Читать книгу Хроника времени Гая Мария, или Беглянка из Рима. Исторический роман - Александр Ахматов - Страница 6

На следующий день после триумфа согласно постановлению сената в городе справлялись всенародные благодарственные молебствия.

С утра начались обычные священнодействия во всех городских храмах. Перед раскрытыми дверями греческих святилищ собирались мужчины, женщины и дети в украшавших их головы венках. Они возжигали перед алтарями курильницы, источавшие благовонный аромат.

Одновременно шла подготовка к торжественному обряду в честь Двенадцати богов Согласия198. Этот ритуал назывался лектистернием. Он являлся особым видом жертвоприношения. В народе его называли «божьей трапезой». Лектистерний проводился под руководством жреческой коллегии септемвиров-эпулонов, в обязанности которых входило приготовление кушаний для богов и богинь Согласия.

Место для «божьей трапезы» отведено было в южной части Форума, между храмами Януса и Весты, рядом с Эмилиевой базиликой. Здесь храмовые служители установили в ряд несколько больших столов, накрыв их покрывалами, расшитыми золотом и окаймленными пурпуром, а перед ними – шесть обеденных лож с подушками. После этого служители торжественно внесли на площадь мраморные изображения богов и богинь. На главное ложе взгромоздили статуи Юпитера и Юноны, на остальных разместили попарно Нептуна с Минервой, Марса с Венерой, Аполлона с Дианой, Вулкана с Вестой и Меркурия с Церерой.

Юноши и девушки, исполнявшие роли слуг и прислужниц, возлагали на божественные головы пиршественные венки из живых цветов, жрецы-эпулоны торжественно разносили по столам золотые блюда с яствами и золотые кубки с изысканными дорогими винами.

Этот религиозный обычай вел свое начало со времени Ганнибаловой войны, когда карфагеняне, предводимые неистовым сыном Гамилькара Барки199, разгромили легионы Гая Фламиния у Тразименского озера. Известие об этом повергло римлян в ужас, ибо уничтожены были лучшие силы республики. Избранный диктатором200 Квинт Фабий Максим201, прозванный потом Кунктатором, прежде всего обратился к делам религиозным, считая, что Фламиний погрешил больше пренебрежением к священным церемониям и ауспициям, нежели безрассудством и невежеством. Поэтому он приказал отыскать в Сивиллиных книгах средство, чтобы умилостивить разгневанных богов и спасти Рим от гибели.

На основании рекомендаций Сивиллиных книг и был учрежден обычай устраивать Двенадцати богам Согласия торжественные застолья, получившие впоследствии название лектистерний, причем обычай этот скоро распространился и в отношении других божеств, как мужских, так и женских. Последним готовились отдельные пиршества, и статуи богинь помещали не на обеденных ложах, а на специальных скамейках с подушками, из-за чего обряд назывался селлистернием202.

Сторонний наблюдатель, посетивший в этот день Рим, воочию убедился бы в том, насколько благочестивым оставался римский народ. Были, конечно, и среди римлян образованные безбожники, последователи эпикурейской философии, которые про себя посмеивались над нелепыми жертвоприношениями и церемониями, но и они не могли не признать, что главным украшением жизни, ее прелестью и духовным оживлением скучных однообразных будней народа все же являлась религия.

Горожане во время молебствий проявляли истинную преданность богам. Особое религиозное рвение выказывали матроны и девушки, которые, переходя из храма в храм, творили усердные молитвы за спасение и благополучие Рима. Греческим богам молились в венках, принося обеты и устраивая совместные трапезы перед распахнутыми дверями храмов.

Около трех часов пополудни, когда почти все жители высыпали на улицы (как и накануне, погода была превосходная, солнечная, с приятной прохладой), в доме на улице Субура, где проживал преуспевающий владелец доходных домов Гней Волкаций, который смолоду принадлежал к классу ремесленников и пролетариев, а в последние годы имел всаднический ценз и носил золотое кольцо203, стали собираться гости.

В числе приглашенных, как мы знаем, был и наш герой. Минуций явился одним из первых, прихватив с собой объемистый кошелек почти со всеми своими наличными деньгами. Ему не терпелось отыграться после большого проигрыша в минувшем декабре. На пирах у Волкация никогда не обходилось без игры в кости. Дом его был известен как пристанище для завзятых игроков и любителей разнузданных оргий.

