Читать книгу Хроника времени Гая Мария, или Беглянка из Рима. Исторический роман - Александр Ахматов - Страница 2

В январские календы1 (1 января) 649 года от основания Рима2 Гай Марий3 праздновал триумф4 над Югуртой5, царем нумидийским…

На рассвете шумные толпы народа стали занимать улицы и площади города, откуда можно было увидеть шествие. Двери храмов распахивались настежь. Святилища наполнялись венками и благовонными курениями. На Форум, Велабр и Бычий рынок сходились тысячи зрителей. Они поднимались на деревянные ступенчатые помосты, специально сооруженные там по случаю большого торжества. Со склонов Палатинского и Авентинского холмов нескончаемые вереницы людей, все в белых праздничных одеждах, спускались в Мурцийскую долину, к Большому цирку. Из густонаселенных кварталов Эсквилина, Виминала и Квиринала оживленные и крикливые толпы, двигаясь по извилистым и тесным улицам к Фонтинальским, Санквальским и Карментанским воротам, высыпали за городские стены, на Марсово поле6, которое уже все пестрело, словно цветами, яркими нарядами участников предстоящего шествия. Зрители частью собирались на Овощном рынке, близ Карментанских ворот, частью заполняли портики храмов Дианы и Всаднической Фортуны, стоявшие на пути к Фламиниеву цирку, или спешили прямо в цирк, где согласно обычаю должен был начаться триумф.

Там уже было полно народа. По свидетельству античных писателей, цирк Фламиния вмещал до сорока тысяч зрителей. На арене суетились общественные служители и рабы, посыпая ее чистым желтым песком. Арена имела двести восемьдесят шагов в ширину и по всей длине была разделена невысокой стеной, называвшейся спиной, на которой стояли статуи богов, священные обелиски и маленькие алтари. Во время торжественных церемоний здесь совершались жертвоприношения. На восточной и западной оконечностях спины возвышались меты в виде пирамидальных столбов. Рядом с каждой из них стояли подставки на колоннах. На одной лежали семь бронзовых дельфинов, на другой – семь бронзовых яиц. Когда в цирке устраивались колесничные ристания, служители снимали с подставок по одному яйцу и одному дельфину всякий раз, как только колесницы совершали, огибая спину, полный круг по арене, и так продолжалось до тех пор, пока на последнем, седьмом, круге не приносилась к финишу победившая упряжка.

В цирк стекались и главные виновники торжества – гордые легионеры Мария, сменившие воинские доспехи на праздничные тоги7 и украсившие головы лавровыми венками. Их должно было явиться сюда, по меньшей мере, около двадцати пяти тысяч человек из шести легионов8, принимавших участие в нумидийском походе. Здесь, в цирке, солдат ожидали вручение боевых наград и раздача денежных подарков от имени триумфатора, после чего все они должны были присоединиться к шествию, следуя за колесницей своего прославленного полководца.

Триумф привлек в Рим немало жителей Лация9, которым хотелось собственными глазами увидеть закованного в цепи царя Нумидии, столь долго издевавшегося над римским могуществом. Среди приезжих были также представители союзников римского народа, колоний10 и муниципиев11. Они явились в Вечный город с золотыми венками, чтобы почтить ими Юпитера Всеблагого и Величайшего12.

День обещал быть прекрасным. Это первое январское утро выдалось теплым и ясным, словно сам отец богов, в честь которого устраивалось празднование триумфа, решил порадовать римлян хорошей погодой. Ни одним облачком не было омрачено чистое голубое небо. Из-за отдаленных пламенеющих пурпуром горных вершин поднималось солнце, золотившее склоны Альбанских холмов. Оно вступало в победную борьбу с туманом, который клубился над Тибром и Марсовым полем, сливаясь с дымом догорающих солдатских костров на лагерной стоянке африканских легионов.

