Читать книгу Хроника времени Гая Мария, или Беглянка из Рима. Исторический роман - Александр Ахматов - Страница 7

– Ну-ка, Ювентина, прочти нам что-нибудь по-гречески, – обратился к девушке Волкаций, когда она подошла к нему. – В прошлый раз ты читала гостям стихи этой поэтессы… как ее…

– Сапфо229, – напомнила Ювентина, с усмешкой взглянув на господина.

– Ну да, Сапфо… конечно, Сапфо. Надо признать, это греческое имя нелегко выговорить… Итак, прочти нам… немного, всего несколько строк, чтобы вот этот господин мог оценить твой голос и твое греческое произношение.

Ювентина вздохнула и прочла нараспев, стараясь четко озвучивать окончания слов:

Кроме Минуция, почти в совершенстве изучившего греческий язык еще в ту пору, когда он со всем жаром юности был влюблен в гречанку Никтимену, а также Клодия, который много лет занимался откупными делами в Сицилии230 и кое-как мог изъясняться на языке эллинов, больше никто из присутствующих не понял и нескольких слов, произнесенных девушкой. Зато, пока она декламировала строки великой уроженки Лесбоса, все имели возможность разглядеть, что зубы у нее один к одному – ровные и белые, как жемчужины.

– Если ты не против, – сказал Клодий, обратившись к Волкацию, – я поупражняюсь с ней по-гречески.

– О, сколько угодно!

И Клодий заговорил с девушкой, нещадно коверкая каждое греческое слово.

– Твоя мать была галаткой? – спросил публикан, бесцеремонным взглядом ощупывая всю ее фигуру.

– Да, господин, – коротко ответила Ювентина, тоже переходя на греческий язык.

– Ты умеешь читать, писать?

– Могу читать, но писать не пробовала… разве что палочкой на песке.

– Но ты девушка способная. Если умеешь читать, то и писать научишься. Главное, ты свободно говоришь на латыни и греческом. Это как раз то, что мне нужно.

Девушка взглянула на публикана с беспокойством.

– Ты… собираешься купить меня? – с запинкой спросила она.

– А что тебя смущает? Разве я хуже твоего плешивого господина? Или ты его так любишь, что тебе не хочется с ним расставаться?

Ювентина потупилась.

– Я слышала, что жена твоя очень дурно обращается с рабынями, – произнесла она сквозь зубы.

– Откуда тебе это известно? – нахмурился Клодий.

– Мне рассказала об этом одна из служанок твоей жены. Я случайно познакомилась с ней в Паллацинских банях и обратила внимание на то, что грудь девушки исколота булавками – это твоя жена истязала ее за ничтожную провинность. Девушка также рассказывала, что госпожа то и дело приказывает сечь рабынь розгами и даже подвешивать на ночь к кресту…

– Меня это не касается, – прервал публикан Ювентину. – Я давно уже не вмешиваюсь в дела своей жены, а ее не интересуют мои. Можешь быть спокойна, жена и знать о тебе ничего не будет. Я отправлю тебя в Сицилию. Не пожалеешь. Там прекрасный климат, море. Тепло даже зимой. Не то, что в Риме с его наводнениями и лихорадкой…

– Ну, что? – спросил Волкаций, прервав свой разговор с Сильваном и поворачиваясь к Клодию. – Как ты ее находишь?

– Ты прав, она почти настоящая гречанка.

– Что за грудь! Что за ножки! – со вздохом сказал Сильван, не спуская с девушки пожирающего взгляда.

Волкаций жестом руки разрешил Ювентине удалиться, и та поспешила к дверям триклиния.

Клодий проводил ее стройную фигуру глазами коршуна, упустившего добычу.

– Бедный Клодий, – язвительно произнес Сильван. – Эта девчонка, кажется, лишила тебя покоя. А ты попроси хозяина – он уступит ее тебе на нынешнюю ночь, – подмигнул он Волкацию. Но тот строго его осек:

– Не говори лишнего, Сильван. Сам-то ты прекрасно знаешь, что Ювентина у меня на особом счету – и ни тебе, сколько бы ты ни клянчил, ни кому-либо другому я ее не отдам… Эта девушка очень тонкая штучка, – продолжал он, обращаясь к Клодию. – С виду она скромна и послушна, но вполне способна закатить скандал, подобный тому, каким ославила в прошлом году прежнего хозяина…

– Это верно, – подтвердил Сильван, отхлебывая вино из своего кубка. – Ланиста Аврелий готов был растерзать ее на части…

– А в чем, собственно, дело? – с интересом спросил Клодий.