Гней Волкаций считался одним из самых богатых людей в своем квартале. Отец его всю жизнь бедствовал, перебиваясь случайными заработками. Он служил виктимарием, помощником жреца при жертвоприношениях. Получая к небольшому жалованью остатки от жертвенных животных, он имел возможность содержать маленькую харчевню, которая после его смерти досталась сыну в качестве главного наследства.

Волкаций начал самостоятельную жизнь с удачного вложения денег в строительный подряд по сооружению храмов, обетованных консулами, одержавшими победы в Македонии, Испании и Пергаме204. Потом он стал давать деньги в рост и весьма преуспел в этом деле. Еще больше он разбогател после большого пожара, уничтожившего много домов в одном из кварталов Эсквилина. Волкаций обратил это несчастье себе во благо, скупая за бесценок участки погорельцев и продавая их по более высокой цене новым застройщикам. В дальнейшем он несколько лет был публиканом205 в Вифинии206, вернувшись оттуда очень состоятельным человеком. Последние шесть или семь лет Волкаций безвыездно жил в Риме и вкладывал деньги в содержание доходных домов и притонов, сосредоточенных в районе Субуры.

Надо сказать, улица Субура, главная улица одноименного квартала, расположенного в низине между Эсквилином, Квириналом и Виминалом, среди добропорядочных граждан не пользовалась хорошей репутацией. Коренные ее обитатели с незапамятных времен являлись владельцами дешевых харчевен, таверн и грязных ночлежек. По ночам, когда сюда начинали стекаться обездоленные чуть ли не со всего города, находиться здесь становилось небезопасно: скандалы, драки, поножовщина были на Субуре явлением обычным. Одним богам было известно, что за люди находили здесь приют. Триумвиры по уголовным делам207 частенько посещали Субуру для расследования убийств. Но, как правило, преступления оставались нераскрытыми, личности убитых неизвестными, и трупы их приходилось хоронить за Эсквилинскими воротами на омерзительном поле того же названия, являвшимся местом казни провинившихся рабов и разбойников, а также кладбищем для умерших рабов, которых господа, чтобы не тратиться на их погребение, приказывали выбрасывать прямо за ворота и которых потом кое-как зарывали в землю мрачные и грязные служители-могильщики, получавшие за свой труд плату из эрария208.

В назначенное время все гости были в сборе, за исключением толстяка Вибия Либона, но хозяин дома решил начинать без него и позвал всех в триклиний209.

К появлению гостей в триклинии пиршественный стол уже был заставлен блюдами с холодными закусками – салатами, яйцами, устрицами и маринованной рыбой. Раб-виночерпий разливал вино в кубки, которые ему подавали два мальчика, одетые в опрятные светло-голубые туники.

Минуций расположился на одном ложе с Корнелием Приском. Это был юноша из богатой семьи. Дальние предки его принадлежали к сенаторскому сословию, но дед, чтобы избежать разорения и нищеты, вынужден был жениться на дочери вольноотпущенника, богатого ростовщика. Отцу Приска потом всю жизнь кололи глаза низким происхождением матери, и он так и не смог добиться ни одной государственной должности.

На соседнем ложе, рядом с Приском, развалился Лициний Дентикул, его задушевный друг, широкоплечий и бородатый гигант с мощными волосатыми руками, страстный игрок, тоже, как и Минуций, проживавший отцовское наследство.

По другую сторону от Дентикула возлежал Габиний Сильван, человек лет сорока с одутловатым лицом и маленькими хитрыми глазками. Он был давнишним приятелем хозяина дома. Занимался Сильван перевозками грузов на барках, курсировавших между римским Эмпорием210 и Остией211. В его распоряжении было несколько сот рабов-тягачей, которые с помощью канатов тянули с берега по реке груженые суда.

Третье ложе занимали сам Волкаций и Публий Клодий, хлебный публикан в провинции Сицилия, недавно вернувшийся в Рим.

Клодий сказочным образом разбогател на откупах и ростовщичестве. Все, кто хорошо его знал, удивлялись и завидовали ему, потому что шестнадцать лет назад он остался без средств к существованию, после того как отец его лишен был «воды и огня»212 с конфискацией имущества согласно приговору суда по делу о мятеже Гая Гракха и Фульвия Флакка213. Одно время он служил гребцом на флоте, потом был писцом у квестора. Кто-то ссудил его крупной суммой денег, и он вскоре вошел в товарищество откупщиков сицилийской «десятины»214. С тех пор он стал ворочать большими деньгами.