Хотя по старинному обычаю полководец, вернувшийся с войны, обязан был распустить своих воинов по домам, Марий с согласия сената удержал их в лагере. В Риме сохранялась тревожная обстановка, после того как кимвры13, вторгшиеся в Нарбоннскую Галлию14, уничтожили три месяца назад при Араузионе15 две консульские армии, повергнув в ужас Рим и всю Италию. Марий и его солдаты, испытанные в сражениях Нумидийской войны, были единственной надеждой и защитой Рима в случае внезапного нападения воинственных, окрыленных своими победами полчищ германцев.

Лагерь занимал пространство по обе стороны уходившей на север от города Фламиниевой дороги. С западной ее стороны крайние ряды палаток примыкали к берегу небольшого ручья, разделявшего почти пополам все Марсово поле и впадавшего в Тибр напротив острова Эскулапа. К югу от Государственной виллы16 и лагеря, ниже по ручью, на его правом берегу, стоял древний храм Беллоны17. От него прямиком через ручей пролегал путь, вымощенный альбанским камнем. Он соединял храм с цирком Фламиния.

В этот ранний час в храме Беллоны началось торжественное заседание сената18, на котором по традиции в честь полководца, удостоившегося триумфа, произносились хвалебные речи и зачитывалось особое постановление с перечнем его заслуг перед римским народом.

Марию назначен был однодневный триумф, и по этому поводу многие из его горячих приверженцев выражали недовольство. Они считали, что борьба с Югуртой по своей трудности не уступала войне с Персеем19, царем Македонии, за победу над которым Эмилий Павел20 получил триумф, продолжавшийся три дня. Но, как бы то ни было, сам Марий должен был испытывать огромное чувство удовлетворения и беспредельного торжества. Ведь первое его избрание в консулы21 знать восприняла словно какую-то прихоть Фортуны, неожиданным образом пославшей «новому человеку»22 благоволение народа. Мог ли кто-нибудь предположить тогда, что всего через два года Марий будет удостоен неслыханной чести, получив вместе с триумфом и второе консульство?

Но на этот раз избрание Мария не было знаком одного лишь простого расположения к нему большинства граждан, отдавших за него свои голоса на выборах, чтобы досадить высокомерной и обесславившей себя знати. Оно объяснялось страхом всех римлян перед кимврами.

Когда в Рим пришла весть о великом побоище под Араузионом и над всей Италией невиданным ужасом нависла страшная туча гиперборейских полчищ, гордые потомки Квирина23, до той поры считавшие, что перед их доблестью должны склоняться все народы, впервые вынуждены были признать: с воинственными пришельцами из Германии им придется вести борьбу не за славу или галльские владения, а ради собственной безопасности. Состоявшиеся вскоре после этого центуриатные комиции24 специальным постановлением вручили Марию заочно (он тогда еще находился в Африке) консульскую власть как лучшему полководцу республики25. Одна лишь знать яростно противилась его избранию, требуя соблюдения установлений предков, но в ответ раздавались гневные речи о том, что и раньше приходилось жертвовать законом в интересах общественной пользы, что и Сципион Африканский26 стал консулом, когда римлянам нужно было лишь Карфаген27 разрушить, а теперь гибель угрожает их собственному городу. Очевидно, из одной только ненависти к оптиматам28 народное собрание отклонило кандидатуру Квинта Лутация Катула29, опытного в военном деле, и вторым консулом был избран Гай Флавий Фимбрия, известный как оратор и законовед, но мало проявивший себя на войне.

В это время многим приходили на память ставшие пророческими слова Сципиона Эмилиана, сказанные им как бы невзначай под осажденной Нуманцией30 вскоре после того, как Марий, тогда еще никому не известный молодой солдат, поразил его своей силой и храбростью, сойдясь один на один с неприятельским воином и одолев его на виду у всего римского войска (за этот подвиг Сципион наградил храбреца венком и включил в число своих сопалатников). Потом рассказывали, что незадолго до падения Нуманции на пиру у Сципиона кто-то произносил восторженный панегирик в его честь и воскликнул: «Будет ли когда-нибудь у римского народа такой же вождь и защитник?», на что разрушитель Карфагена, хлопнув по плечу лежащего рядом Мария, сказал: «Будет. И, может быть, даже он».