– Видишь ли, Ювентина с самого рождения росла в его деревне, – начал рассказывать Волкаций. – У Аврелия есть небольшая вилла близ Альбанского озера. Говорят, доход от нее ничтожный. Аврелий туда редко наведывается, да и то лишь для того, чтобы подросших молодых рабов брать с собой в Рим – обучать гладиаторскому искусству. О, теперь его школа на Квиринале лучше любой другой во всей Италии!.. И вот как-то в один из своих приездов в имение, увидев Ювентину в полном цвету, Аврелий рассудил, что зрелой девице нечего пропадать в деревне, и привез ее в город. Надо сказать, он не только своих рабов, но и рабынь держит, как говорится, в гончей форме, используя их в виде наград своим ученикам, отличившимся на арене. Для Ювентины он тоже решил не делать исключения, хотя на таких красотках, как она, умные люди делают немалые деньги. И вот он приказывает девушке идти в школу, с тем чтобы та отдалась там какому-то гладиатору, который провел удачный бой. Но не тут-то было! Ювентина заупрямилась. Аврелий приказал высечь ее розгами. Но она и после этого не смирилась, бросилась на Форум и припала к ногам народных трибунов…

– Вот глупая!231 – усмехнулся Клодий.

– Ты прав. Она добилась лишь того, что трибуны, пожалев девушку, вызвали Аврелия к себе, попеняли ему на то, что он принуждает рабыню к разврату, а тот вне себя от ярости, вернувшись домой, приказал подвергнуть жалобщицу бесчеловечным пыткам…

В это время остальные сотрапезники были заняты беседой о новом преторе Сицилии.

– Лучше спросите у меня! Уж я-то знаю всю подноготную о любом из отцов-сенаторов! – хвастливым тоном заявил Вибий Либон. – Что же касается Публия Лициния Нервы232, то я не раз проворачивал с ним дела, правда, через его отпущенников…

– Я о нем всякого наслушался, пока был в Нумидии… Что он за человек? – хриплым голосом спросил Марк Тициний, лицо которого побагровело от выпитого вина.

– Мерзавец, каких мало! – изрек Дентикул.

– Он, говорят, здорово поистратился, чтобы добиться городской претуры, – заметил Приск.

– Только не думайте, он не из тех, кто расточает свое состояние в надежде, что ему поставят бронзовый памятник, – продолжал Либон. – О нет! Теперь, когда он заполучил в свои руки этот лакомый кусок – прощай, Тринакрия233! Провинция богата, а Нерва отличается неимоверной алчностью и пойдет на любые злоупотребления, лишь бы вернуться в Рим богачом… А ты, мой милый, – обратился он к центуриону, – если хочешь получить место в его преторской когорте, проси совета и помощи у нашего уважаемого Клодия, он с ним лично знаком… Послушай, Клодий! – окликнул Либон публикана. – Прости за беспокойство, но вот у нашего друга Тициния возникли кое-какие трудности, и ты бы мог ему помочь…

– Помочь? Я? – Клодий уставил на Либона непонимающий взор.

– Речь идет об этой злополучной истории с капитуляцией легионов Авла Постумия под Сутулом и о том, что брат Тициния…

– А, знаю, слышал…

– Так вот, хотя Тициний совершенно непричастен к преступлению брата, его преследуют родственники Спурия и Авла Постумиев, строят ему всякие козни…

– Положение мое усугубилось тем, что в пятый легион, где я служу, назначили военным трибуном старшего сына Спурия Постумия, – мрачно сообщил центурион и, помолчав, добавил: – Он уже пообещал мне веселую жизнь на весь оставшийся срок службы.

– И чем же, по-вашему, я мог бы помочь? – произнес Клодий, вопросительно глядя то на Тициния, то на Либона.

– Ты ведь, я знаю, в близких отношениях с Нервой, – сказал Либон. – Тебе ничего не стоит замолвить перед ним словечко… ну, чтобы он взял Тициния с собой в провинцию.