На четвертом ложе разлегся в одиночестве центурион Марк Тициний, тот самый, про которого Минуцию рассказывал накануне утром его слуга Пангей. Это был человек лет тридцати пяти с лицом мрачным и грубым, словно его вырубили из дубового пня, и с жестоким взглядом хищника, исключавшим любые интересы, кроме собственных.

Когда гости заняли свои места, Волкаций поднял кубок и возгласил:

– Друзья мои! Совершим возлияние в честь Юпитера Всеблагого и Величайшего и всех богов Согласия! Да хранят они Рим, а нам пусть ниспошлют благоденствие и процветание!..

– Пью за Марса, шествующего в бой! – по-солдатски рявкнул со своего места Лициний Дентикул. – Да будет он защитой нам в войне с проклятыми варварами!..

– За Юпитера!.. За Марса!.. За Квирина! – нестройно присоединили к нему свои голоса все остальные.

Гости осушили кубки и дружно принялись за закуски. На короткое время в триклинии установилась тишина, которую вскоре нарушил появившийся в дверях слуга.

– Прибыл Секст Вибий Либон, – доложил он с порога.

– Вот и прекрасно, – сказал хозяин дома. – Омойте ему ноги, умастите благовониями и возложите на голову венок, – приказал он рабу.

– Будет исполнено, мой господин.

Волкаций с улыбкой обратился к присутствующим:

– Сейчас мы услышим последние новости.

– Пусть мне сегодня ночью приснится трехголовый пес Цербер215, если он не начнет рассказывать о вчерашней истории, которая произошла на Капитолии, – брюзгливо сказал Сильван, старательно вытирая мякишем хлеба замасленные пальцы.

– О чем ты говоришь, Сильван? – спросил Волкаций, взглянув на него с любопытством.

– Об этом уже толкует весь город. Вчера после триумфа наш преславный Марий, прочитав, как полагается, молитву Юпитеру и положив ему на колени свою лавровую ветвь, явился на торжественное заседание сената в полном триумфаторском облачении. Каково?..

– Но ведь это неслыханно! – с возмущением воскликнул Приск.

– Сенаторы подняли такой шум, – продолжал Сильван, – что арпинцу пришлось покинуть заседание, чтобы переодеться в обычную тогу…

– Что ж, теперь у Метелла Нумидийского и его друзей будет еще один прекрасный повод для нападок на Мария, – заметил Клодий.

– Ничего ужасного, просто Марий от радости совсем потерял голову, – улыбаясь, подал свой голос Минуций, который уже знал о происшествии на Капитолии.

– А скорее всего, грубо злоупотребил своей удачей, – возразил Приск, не любивший Мария и в глубине души симпатизировавший Катулу, Метеллу и оптиматам.

– Что верно, то верно… Метелл не преминет воспользоваться этой оплошкой своего заклятого врага, – сказал Дентикул, ковыряя в зубах рыбьей костью. – На его месте я обвинил бы Мария в стремлении к тирании…

– Шутки шутками, а Марий-то ныне популярен среди плебеев не меньше, чем когда-то трижды консул Спурий Кассий Вискеллин216, которого сбросили с Тарпейской скалы, – хрипловатым голосом проговорил Марк Тициний.

В это время в триклиний вошел толстый и румяный человек средних лет в неловко сидевшей на нем пиршественной одежде.

– А вот и славный наш Либон! – весело объявил хозяин дома.

– Приветствую всех! – сказал толстяк, с улыбкой поправляя на голове съехавший набок венок.

– Добро пожаловать, Секст Вибий!.. Привет, Либон!.. Да здравствует Либон! – со всех сторон раздались голоса.

– Располагайся рядом с Тицинием, – показал Волкаций гостю пустующее место на ложе, где возлежал угрюмый центурион, и дал знак рабам, чтобы они поднесли опоздавшему вина.

Секст Вибий Либон, пожалуй, один из всех присутствующих пользовался настоящей известностью в Риме. Он был председателем товарищества оптовых торговцев, скупавших товары иноземных купцов.

