскому ростовщичеству, как, к примеру, нас пытается уверить Е. Прудникова. Но в основном крестьянство до 1906 года пребывало в передельной общине со всеми вытекающими. Реформа Столыпина окончательно добила общину, мiр в том смысле, что поставила право отдельного крестьянина требовать отруб или брать паспорт и уходить на работу в город выше выживания крестьянской общины как единого целого.

Однако эти реформы не решили главной проблемы – нехватки земли в центральной части России. Более того, они ее усугубили.

Сухова О. А. Десять мифов крестьянского сознания

«Многие крестьяне верили пущенному слуху, что ежели они не подпишут выкупных договоров, то им будет нарезан даром „царский надел“. Наконец, соблазнительна была натерпевшимся крестьянам перспектива с получением дарственного надела, сразу порвать всякие обязательные отношения с помещиками»; «…хоть с крестом, да на волю» и т. д. Такие аргументы в пользу дарственного надела, как низкая арендная плата и опасения «не осилить» выкупных платежей были дополнительно усилены мифологемами трудовой этики крестьянства, и главным образом отношением к земле как к источнику исключительно крестьянского существования («…барам с землей делать нечего“). Кроме того, в крестьянском восприятии в общем контексте доктрины патернализма наделение землей из мифической неисчерпаемой „казны“ считалось наипервейшей обязанностью государства, а, следовательно, не требовало никакой оплаты. Переход на дарственный надел фиксировал, таким образом, ситуацию ожидания справедливого, с точки зрения крестьянства, решения аграрного вопроса: „начальство и так даст землю“, „у казны много ея»¹. Оценивая перспективы развития подобных настроений, стоит помнить, что рано или поздно крушение неоправдавшихся надежд станет отправной точкой эскалации массовых форм социальной динамики. Кроме того, воспроизводство представлений социальной утопии создавало иллюзорный фон массовых ожиданий, связанных с предвосхищением реальной возможности «обретения земли», а, следовательно, объективно закладывало дополнительные психологические основы роста рождаемости в крестьянских семьях, что также способствовало обострению ситуации с аграрным перенаселением в Черноземном центре.

Чтобы представить себе положение крестьян, владевших дарственным наделом, обратимся к фактам. Так, население деревень Русской и Мордовской Борковок Ставропольского уезда Самарской губ. к началу XX в. в связи с сокращением дарственного надела вынуждено было арендовать недостающую землю у гр. Орлова-Давыдова на чрезвычайно тяжелых условиях. За десятину земли арендатор обязывался обработать для графа такую же десятину, начиная с запашки и кончая возкой снопов. Сверх того крестьянин должен был весной вывезти на господское поле до 100 возов навоза, что являлось самой тяжелой обязанностью, так как после ряда неурожайных лет резко сократилось поголовье лошадей, а сохранившиеся животные страдали от бескормицы. Арендаторы были связаны круговой порукой, а на неисправного работника налагался штраф в пользу землевладельца.

Такая форма аренды, безусловно, лишь усугубляла бедственное положение крестьян и способствовала их обнищанию. К тому же, как правило, даже буржуазная форма аренды дополнялась кабальными условиями – за отработки, испольщину и т. д. Согласно данным С. М. Дубровского, в общей сложности деньгами и натурой в виде отработок, части урожая и т. п. российские крестьяне выплачивали помещикам, казне, уделам только за одну арендную землю около 700 млн.. руб. золотом в год. Арендная плата поглощала в среднем 34% валового дохода и 81,1% чистого дохода, получаемого крестьянским хозяйством от арендованной земли. По подсчетам А. М. Анфимова, в Черноземной полосе в 1880-1890-х гг. арендатор отдавал почти половину своего валового дохода, и лишь к 1912 г. наблюдается некоторое снижение данного показателя: до одной трети.

Более того, объективным следствием коммерциализации поземельных отношений стал стремительный рост арендных цен. Гак, в уездах Саратовской губернии максимального своего значения увеличение арендной платы достигло в Балашовском уезде (с 8,29 руб. в 1882 г. до 18,23 руб. в 1904 г.). По расчетам одного из корреспондентов Губернской земской управы, крестьянина Петровского уезда, 1 дес. пашни приносила доход в 16,5 руб. при среднем урожае, в то время как арендная плата в данном уезде в 1904 г. достигала 12 руб. за 1 десятину. Вряд ли рассматривая условия хозяйствования этого крестьянина, имеет смысл вести разговор о значительном ресурсе интенсификации производства на арендованных землях?

Разорившиеся крестьяне, неспособные обрабатывать свой надел за неимением сельскохозяйственного инвентаря и тягловой силы, вынуждены были сдавать часть своего надела или весь надел более удачливым однообщественникам. В количественном отношении показатель пауперизации деревни, в частности по Самарской губернии, достиг в 1880-е гг. 38 114 хозяйств, сдающих надел полностью, и 49 300, сдающих часть земли, в среднем обе эти категории составляли 26,9% от общего числа дворов.