– Вчера я виделся с ним на Форуме, – раздумчиво сказал Клодий. – Он сказал мне, что отправится в Сицилию не раньше, чем закончатся общественные зрелища…

– Это на него похоже, – рассмеялся Либон. – Нерва никогда не бывает настолько занят делами, чтобы забыть об удовольствиях…

– Да, клянусь Юпитером Статором! – с неистовой радостью вскричал Дентикул. – Завтра мы вдоволь насладимся и конными скачками, и колесничными бегами, и гладиаторскими играми!..

– Хорошо, я поговорю с Нервой, – немного помедлив, сказал Клодий, обращаясь к Тицинию. – Обещаю тебе.

– О, я буду так тебе признателен! – обрадованно воскликнул центурион.

Между тем рабы убрали со стола грязную посуду, подготовив его к третьей перемене блюд.

В триклинии снова появились девушки с подносами в руках, а двое рабов поставили на середину стола огромное серебряное блюдо с семью жареными молочными поросятами – ровно по числу гостей.

Самому хозяину подали отдельное блюдо с мелкорублеными овощами – Волкаций страдал болями в печени и избегал жирной пищи.

Гости принялись за еду, воздавая хвалу искусству повара и щедрости хозяина,

– Ты говорил, что она обошлась тебе недорого… И во сколько, если это не секрет? – спросил Волкация Клодий, искоса поглядывая на Ювентину, которая в это время по указанию домоправителя помогала мальчикам прислуживать за столом, подавая гостям кушанья и кубки, наполненные вином.

– Кто? Ювентина? – переспросил Волкаций. – О, этот мясник Аврелий явно продешевил! Он проиграл мне около четырнадцати тысяч сестерциев. Но что понимает в женщинах гладиаторский ланиста, грубая душа, погрязшая в мерзких казармах своей школы? – с презрением воскликнул он.

– Уступи мне ее. Я заплачу тебе вдвое больше.

– Продать Ювентину? Это невозможно.

– Подумай, Волкаций, это же больше, чем талант. Никто теперь не дает столько за женщину…

– Не проси, Клодий, Ювентину я не продам…

– Хорошо, даю два таланта, – терпеливо произнес Клодий.

– Клянусь Кастором, неплохая цена за девчонку! – не удержался от возгласа Сильван и подмигнул хозяину дома.

Но лицо Волкация приняло непроницаемое выражение.

– Ювентина слишком дорога мне, не скрою, – сказал он твердо и, сделав паузу, продолжил: – Впрочем, если я и решусь расстаться с нею, то не менее чем за семь аттических талантов.

– Семь талантов! – изумленно вытаращил глаза Клодий. – Семь талантов за женщину?

– Кто это там говорит о талантах? – обернулся на голос публикана уже порядком захмелевший Либон. – Неужели сегодня ставки будут такими высокими?

– Если я не ослышался, – сказал Минуций, небрежно облокотясь на подушку, – наш добрейший Волкаций оценил эту девушку с чудесными золотыми волосами ровно в семь аттических талантов.

– Да это же более ста восьмидесяти тысяч сестерциев! Целое состояние! – воскликнул Тициний, алчно заблестев глазами.

– Он просто шутит, – сказал Клодий, пожимая плечами.

– Я не шучу, – спокойно произнес Волкаций. – Ювентина красивая и образованная девушка, свободно говорит на двух языках. Попробуй-ка найди еще такую…

– Семь талантов за девицу, которой еще вчера забавлялись ученики Аврелия! – в сердцах бросил Клодий.

– Вот беда! – насмешливо отозвался Волкаций. – Разве от этого у нее поубавилось красоты и грации? Вы только посмотрите, как легко, как изящно она ступает, какая у нее упругая грудь, какие стройные ноги. Не девушка, а медовый пряник! Она еще ни разу не забеременела и еще долго будет пленять своими юными прелестями, – не хуже, чем работорговец на рынке, расхваливал Волкаций прислужницу, которая то краснея, то бледнея от стыда под устремленными на нее со всех сторон беззастенчивыми взорами, застыла на месте и ждала решения своей дальнейшей участи.

– Недавно Луций Лукулл, – продолжал Волкаций, – приобрел для своих сыновей старика-грамматика, уплатив за него сто пятьдесят тысяч сестерциев. А я знаю одного трактирщика, перед домом которого этот ученый раб сидел на цепи…

– Семьдесят тысяч – последняя цена, – сказал Клодий.