Марий шел к консульству трудной дорогой. Под Нуманцией он получил звание военного трибуна31, потом был квестором32 и народным трибуном33, а за двенадцать лет до нашего рассказа Марий неожиданно для всей знати победил на преторских выборах. Претура34, как правило, открывала доступ к консульству, и надменные представители высшего сословия, считавшие консульскую должность своей особой привилегией, вознегодовали на безродного выходца из Арпинской земли, осмелившегося вплотную приблизиться к самой вершине государственного Олимпа. В ту пору знать уже оформилась в совершенно замкнутую касту. Марк Порций Катон35 был последним из тех «новых людей», которые время от времени проникали в нее. Поэтому успех Мария породил всякие толки, его подозревали в подкупе избирателей. Нашлись и обвинители, привлекшие Мария к суду. Цензоры36 поспешили вычеркнуть его имя из списков сенаторов. Впрочем, никаких серьезных улик против Мария не было. Все обвинение строилось на том, что во время голосования за оградой Септы37 видели одного из рабов Кассия Сабакона, ярого приверженца Мария. Обвиняемый объяснил судьям, что он попросил раба принести ему напиться, так как в Септе было жарко и его мучила жажда. В конце концов суд вынес ему оправдательный приговор, выразив лишь порицание за невоздержанность. Несомненно, этот судебный процесс должен был показать Марию, что отныне он находится под недремлющим оком корпорации сенатской знати, которая никогда не допустит его к консульской должности.

По истечении срока своей городской претуры Марий получил в управление Дальнюю Испанию, одну из самых беспокойных римских провинций, где старую ненависть к римлянам не мог сдержать даже тот страх, который они внушали. Там шла настоящая война. Марий, возглавив провинцию, показал себя решительным и умелым полководцем. В течение короткого времени он заставил непокорные племена сложить оружие. Это была первая война, которую он выиграл под своими ауспициями38 и которая в полной мере выявила его решительный характер, его привычку доводить до конца начатое дело, не останавливаясь перед крайними средствами.

Репутация его в Риме была безупречной. Но отношение к нему знати оставалось по-прежнему холодным и высокомерным. Женитьба арпинца на патрицианке из рода Юлиев39 ничего не изменила. Между тем наступила пора неожиданных перемен, связанных со злополучной для знати Нумидийской войной. После принятия закона Мамилия40 о попустительстве Югурте многие оптиматы, изобличенные во взятках, полученных от нумидийского царя, с великим позором осуждены были на изгнание. Сокрушительные поражения римлян в войне с кимврами давали повод для обвинений всего знатного сословия в неспособности управлять делами государства. Впервые после Гракхов подняла голову партия популяров41, которая быстро набирала силу, используя малейший промах своих политических противников.

В консульство Марка Юния Силана42 и Квинта Цецилия Метелла43 Марий отправился вместе с последним в качестве его легата44 против Югурты. Метелл взял его себе в помощники, учитывая храбрость, боевой опыт и популярность, какой пользовался арпинец в солдатской массе.

Война началась успешно для римлян. Метелл нанес Югурте решительное поражение на реке Мутуле. Нумидийский царь пал духом и начал переговоры с Метеллом о сдаче. Но внезапно он отказался от капитуляции. Война вспыхнула с новой силой. Постепенно стало ясно, что пока жив Югурта, нумидийцы не откажутся от сопротивления. Наиболее крупные и хорошо укрепленные города по-прежнему были на стороне царя. Предпринятая Метеллом попытка овладеть крепостью Замой окончилась неудачей, а в захваченной после ожесточенного приступа Тале римляне не взяли никакой добычи, ибо последние из ее защитников, запершись в царском дворце, предали огню и себя, и хранившиеся там сокровища Югурты. Военные действия затянулись. Марий к этому времени успел наполнить всю Африку и весь Рим славой своего имени, выказав доблесть военачальника, способного довести до конца любую войну. Уже приближался срок центуриатных комиций, и Марий решился попытать счастья на консульских выборах.