Надо сказать, римляне очень цепко держали в своих руках городскую торговлю, ни в коей мере не давая свободно развернуться иностранцам. Приезжавшие с товарами в Рим перегрины без позволения вышеупомянутого товарищества ничего не могли продать, пока оно не навязывало им свои цены. Порой заезжим негоциантам приходилось сбывать свой товар так дешево, что выгоднее было утопить его в Тибре. По роду своей деятельности Вибий Либон всегда находился в курсе всех событий, происходивших в Риме и далеко за его пределами. Мимо него не проходило ни одно важное известие. Поэтому все собравшиеся в триклинии с интересом ждали от Либона каких-нибудь удивительных сообщений.

– Я прошу прощения за свое опоздание, любезный Волкаций, – сказал Либон, вытягиваясь на ложе против Тициния, который молча обменялся с ним рукопожатием. – Меня задержали письмоносцы откупщиков, прибывшие из Африки… Они сообщили ужасную новость: претор провинции Луций Беллиен погиб от рук пиратов…

– Что ты говоришь! – воскликнули в один голос чуть ли не все присутствующие.

– Пираты захватили его корабль у мыса Меркурия217, – продолжал Либон, приняв от слуги чашу с вином. – Беллиен вел себя с подобающим достоинством, угрожая разбойникам карой могущественного Рима, если с ним что-нибудь случится, но те схватили и сбросили его в море прямо в преторском облачении…

– Какой ужасный конец, – произнес Волкаций, с прискорбием покачивая головой.

– Бедняга Беллиен, – заговорил Клодий после короткого всеобщего молчания, – я ведь хорошо знал его, когда он был квестором в Сицилии…

– Странно, – пожал плечами Приск, в задумчивости вертя в руке пустой кубок, – странно, что пираты убили такого богатого человека, за Беллиена они могли бы получить огромный выкуп, да и государство не осталось бы перед ним в долгу…

– В том-то и дело, – допив свое вино и проглотив устрицу, сказал Либон, – в том-то и дело, что никакое богатство не спасло бы его, будь он самим Крезом218…

– Отчего же? – полюбопытствовал Приск.

– Потому, юноша, что, к своему несчастью, он попался самому Требацию Тибуру, беглому гракхианцу…

– Опять этот проклятый Требаций! – вскричал хозяин дома. – Клянусь мечом Немизиды, на совести у этого негодяя больше злодеяний, чем у всех киликийских и критских пиратов219, вместе взятых!

– Да, дерзость его необычайна, – сказал Клодий.

– Прошлым летом самой Остии от него досталось, – вмешался в разговор Минуций. – Его миапароны и гемиолы220 неожиданно ворвались в Счастливую гавань, подожгли все военные корабли и потом в течение всего дня пираты безнаказанно грабили город…

– Зато Юпитер и Нептун не оставили это преступление безнаказанным, – подхватил Приск с мстительным злорадством. – На обратном пути пиратский флот попал в бурю и многие корабли их потонули. А один либурнийский корабль221, налетев на подводную скалу, был выброшен на берег, и находившиеся на нем разбойники попали в руки наших солдат…

– Но почему же все-таки Требаций не захотел взять выкупа за Беллиена и приказал его убить? – спросил Клодий, обращаясь к Либону.

– Тут и гадать нечего, – отвечал Либон. – Требаций, конечно, припомнил Беллиену отважного Летория, своего друга, которого Беллиен убил на Сублицийском мосту… Да ты ведь сам, Клодий, рассказывал мне, помнится, о гибели Гракха и его сотоварищей.

– Но я никогда не говорил, что Леторий был другом Требация, – возразил Клодий. – Напротив, оба они друг друга на дух не переносили. Леторий был из окружения Гракха, а Требаций числился в дружках у Фульвия Флакка, который и сам вел себя разнузданно, и люди его были отпетыми мерзавцами, готовыми на все. Они-то и погубили Гракха своим неистовством, особенно Требаций, подстрекавший и Фульвия, и Гракха действовать не иначе, как с оружием в руках, пока оптиматы не оправились от страха и сами не перешли в наступление. В тот самый день, когда сторонники Опимия222 из числа народных трибунов созвали плебейскую сходку и уговаривали народ упразднить законы Гракха, Фульвий Флакк явился на Капитолий в окружении большой толпы своих приверженцев. Жертвоприношение перед началом собрания проводилось наспех. Вокруг царил невообразимый шум. Больше всех возмущался Фульвий Флакк, который обрушился с руганью на трибунов, называя их предателями плебеев и прихвостнями оптиматов. И тут ликтор Квинт Антулий, убиравший с алтаря внутренности животных, довольно злобно крикнул толпившимся вокруг фульвианцам: «А ну, дайте дорогу порядочным людям, вы, негодные граждане!». Стоявший рядом Требаций первый схватил его за горло. Ликтора оттащили от алтаря и закололи кинжалами. А Фульвий даже пальцем не пошевельнул, чтобы унять своих головорезов…

– Убийство на самом Капитолии! – воскликнул Приск. – И после этого еще ругают Опимия за то, что он навел порядок в городе силой оружия!..