– Нет, мой друг. Видят боги, не хочется мне тебе отказывать, но…

И Клодий, махнув рукой, отступился.

– Я потому из пролетариев перешел в сословие всадников, – сказал он с плохо скрытой досадой, – что никогда не позволял себе лишних трат на женщин.

Ювентина глубоко вздохнула. Она взяла у мальчика пустой поднос и вышла из триклиния.

– Какой захватывающий был торг – и никакого результата, – с насмешкой произнес Дентикул.

– Отчего же? – вдруг приподнялся на своем ложе Минуций. – Раз Клодий отказывается, то я возьму девушку по предложенной цене…

– Еще один свихнулся! – захохотал Дентикул.

Все остальные, позабыв о еде, уставились на молодого повесу изумленно и недоверчиво.

Ни для кого из присутствующих не было тайной, что Минуций основательно увяз в долгах. Самые осторожные из римских ростовщиков уже отказывали ему в займах, другие кредитовали его небольшими суммами. Минуций же всех уверял, что в Капуе пустил огромные деньги в рост и что у него там больше должников, чем кредиторов в Риме.

– Оставь, Минуций! Где ты возьмешь столько денег? – пьяным голосом вскричал Либон.

– Может быть, он обыграл в кости самого принцепса Эмилия Скавра, – предположил Сильван.

– Ну, так как же, Волкаций? Согласен ты или нет? – спросил Минуций, не обращая внимания на колкие реплики окружающих.

– Надеюсь, ты не забыл про те сорок тысяч сестерциев, которые должен мне вернуть в февральские календы? – после небольшой заминки в свою очередь спросил Волкаций.

– Можешь не беспокоиться. Если я сегодня получу девушку, то в феврале отдам тебе и плату за нее, и причитающийся с меня долг вместе с процентами. Но, повторяю, девушку я хочу увести с собой сегодня же…

– Я предпочел бы наперед получить задаток, – сухо сказал Волкаций.

– Да полно тебе! – беспечно рассмеялся Минуций. – Здесь достаточно свидетелей, чтобы мы могли заключить нашу сделку, ничем не нарушая законов Двенадцати таблиц234.

Волкаций усмехнулся и некоторое время раздумывал.

– Хорошо, – наконец, произнес он и, щелкнув пальцами, подозвал к себе домоправителя, который в продолжении трапезы неотлучно находился в триклинии.

– Весы, таблички, – отрывисто приказал он.

– Слушаюсь, господин, – сказал домоправитель, направляясь к двери.

– И Ювентину сюда! – крикнул ему вслед Волкаций.

Пока все это происходило, за столом царило молчание. Потом все разом заговорили.

Клодий чувствовал себя уязвленным.

– Вспомнишь мои слова, – с кривой улыбкой говорил он лежащему на соседнем ложе Тицинию, – этот легкомысленный молодой человек плохо кончит…

– Это уж точно, клянусь всеми хитростями Лаверны235! – услышав слова публикана, сказал Либон. – Такая безумная расточительность приведет к тому, что он промотает все свое состояние. Правда, недавно он говорил мне, что у него в Капуе на счету большие вклады с процентами, только не верю я этому. Здесь, в Риме, клянусь жезлом Меркурия, ни один ростовщик не принял от него ни одного сестерция – одни заемные письма…

– Но если Минуций без денег, на что же он в таком случае рассчитывает? – спросил озадаченный Тициний.

– Вот и мне невдомек! – пожал плечами Либон.

– Какая хитрая бестия, этот Волкаций! – тихо говорил Приск на ухо своему приятелю Дентикулу. – Девочка красивая, слов нет! Но вряд ли у храма Кастора за нее дали бы и четверть той цены, какую он заломил… А Минуций либо пьян, либо дурак!

– Сам не пойму, какая муха его сегодня укусила, – пробурчал в ответ Дентикул.

В этот момент в дверях показалась Ювентина, немного запыхавшаяся и растерянная.

Вероятно, домоправитель уже сообщил ей о том, что произошло в триклинии, пока она отсутствовала, потому что девушка сразу отыскала глазами Минуция, который, невозмутимо покончив с большим куском жареной свинины и подозвав к себе одного из мальчиков, тщательно вытирал об его курчавую головку свои испачканные жиром пальцы.