В один прекрасный день он явился к Метеллу и, объявив о своем намерении, просил проконсула45 дать ему отпуск для поездки в Рим.

Метелл очень холодно отнесся к затее своего легата. Одна только мысль, что этот простолюдин может появиться на Марсовом поле в тоге соискателя консульской должности, казалась ему кощунственной. Убежденный оптимат, он готов был грудью защищать привилегии своего благородного сословия. Он считал их священными.

Метелл потратил много слов, пытаясь убедить Мария отказаться от неразумного, по его мнению, шага, который в конечном итоге не принесет человеку его положения ничего, кроме горького разочарования, но тот остался глух к его доводам. Проконсул был крайне раздражен упрямством легата. Пообещав ему на словах предоставить отпуск, Метелл долгое время под тем или иным предлогом оттягивал день отъезда. Из-за этого между ними произошел однажды неприятный разговор, во время которого Метелл бросил Марию высокомерные слова:

– Не торопись, милейший, покидать нас! Для тебя не поздно будет домогаться консульства вместе с моим сыном.

Надо сказать, сыну Метелла не было тогда и двадцати лет. Так было положено начало их вражде. Марий после этого, дав волю своему гневу, без всякого стеснения ругал Метелла в присутствии солдат, которыми он командовал в зимнем лагере под Утикой46, и вместе с тем умело заискивал перед людьми из всаднического сословия47. В Утике был многочисленный и сплоченный конвент римских граждан48. В него входили различного рода дельцы, имевшие на африканской земле торговые и ростовщические интересы. Марий прекрасно знал, что у этих людей большие связи в Риме. Все они испытывали недовольство слишком вялыми, по их мнению, военными действиями в Нумидии. Они несли большие убытки из-за невозможности вести свои дела в условиях расстройства и бедствий, охвативших страну. Часто появляясь на собраниях конвента, Марий произносил там пылкие речи, доказывая, что с Югуртой давно уже можно было покончить, но Метеллу, этому честолюбцу, упивающемуся своей властью в Африке, больше всего хочется, чтобы война длилась подольше, тем более что сенат назначил ему Нумидию в качестве провинции, пока над врагом не будет одержана полная победа.

Там же, в Утике, Марий познакомился и подружился с Гаудой49, сыном Мастанабала50. Тот приходился Югурте сводным братом. Царь Миципса51 в своем завещании включил его, человека болезненного и слабого умом, в список своих наследников после Адгербала52, Гиемпсала53 и Югурты. Со смертью Массивы54 Гауда остался единственным законным преемником Миципсы, не считая, разумеется, самого Югурты. Царственный нумидиец постоянно находился при римском войске, с нетерпением ожидая, когда с ненавистным братцем будет покончено и он получит возможность без особых хлопот занять трон под могущественным покровительством Рима.

Как-то Марий узнал, что Гауда претерпел обиду от надменности Метелла. Нумидиец жаловался, что в ответ на его просьбу выделить ему, «по обычаю царей», охранную турму55 римских всадников, а также разрешить ставить свое кресло рядом с курульным креслом56 Метелла. Последний отказал ему и в том, и в другом, так как, заявил он с обычной своей суровостью, Гауда еще не является царем.

Марий охотно выслушивал эти жалобы и со своей стороны всячески настраивал Гауду против Метелла, говоря о том, что негоже так поступать со столь выдающимся мужем, внуком великого Массиниссы57, который не сегодня-завтра получит власть над всей Нумидией, причем это может произойти совсем скоро, если его, Мария, пошлют в качестве консула вести эту войну.