– Как будто не на Капитолии оптиматы убили Тиберия Гракха, – вмешался Минуций, который внимательно слушал рассказ Клодия. – Убили, несмотря на то, что он был в должности народного трибуна и обладал священной неприкосновенностью! А тут какой-то Антулий, простой ликтор, наемник! Он, может быть, не заслуживал смерти, но сам подал достаточный повод к расправе…

– О чем вы толкуете? – усмехнулся Клодий. – Опимий так или иначе нашел бы предлог, чтобы заставить сенат принять постановление о чрезвычайных консульских полномочиях. Что касается убийства Антулия, то сам я был свидетелем той комедии, которую Опимий на следующий день разыграл перед сенатской курией. Он специально нанял людей, чтобы они в разгар дня пронесли на носилках через весь Форум обнаженное тело Антулия, оглашая площадь горестными воплями и рыданиями. Когда носилки поравнялись с курией, Опимий, сделав вид, что он совершенно непричастен к этому представлению, вышел вместе с сенаторами на площадь, и все стали ужасаться, будто случилось великое и страшное несчастье. Из толпы стали раздаваться крики, призывающие к мщению. Другие требовали чрезвычайных мер по спасению республики. Но и сторонники Гракха не менее бурно протестовали против этого, что, конечно, не помешало Опимию убедить сенаторов принять постановление о вручении ему неограниченной власти для наведения в городе порядка. Опимий велел сенаторам вооружаться и, кроме того, оповестил всадников, чтобы на следующий день с рассветом каждый из них привел с собою двух вооруженных рабов, назначив местом сбора Капитолий. А Гракх и Фульвий, как только об этом стало известно, тоже призвали к себе рабов, обещая им свободу. Требаций по приказу Фульвия привел ночью на Форум вооруженный отряд, но на рассвете Опимий бросил на него своих тяжеловооруженных, а также наемных критских стрелков из лука. Наемники больше всего внесли смятения в ряды людей Требация. Спасаясь от их стрел, они отступили на Авентин, занятый сторонниками Гракха и Фульвия. Но поражение отряда Требация поколебало мужество многих из них, к тому же Опимий через своих глашатаев объявил о прощении тех, кто добровольно сложит оружие…

– Это было обманом, потому что оптиматы и безоружных резали, как баранов, – заметил Минуций.

– По истечении срока ультиматума, – продолжал Клодий, – Опимий двинул на Авентин все свои силы. Фульвий и Требаций сопротивлялись отчаянно. Но какое там! Фульвий был вскоре убит, а Гракх уже хотел покончить с собой прямо в храме Дианы, где он оставался с кучкой своих приверженцев. Однако верные его друзья Помпоний и Леторий вырвали у него из рук меч и уговорили бежать. Тогда Гракх, опустившись на колени, простер руки к статуе Дианы и молил ее о том, чтобы римский народ был наказан за неблагодарность и предательство вечным рабством, потому что народ явно изменил ему, как только было объявлено освобождение от наказания…

Клодий остановился, отпил вина из кубка и снова заговорил:

– Гракх при спуске с Авентина подвернул ногу и бежал хромая. Помпоний же, увидев, что преследователи близко, остановился в Тригеминских воротах и крикнул Леторию, Гракху и его рабу Эвпору, чтобы они бежали дальше, а сам повернулся лицом к толпе преследователей и с мечом в руке некоторое время сдерживал их, пока не был убит. Тем временем беглецы уже были на Сублицийском мосту. Здесь Леторий, словно подражая Горацию Коклесу223, вступил в бой с преследователями и, прежде чем его пронзили мечами, многих из них переранил, доблестно сражаясь…

– Луций Беллиен потом всем доказывал, – перебил публикана Вибий Либон, – всем доказывал, что именно от его руки пал Леторий и что сам он сбросил его тело с моста в Тибр…

– Что ж, Беллиен получил по заслугам, – сказал Минуций. – С какой стати нам оплакивать этого оптимата, руки которого обагрены кровью столь достойного гражданина…