– Ювентина! – обратился к ней Волкаций. – Подойди вон к тому господину и делай то, что он тебе скажет…

Рабыня повиновалась и, обойдя других пирующих, приблизилась к ложу, на котором возлежал Минуций.

– Сюда, сюда, моя красавица, – посмеиваясь, сказал тот. – Встань-ка вот здесь, поближе, чтобы я мог дотянуться до тебя рукой…

Сделка была совершена, как и полагалось по обряду манципации236.

Исполняющий роль «весовщика» Дентикул взял в руки принесенные рабом весы, а Минуций, как покупатель, держа в левой руке небольшой кусочек меди, правую руку положил на плечо Ювентины и произнес требуемые древним обычаем слова:

– Заявляю, что эта женщина, по праву квиритов, является моей собственностью, ибо она приобретается мною за этот кусочек меди, взвешенный на этих весах.

С этими словами Минуций бросил медный слиток на чашу весов.

По закону Двенадцати таблиц эти слова, произнесенные покупателем в присутствии пяти свидетелей и «весовщика», почитались священными и нерушимыми. Этого было достаточно для совершения манципации, то есть купли-продажи. Хотя этот старинный обряд в описываемое время уже вышел из обязательного употребления, все же он нередко применялся в особо торжественных случаях для придания совершаемой сделке большей святости и надежности. Разумеется, письменный документ, скрепленный подписями и печатями, имел решающую силу.

Ввиду того, что деньги за рабыню еще не были уплачены покупателем, последний написал на восковой табличке обязательство передать Волкацию сто восемьдесят три тысячи четыреста сестерциев не позднее февральских календ текущего года. После этого Минуций скрепил документ печатью своего золотого перстня и передал табличку свидетелям, которые тоже приложили к воску свои печатки.

По оформлении сделки сотрапезники поздравили товарища с новым приобретением, совершив все вместе очередное возлияние в честь Двенадцати богов Согласия.

– Можешь идти, Ювентина, – сказал Минуций девушке. – Не забудь присоединиться ко мне, когда я отправлюсь домой…

Говоря это, молодой человек не отказал себе в удовольствии победоносно взглянуть в сторону Публия Клодия, но тот сделал вид, что с увлечением смакует только что поданную на стол гусятину под кисло-сладким соусом.

Застолье продолжалось еще около часа и составило восемь перемен, что свидетельствовало о необычайной щедрости хозяина дома.

Потом были поданы кости и игральные доски из полированного кипарисового дерева, причем Минуций снова привлек всеобщее внимание, небрежно высыпав перед собой на стол целую пригоршню золотых денариев, показав тем самым, что он готов играть по-крупному.

Игра закипела.

Первые ставки снял Дентикул, который два раза кряду выбросил «Венеру»237. Затем счастье перешло к Минуцию, после чего снова к Дентикулу и поочередно то к Либону, то к Сильвану. Больше всего не везло Приску – его преследовали «собаки»238.

Тициний после многих неудач все же отыгрался. Минуций выиграл около четырехсот денариев серебром. Дентикул, выигравший в общей сложности три тысячи сестерциев, шумно радовался своему успеху. Приск проиграл полторы тысячи сестерциев наличными и еще остался должен Сильвану, любезно согласившемуся дать юноше под расписку тысячу сестерциев, которые сам выиграл у Волкация.

Игроки засиделись допоздна.

Только в первую стражу ночи Клодий, игравший все время с переменным успехом и в конце концов потерявший сотню денариев, потребовал обувь239.

Остальные гости, прервав игру, последовали его примеру.

– Не унывай, – говорил Дентикул расстроенному Приску, – не в последний же раз зашло солнце. Завтра будут скачки и гладиаторы. Улыбнется и тебе Фортуна – отыграешься…

Минуций покинул гостеприимный дом вместе с Ювентиной, державшей в руках небольшой узелок, в котором уместились все ее пожитки.

Одета она была в двойной хитон240 из грубой шерсти с наброшенным поверх него стареньким гиматием241 (римляне своих рабов и рабынь, даже если они родились в Риме, одевали, как правило, в греческие одежды; тоги могли носить только римские граждане, а столы242 и паллы243 – только свободные женщины).

На улице уже было совсем темно.

У портика244 дома Волкация продрогшие рабы с факелами в руках поджидали своих загулявших господ.