Этими и другими словами Марий так расположил к себе простодушного нумидийца, что тот через своих друзей, римских сенаторов, многие из которых были обременены долгами и по этой причине весьма дорожили приятельскими отношениями с будущим властителем богатейшего царства, оказывал постоянное воздействие на умы членов высшего совета римской державы в духе, благоприятном для своего нового друга.

Таким вот образом арпинец и вдали от Рима с успехом обрабатывал там общественное мнение в свою пользу. Солдаты, недовольные малой добычей и строгостями дисциплины, введенными Метеллом, писали домой, что не будет ни конца, ни предела этой войне, пока его не заменят Марием. Во всаднических кругах и в самом сенате все громче раздавались голоса, осуждавшие Метелла за медлительность и превозносившие военные таланты Мария. Незадолго до консульских выборов о нем уже говорила вся столица.

Метелл отпустил его всего за десять дней до центуриатных комиций. Марий из ставки проконсула тотчас выехал в Утику. Там он сел на корабль и при попутном ветре за четыре дня пересек море, успев вовремя появиться в Риме. Ремесленники и сельские жители, узнав о его прибытии, бросили работу и толпами сопровождали его на Форум, где он в краткой речи просил дать ему консульство, обещая захватить Югурту живым или мертвым.

На выборах он одержал решительную победу: большинство центурий проголосовало за него. А в скором времени трибутные комиции58 вынесли постановление передать Марию ведение войны в Нумидии, отменив тем самым решение сената о продлении полномочий Метелла. Последний, узнав о случившемся, был так потрясен, что не мог удержаться от слез в присутствии советников и военных трибунов, наговорив при этом много лишнего. Квириты59 поразили его в самое сердце, ибо он страдал не столько от того, что у него отняли командование, сколько от того, что его передали именно Марию.

Новый главнокомандующий, прибыв в Африку, повел беспощадную истребительную войну. Вся Нумидия была предана опустошению и залита кровью. Впрочем, и Марий не оправдал в полной мере тех ожиданий, которые на него возлагали в Риме, потому что военные действия продолжались еще почти два года, пока предательство Бокха60 не положило конец этой слишком затянувшейся эпопее.

По возвращении из победоносного похода Марий и его легионы застали Рим, полнившимся тревожными слухами. Из Нарбоннской Галлии сообщали, что кимвры явно готовятся к вторжению в Италию этой же весной, заключив союз с тигуринцами61, тектосагами62 и даже некоторыми германскими племенами. В самой Италии спешно собирались войска союзников. Из провинций отзывались все римские граждане, проходившие там военную службу. В сенате под воздействием страха, охватившего население, все больше склонялись к мысли, что необходимо привлечь к участию в войне войска союзных царей и тетрархов63.

В городе, как это обычно бывает, молва передавала рассказы о чудесах, знамениях и грозных явлениях природы. Появилось множество халдеев64 и прочих предсказателей будущего. Они указывали на неблагоприятное положение звезд и призывали римлян к совершению новых очистительных и умилостивительных жертвоприношений богам и чуждым демонам, напоминая о кощунственном преступлении весталок65, из-за которого разгневанные божества покарали Рим неудачами в войнах со скордисками66, кимврами и тигуринцами. Они говорили, что искупительные человеческие жертвоприношения, совершенные десять лет назад по рекомендации Сивиллиных книг67, оказались явно недостаточными: жесточайший разгром сразу двух римских армий при Араузионе был явным тому свидетельством. От бродячих прорицателей не отставали и римские жрецы, толкователи знамений и различного рода предвестий. Они в один голос утверждали, что поражение под Араузионом явилось священным возмездием за святотатство Квинта Цепиона в Толозо и требовали привлечь его к судебной ответственности. Сенат, желавший хоть как-то успокоить народ, принял обет устроить десятидневные всенародные молебствия, если положение государства улучшится, а также назначил следователей по делу Цепиона.