– Ну что ты такое говоришь, – остановил гостя Волкаций. – Речь ведь идет о магистрате высокого ранга, убитом подлыми разбойниками…

– Скажи лучше бывшими римскими гражданами, – с жаром возразил Минуций, – жертвами произвола тех, кто отнял у нас свободу и правит нами, как им заблагорассудится, уже восемнадцать лет. Три тысячи человек перебито в один день только за то, что они хотели восстановить законную справедливость! А скольких осудил на изгнание неправедный суд? Лишенные родины и средств к существованию, эти несчастные вынуждены заниматься морским разбоем, но разве мы, римляне, испокон веков не занимаемся самым настоящим разбоем? Разве не грабежом добыты сокровища, которые мы видели вчера во время триумфа? Или сам Ромул не был царем разбойников?..

– О, да простит нас Квирин за то, что нам приходится это слышать! – воздев руки и подняв кверху глаза, произнес Волкаций.

Все остальные отнеслись к словам Минуция с явным неодобрением. Гракхов чтили преимущественно в пролетарской среде. Большинство добропорядочных граждан с высоким имущественным цензом считало обоих братьев-реформаторов и их сторонников виновными в мятеже против государства.

– Ты, Минуций, может быть, в чем-то и прав, – рассудительным тоном заговорил Клодий, – но среди приверженцев Гракха уж слишком много было всяких негодяев, которые не столько помогали ему, сколько вредили…

– Ну, а как же ты сам уберегся, Клодий? – не без ехидства полюбопытствовал Приск. – Не может быть, чтобы ты держался иных взглядов, чем твой отец, известный своей дружбой с Гракхами?

Клодий не очень ласково покосился на молодого человека.

– Юноша! В то время я действительно держался… за одну красотку, которая жила в Каринах224… там было за что подержаться, – ответил Клодий, вызвав легкий смешок присутствующих этой фривольной игрой слов. – Я проводил у нее все свободное время, а не шатался по Форуму, как другие. Какое мне было дело до каких-то оборванцев с Эсквилина и Авентина или этих спесивых дураков с Палатина! Я был молод и жил в свое удовольствие. Мой отец, хотя он и сочувствовал братьям Гракхам, всегда говорил мне, чтобы я пореже бывал на плебейских сходках, слушая всяких крикунов. Он словно предчувствовал, что все это добром не кончится…

– Это правда, что твой отец пострадал из-за Папирия Карбона225, которого он укрыл в своем доме, спасая его от расправы? – щуря свои маленькие глазки, спросил Габиний Сильван.

– Увы, это так! Но, не думайте, отец мой не был участником мятежа. Это был достойнейший человек, за что и поплатился. Если бы он поступил, как клиент Фульвия Флакка, поначалу спрятавший патрона у себя в мастерской, а потом выдавший его убийцам, то жил бы и здравствовал по сию пору, не умер бы на чужбине в нужде и отчаянии. Отец приютил Карбона как близкого друга, потому что знал, что тот давно уже не был сподвижником Гракха, но враги Карбона, пока шла бойня в Риме, искали его повсюду, чтобы убить. Позднее, когда страсти поутихли, Карбон выставил свою кандидатуру в консулы, и народ его избрал. Оптиматы, скрипя зубами, целый год терпели его, пока он был в должности, а сами готовили против него судебный процесс и, когда он стал честным человеком, обвинили его как соучастника гракхианского мятежа. Отец по этому делу должен был проходить свидетелем, но Карбон неожиданно для всех перед самым судом покончил самоубийством. Он это сделал ради детей, потому что не надеялся на оправдание и боялся конфискации имущества. Отца же моего из свидетеля превратили в обвиняемого – укрывателя мятежника… Бедный отец! В один день он лишился всего, что имел – родины, имущества, семьи. Он удалился в Сицилию. Там я нашел его, уже больного и немощного…

– А что же негодяй Требаций? – спросил Дентикул. – Как ему удалось избежать справедливого возмездия?

– Он спасся, потому что действовал как истый разбойник. Если сравнить с ним беднягу Гракха, то последний, убежав за Тибр, тщетно упрашивал всех встречных дать ему коня, пока его и Эвпора не догнали и не убили преследователи. А Требаций и его дружки пробились на конный двор, что у Раудускуланских ворот, избили трактирщика и его рабов, потом захватили лошадей и умчались в Остию…

– Теперь Требаций и другие римские изгнанники обосновалась на Крите, построили там крепость и принимают к себе бродяг со всего света, – сказал Либон.