Геродор, раб Минуция, рослый и крепкий малый лет двадцати восьми, встретил господина, держа в руке зажженный восковой факел.

Он удивленно покосился на Ювентину.

– Не бойся, она не кусается, – с усмешкой сказал ему Минуций. – Возьми ее за руку и следи, чтобы девушка не споткнулась и не расшиблась в темноте.

По пути он не проронил больше ни слова, погруженный в свои мысли, судя по всему, невеселые.

В доме на Кипрской улице еще никто не спал в ожидании прихода господина. Все домочадцы собрались в полутемном атрии, освещенном лишь двумя светильниками на канделябре, который стоял на треножнике рядом с алтарем ларов.

– О, боги! А это кто? – воскликнула Неэра, увидев Ювентину, неуверенно перешагнувшую через порог вслед за Минуцием.

– Она будет жить с нами, – сказал Минуций, устало зевая. – Позаботься о ней, Неэра.

Сказав это, римлянин удалился в свои покои, сопровождаемый Пангеем, освещавшим путь господину восковой свечкой.

Собравшимся в атрии рабам трудно было превозмочь любопыиство, и они мало-помалу обступили девушку, разглядывая ее, словно дети, которым показали новую игрушку.

Это была сплошь одна молодежь.

Минуций терпеть не мог стариков и пожилых. Он чувствовал потребность видеть в своем доме одни лишь молодые лица.

Исключение составляла Неэра, возраст которой приближался к шестидесяти. Но она нянчила молодого господина в младенчестве, заменив ему в сущности рано умершую мать. В доме все слуги слушались ее, как хозяйку.

– А ну-ка, расходитесь! – властным тоном сказала Неэра. – Спать пора. Завтра никого из вас не добудишься.

Потом она обратилась к Ювентине:

– Пойдем со мной. Я покажу тебе твою комнату.

Ювентина пошла за эфиопкой, которая, сняв с канделябра один из светильников, повела девушку к лестнице, ведущей в гиперион245, где располагались жилые помещения для прислуги.

Как и в других домах состоятельных римлян, верхний этаж минуциева дома возвышался над пристройкой, в нижнем этаже которой находились комнаты для гостей, зимний триклиний и пинакотека, то есть картинная галерея. Строго говоря, верхний этаж римского дома назывался не гиперионом, а ценакулом, где у богачей была летняя столовая для цены – главной трапезы, которая продолжалась от трех до четырех часов пополудни, но Минуций даже свой таблин246 именовал библиотекой, как истинный поклонник всего греческого.

В комнатках, или, точнее сказать, каморках, гипериона могло разместиться, по меньшей мере, десятка четыре рабов, но все они пустовали, так как незадолго до начала нашего повествования большую часть слуг Минуций, будучи уже не в состоянии их содержать, отправил в свою кампанскую деревню, оставив при себе только восемь человек, не считая Неэры.

По ночам здесь было холодно, и все оставшиеся в доме рабы с позволения господина перебрались вниз, заняв одну из комнат для гостей, которая в числе других помещений нижнего этажа отапливалась из гипокаустерия.

По узкой деревянной лестнице с перилами Неэра и Ювентина поднялись в гиперион.

– Вот здесь и будешь ночевать, – сказала старая эфиопка, открыв дверь ближайшей комнатушки. – Не замерзнешь, потому что здесь под самым полом проходит труба от подвальной печи. Раньше в этой комнате жила одна из служанок… Тихая, скромная была девушка, – помолчав, добавила Неэра.

– А где она теперь? – почти шепотом спросила Ювентина.

– Не бойся, – усмехнулась старуха, – наш господин не Минотавр247, пожирающий молодых девиц… А Тевеста, которая здесь обитала, теперь в Капуе. Там у господина есть большая гостиница. Недавно он всех своих рабынь туда спровадил, чтобы они его не смущали, потому что, – тут эфиопка понизила голос, – потому что он принял обет, пообещав Диане Тифатине, чей храм, если ты не знаешь, стоит на вершине горы Тифаты поблизости от Капуи, целый год хранить целомудрие и не прикасаться ни к одной женщине…

– Ты говоришь, он принял обет целомудрия? – быстро спросила Ювентина.