На фоне всеобщей тревоги и уныния победа Мария над Югуртой выглядела особенно блестящей. Из Сирии приехала знаменитая пророчица Марта и сразу объявила Мария избранником Великой матери богов Кибелы68 для спасения Италии. Огромное впечатление произвело на суеверные души римлян сообщение гаруспика69, который в день отъезда Мария из Африки увидел знамение, предвещавшее великое и славное будущее уроженцу Арпинской земли.

Торжественное заседание сената в храме Беллоны закончилось. Сенаторы выходили из храма, окруженного густой толпой жрецов, флейтистов, трубачей и общественных служителей. Сенаторы были одеты в ослепительно белые тоги. Головы их украшали венки из лавра. В руках они держали лавровые ветви. Построившись в колонну на дороге, ведущей к Фламиниеву цирку, сенаторы двинулись вперед и вскоре перешли через ручей по каменному мосту, направляясь к воротам цирка, называвшимися Триумфальными.

Цирк встретил их оглушительными рукоплесканиями и бурными приветствиями, которые вскоре переросли в мощный клич, повторяемый тысячами голосов:

– Ио! Триумф!.. Ио! Триумф!

Шествие возглавляли высшие магистраты республики: консул Гай Флавий Фимбрия и оба городских претора, Гай Меммий70 и Луций Лициний Лукулл71. Рядом с ними шли принцепс сената72 Марк Эмилий Скавр73 и консуляр74 Квинт Цецилий Метелл Нумидийский, удостоившийся чести шествовать в почетном первом ряду за свои победы в Нумидии.

Прозвище «Нумидийский» Метелл по единогласному решению сената получил в позапрошлом году вместе с триумфом, который ему великодушно предоставило народное собрание, хотя война с Югуртой еще продолжалась.

Конечно, благородный и честолюбивый Метелл испытывал не самые лучшие чувства, принимая участие в сегодняшнем празднестве. Это было торжество его ненавистного врага, о котором он даже слышать не мог хладнокровно. Он с гораздо большей охотой провел бы этот день в своем загородном имении. Но Метелл собирался выставить свою кандидатуру на предстоящих в этом году цензорских выборах. Поэтому ему очень важно было произвести сегодня на сограждан благоприятное впечатление и не подавать лишнего повода для разговоров о своей непомерной гордыне. В данном случае он выглядел как человек, поставивший всеобщую радость победы над врагами Рима выше личной обиды.

Хотя в цирке стоял сплошной гул от аплодисментов и криков, все же можно было различить обращенные к Метеллу возгласы:

– Да здравствует Метелл!..

– Да здравствует Метелл Нумидийский!..

– Слава победителю при Мутуле!

Какая-то матрона, сидевшая в первом ряду, бросила к его ногам букет цветов и крикнула:

– Метелл! Ты начал эту войну, а Сулла75 ее закончил!

Метелл ответил незнакомой своей почитательнице грустной улыбкой признательности. Эту фразу он часто слышал от друзей, которые, желая сделать ему приятное, с пренебрежением отзывались о заслугах Мария в Нумидии и не без основания утверждали, что этот выскочка еще долго испытывал бы терпение римлян, ждавших обещанной им быстрой победы, если бы не выдающаяся отвага Суллы и трусливое коварство Бокха. Слабое утешение для человека, считавшего, что у него вырвали из рук почти что одержанную победу!

– Ио! Триумф!.. Ио! Триумф! – гремел цирк.

Среди сенаторов можно было видеть консула предыдущего года Публия Рутилия Руфа76, любимого народом за честность и справедливость. Четыре года назад он был легатом Метелла, особенно отличившись в сражении у реки Мутул, когда он отразил со своими солдатами наступление слонов и пехоты противника, пытавшегося захватить римский лагерь.