– Житья не стало от них, – пробурчал Сильван. – Дорожает зерно. А знаете, почему? Пираты то и дело перехватывают хлебные грузы. Переезды по морю сделались опасными…

– О чем только думают в сенате! – воскликнул Приск. – Неужели могущественный Рим не в состоянии справиться с каким-то разбойничьим отребьем?

– Оратор Марк Антоний226 обещает очистить море от пиратов, если его изберут претором и предоставят особые полномочия, – сообщил Либон.

– Пока Италии угрожают кимвры, ни о какой войне с пиратами не может быть и речи, – возразил Минуций.

– О, ради всех бессмертных богов! – протестующе поднял руки Волкаций. – Ни слова больше о кимврах! Только настроение себе испортим, а заодно и аппетит…

Волкаций щелкнул пальцами и прикрикнул на рабов:

– Эй, лентяи! Забыли о своих обязанностях? Почему в кубках пусто?

В то же время он сделал знак сидевшему в дальнем углу флейтисту, и вскоре по триклинию разлились нежные звуки флейты.

Гости повеселели и в очередной раз осушили свои кубки.

Немного погодя в комнату вошли три молоденькие прислужницы в коротких до неприличия греческих хитонах с многочисленными мелко заглаженными складками. В руках девушки держали подносы, на которых дымились горячие блюда.

Девушки были прехорошенькие. Сотрапезники разом прекратили свои разговоры и впились взорами в полуодетых красавиц, в то время как они легко и проворно расставляли на столе блюда с кушаньями. Всем собравшимся хорошо известно было пристрастие хозяина дома к красивым рабыням, которых он охотно скупал, не жалея денег. И это было неудивительно. Волкаций особенно не скрывал, что занимается сводничеством, не видя в этом ничего предосудительного. В числе нескольких принадлежавших ему доходных домов один был известен на весь город как перворазрядный лупанар227, где развлекались очень богатые люди.

Самой старшей из трех девушек не было и двадцати лет. Особенно бросалась в глаза необычная красота одной из них, белокурой и светлокожей. Ростом она была чуть повыше остальных и сложена безупречно. Короткий голубой хитон, скрепленный на ее левом плече серебряной фибулой, оставлял почти открытой молодую прелестную грудь и едва прикрывал стройные бедра. Золотистый цвет волос и нежная белизна кожи выдавали ее кельтское или германское происхождение, но в мягких и правильных чертах юной красавицы больше было, пожалуй, от галлогречанки, чем от уроженки суровых заальпийских лесов. Ее большие темно-серые глаза, опушенные стрелами длинных ресниц, таили в себе тот особенный родниковый холодок, который так присущ был малоазийским галаткам. На нее чаще, чем на других девушек, тоже очень привлекательных, обращались чувственные взгляды большинства гостей.

– Откуда у тебя такая? – спросил Клодий, повернувшись к Волкацию.

– Ты имеешь в виду вон ту, золотоволосую? – кивнул Волкаций в сторону девушек. – Правда, хороша? Досталась мне почти что даром… И знаешь, от кого? От Аврелия, гладиаторского ланисты. Ты с ним знаком. Он сам предложил мне ее взамен своего проигрыша.

– Она доморожденная? – осведомился Клодий.

– Аврелий рассказал мне, что мать ее родом была из Галлогреции228 и поначалу принадлежала сенатору Ювентию Тальне, ныне покойному. Видимо, мать в его честь назвала дочку Ювентиной…

– Ты хочешь сказать, что сенатор больше всех постарался, чтобы эта красотка появилась на свет?

– Вполне возможно.

– Она говорит по-латыни?

– Не хуже, чем законнорожденная дочь сенатора. Кстати, греческий она знает тоже благодаря матери, которая, видимо, была более гречанка, чем галатка. Не хочешь ли послушать, как она декламирует греческие стихи?

– Ну, если голос у нее такой же красивый, как и она сама.

Волкаций поднял вверх руку и щелкнул пальцами, чтобы привлечь внимание молодых рабынь, которые, сделав свое дело, уже собирались покинуть триклиний.

– Вы обе можете идти, – махнул он рукой двум темноволосым девушкам. – А ты, Ювентина, отдай им свой поднос и подойди сюда.