– Смотри, держи язык за зубами, – спохватившись, предупредила Неэра. – Господин не любит, когда про это болтают, особенно при посторонних… Хотя чего же тут стесняться? – переходя на рассудительный тон, продолжала она. – Боги любят, когда люди ведут себя благочестиво и дают им обеты. Лучше бы он постыдился пьянствовать да творить всякие безобразия и занялся бы делами, как подобает человеку из сословия всадников…

– Странно, – прошептала Ювентина.

– Чему ты удивляешься?

– Просто подумала, зачем я ему, если…

– Постой-ка, – прервала девушку Неэра, – да разве… разве он не в кости тебя выиграл?

– Нет, он купил меня у Волкация в кредит…

– В кредит? – поразилась старуха. – Вот так штука! А я-то думала… Я думала, если он отправился пировать к этому мошеннику – чтоб он в Тартар провалился вместе со своим игорным домом! – то непременно просадит у него кучу денег, как это не раз бывало, а тут появляешься ты… У меня с души как камень свалился – ну, думаю, хвала всем бессмертным богам, вернулся на этот раз мой голубок с выигрышем, да еще с каким… Прикинула тебя на глазок – молоденькая, думаю, тысяч на десять денариев потянет девушка у храма Кастора… А тут вон оно что! Прямо чудеса какие-то! Никогда он женщин не покупал. Видно, крепко ты ему приглянулась…

И Неэра приподняла повыше светильник, чтобы лучше рассмотреть лицо той, перед чарами которой не устояла душа избалованного и пресыщенного женскими ласками молодого господина.

– Ты и в самом деле красивая, клянусь Венерой Фиалковенчанной, – приглядевшись, сказала она.

– Только не похоже, – сказала Ювентина, – не похоже, чтобы он купил меня из-за того, будто я ему очень уж понравилась. Мне показалось…

– Что тебе показалось?

– Может быть, ему хотелось досадить кому-то или похвастать своим богатством…

– И сколько же он обещал заплатить?..

– Речь шла о семи талантах, если не ошибаюсь…

– Семь талантов! – ужаснулась Неэра, едва не выронив из рук светильник. – О, боги бессмертные! Да что ты такое говоришь, девушка?

– Я своими ушами слышала, хотя и сама не могла поверить. Он при мне написал обязательство, что уплатит деньги в февральские календы…

– В февральские календы? Семь талантов? – не могла опомниться старая эфиопка. – Да где же он возьмет такую кучу денег?..

– Значит, он не так богат, как все считают?

– Был когда-то, – слабо махнула рукой Неэра. – Отец его, покойник, оставил ему наследство – всякий бы позавидовал. Да только он все прокутил с друзьями и с этой своей блудницей… хвала богам, оставил он ее, наконец. Она была настоящей фурией, пагубой денег! Посмотрела бы ты, что здесь творилось! Дня не проходило без пиров, игроков и всяких там пьяниц-прихлебателей… Не в родителя пошел сынок, боги свидетели! Тот был человеком уважаемым, бережливым – ничего лишнего себе не позволял, а если и принимал гостей, то это были люди почтенные, как и он сам… Ох, предчувствую я беду, да не допустит этого всемилостивый Юпитер!..

Ювентина, слушая старую женщину, стояла с задумчивым видом.

– Что ж, – сказала Неэра после недолгого молчания. – Ложись и отдыхай, девушка… Как тебя зовут?

– Ювентина.

– Красивое имя… Оно так тебе подходит – ты такая молоденькая248… Подумать только, семь талантов! – сокрушенно покачала головой эфиопка. – Ты раздевайся, я посвечу тебе, – говорила она, пропуская девушку в крохотную комнатку, где стояла узкая кровать, накрытая шерстяным одеялом, и маленький столик на высоких ножках у ее изголовья (он служил для того, чтобы складывать на него верхнюю одежду).

Ювентина разделась до туники, той самой, в которой прислуживала гостям у своего прежнего господина, и забралась под грубое толстое одеяло.

– Ну, спокойной ночи, Ювентина, – сказала эфиопка, собираясь уходить.

– Спокойной ночи, добрая госпожа.

– Госпожа? – тихо засмеялась старуха. – Ну, нет, моя милая! Уж если наш господин пообещал отдать за тебя столько серебра… не тебе, а мне величать тебя госпожой…

– Как же мне звать тебя? – с улыбкой спросила Ювентина.

– Зови, как все… Неэрой.

– Спокойной ночи, Неэра.