Зрители горячо приветствовали Квинта Фабия Максима Аллоброгика77, покорившего аллоброгов78 и наголову разбившего их союзника, царя арвернов79 Битуита80, а также Гая Секстия Кальвина81, одержавшего победу над саллювиями82 и основавшего первую римскую колонию по ту сторону Альп, названную в его честь Аквами Секстиевыми83. Оба консуляра были уже в преклонных годах и почти отошли от государственных дел, но сегодня решили принять участие в утомительной церемонии триумфа, чтобы напомнить квиритам, приунывшим после Араузиона, о своих славных победах в Галлии.

Сенаторы, проходя по арене под несмолкаемые приветствия и аплодисменты зрителей, покидали цирк через выход, обращенный к городским стенам. Они выходили на дорогу, по обочинам которой теснились толпы горожан. Ликторы и общественные служители наводили среди них порядок, расчищая проход для шествия. Сенаторы, помахивая лавровыми ветками, приближались к Карментанским воротам. Это был главный вход в город со стороны Марсова поля.

В это время на арене цирка показались музыканты, исполнявшие на трубах и флейтах священный гимн. За музыкантами двигалась процессия жрецов. Впереди шли девять авгуров, предсказателей будущего по полету и клеву священных кур. Это была древнейшая из жреческих коллегий. Авгурская должность была очень почитаема в Риме, но к предсказаниям авгуров относились с нескрываемой иронией даже набожные люди. Самому Катону, этому строгому защитнику римской старины и религии, приписывали слова о том, что авгуры во время своих гаданий едва удерживаются от смеха, глядя друг на друга.

Вслед за авгурами выступали фламины84, возглавляемые жрецами Юпитера, Марса и Квирина. Все они были в длинных белых одеждах из виссона85 и в головных повязках, напоминавших остроконечную митру86 с прикрепленной к ней миртовой веткой.

Потом шли жрецы Марса Градива, или «Марса, шествующего в бой». Это были рослые и сильные молодые люди в медных шлемах, в пурпурных туниках и трабеях – белых плащах с пурпурными полосами, в бронзовых нагрудниках из прямоугольных или круглых пластин. На левом боку висели короткие мечи в ножнах, прикрепленных к широким бронзовым поясам. В руках они держали священные копья и особые, с выемками по бокам, медные щиты. По преданию, один из этих щитов упал с неба в царствование Нумы Помпилия87, который, боясь, что его похитят, приказал изготовить еще одиннадцать таких же щитов, чтобы нельзя было отличить от настоящего, и назначил для их охраны две коллегии жрецов из числа патрициев, по двенадцать человек в каждой. Кроме особо торжественных случаев, их можно было видеть только в марте, месяце, посвященном суровому богу войны, когда они проходили по улицам города, исполняя под звуки военных рогов священную пляску, представлявшую собой сложные и частые прыжки, отчего в народе называли их «салиями», то есть «прыгунами». Свой военный танец салии сопровождали песнопениями, слова которых восходили к столь седой древности, что сами римляне не понимали их смысла.

Толпа шумно рукоплескала. В цирк вступали все новые и новые жреческие коллегии: фециалы, в ведении которых находились объявление войны и заключение мира; арвальские братья, совершавшие ежегодно в мае обход городской черты и возносившие моления богам об обильном урожае; целомудренные девы-весталки, хранительницы неугасимого огня в храме Весты; септемвиры-эпулоны, в обязанности которых входило устройство религиозных пиршеств; священники-децимвиры, хранители и толкователи Сивиллиных книг; курионы, являвшиеся старшинами в тридцати патрицианских куриях, и, наконец, коллегия понтификов, надзиравшая над всеми общественными и частными культами во главе со своим верховным жрецом – великим понтификом.

После прохода жреческих коллегий по арене двинулся отряд легионных трубачей и горнистов. Они заиграли боевой марш, под звуки которого римские воины ходили в наступление. Одновременно со стороны Триумфальных ворот нарастал какой-то неясный, но грозный гул.

Вскоре на арену одна за другой стали выезжать боевые колесницы и походные повозки, запряженные великолепными нумидийскими лошадьми. На повозках везли оружие и доспехи, отнятые Марием у неприятеля.

Оружие сияло на солнце начищенной медью и железом. Груды воинского снаряжения насквозь пронизывали копья и дротики. Все, что лежало на повозках, казалось нагроможденным без всякого порядка: колчаны были брошены поверх щитов, вперемешку со знаменами лежали конские уздечки, поножи и панцири. Воздух наполнился грохотом и лязгом сотрясавшегося на повозках оружия.

Вместе с боевым снаряжением пехотинцев и всадников везли осадные машины: тяжелые баллисты88, легкие катапульты89, скорпионы90 и другие метательные орудия. На отдельных колесницах, убранных дорогими коврами и покрывалами, были установлены мраморные изваяния финикийских божеств, когда-то украшавшие площади и храмы Карфагена. Нумидийцы, грабившие и разрушавшие злополучный город вместе с римлянами, похитили из него священные статуи и реликвии, не ведая, что всего сорок лет спустя все это станет военной добычей их прежних союзников.

В грозную демонстрацию побежденного оружия вносили разнообразие картинные изображения покоренных Марием нумидийских городов, выполненные на широких прямоугольных полотнах. Первым среди них было изображение Капсы, в которой Марий приказал вырезать все взрослое мужское население, хотя город сдался без сопротивления.

Дружные аплодисменты зрителей вызвало появление людей, несущих громадное полотнище с ярко размалеванной на нем сценой передачи Марию коленопреклоненного и связанного Югурты. Художник запечатлел полководца-победителя восседающим на курульном кресле в окружении легатов и военных трибунов.

Вслед за тем показались боевые слоны, покрытые широкими попонами, поверх которых раскачивались кожаные башни с сидящими в них людьми, изображавшими стрелков из луков. Югурта не раз использовал слонов в сражениях с римлянами, но последние еще со времен войны с Пирром91 научились успешно бороться с ними. Сами римляне редко применяли слонов в бою. Марий, готовясь к триумфу, распорядился доставить из Африки этих огромных животных на больших кораблях, предназначенных для перевозки конницы.

Далее потянулись вереницы людей в ярких красных одеждах. Одни из них несли серебряные щиты и слоновые бивни, другие высоко над головой держали чаши из серебра, золота и электра92. Большие серебряные и бронзовые ковши, доверху наполненные серебряными и золотыми монетами, несли на специальных носилках. Для показа зрителям часть монет была рассыпана прямо на коврах, покрывавших носилки. Помимо серебряных и золотых римских денариев93, греческих драхм94 здесь можно было увидеть македонские филиппики95, азиатские кистофоры96 и золотые монеты нумидийских царей.

Шествие уже растянулось по всему городу. Согласно установленному порядку процессия двигалась от цирка Фламиния к Карментанским воротам, затем направлялась в район Велабра, откуда поворачивала на Бычий рынок и продолжала движение к Большому цирку. Из Мурцийской долины, где располагался Большой цирк, участники шествия выходили на улицу, огибавшую восточный склон Палатинского холма и соединявшуюся со Священной улицей, которая вела прямо на Форум.

Возглавляющий шествие сенат под ликующие вопли и рукоплескания вступил на Форум с громоздившимися на нем многоярусными трибунами, на которых тысячи зрителей, приветствуя сенаторов, размахивали лавровыми ветками. Процессия живым потоком вливалась в шумливую толпу, занимавшую пространство между трибунами и теснившуюся по всей площади до самого храма Согласия. Сенаторы прошли мимо аркообразного храма Януса97, Гостилиевой курии98 и мрачного приземистого здания Мамертинской тюрьмы99, после чего стали взбираться по ступеням Гемониевой лестницы100. Отсюда начинался подъем на Капитолий, где стоял, широко утвердясь на его вершине, величественный храм Юпитера Всеблагого и Величайшего…