Читать книгу Триокала. Исторический роман - Александр Ахматов - Страница 17

За одну ночь и до середины следующего дня Варий и двое его спутников проделали утомительный путь в двадцать четыре мили, добравшись до Агригента.

Они вошли в город, не привлекая к себе внимания сторожей, вместе с группой крестьян, спешивших на рынок со своими тележками, груженными раннеспелой капустой и зеленью, и сразу направились к Морским воротам, за которыми начиналась дорога, ведущая в гавань.

Город отстоял от моря на добрые три римские мили.

Через полчаса быстрой ходьбы путники пришли в многолюдную и шумную гавань.

Им сразу повезло. В гавани Варий случайно повстречал знакомого кормчего большого грузового судна. Кормчий согласился за умеренную плату доставить всех троих в Мазару. Корабль следовал из Одиссеи в Лилибей и в Агригенте сделал остановку, чтобы дать отдых гребцам и запастись свежей водой. Кормчий предупредил, что кибея выйдет в море на рассвете следующего дня.

В последние дни на всем южном побережье Сицилии стоял нестерпимый зной. На море было полное безветрие. Широколистные и более нежные растения в садах поникали еще до полудня. Жители прибрежных городов стремились быть поближе к морю, чтобы хоть немного уберечься от жары.

Маний Эгнаций предложил товарищам искупаться в море. Варий и Эвгеней не возражали.

Наскоро пообедав в харчевне, они покинули гавань и выбрались на открытую прибрежную полосу в восточной части залива.

Отсюда к городским стенам поднималась от моря благоустроенная, убитая мелким щебнем дорога. Она вела к Морским воротам Агригента. По ней в тот час двигались к побережью запряженные лошадьми или мулами легкие двуколки зажиточных горожан. Женщин рабы несли в нарядных крытых лектиках.

В пору своего расцвета Агригент был одним из богатейших и красивейших городов Сицилии. Философ Платон, трижды побывавший в Сицилии по приглашению сиракузского тирана Дионисия, заезжал в Агригент и, глядя на великолепные дома его жителей и поражаясь их страсти к роскошным пиршествам, заметил, что агригентяне строят так, словно собираются жить вечно, а едят и пьют, словно завтра расстаются с жизнью. В римскую эпоху Агригент медленно приходил в упадок, но еще долгое время соперничал в красоте и с Сиракузами, и с другими крупными городами Сицилии. Город был средоточием величественных храмов, среди которых особенно выделялись грандиозный храм Зевса Олимпийского и немного меньший по размерам храм Посейдона. В храме Асклепия стояла прекрасная мраморная статуя Аполлона, на бедре которой мелкими серебряными буквами было написано имя Мирона, а неподалеку от агоры находился облицованный мрамором храм Геракла с бронзовой статуей его самого. Агригент был родиной Эмпедокла64, а из правителей его наибольшей известностью пользовался жестокий тиран Фаларис, печально прославившийся тем, что заживо сжигал людей в железном быке. За тридцать лет до описываемых событий, во время грозного восстания рабов под предводительством Эвноя-Антиоха, Агригент не избежал участи Энны, Моргантины, Катаны, Тавромения и других городов, захваченных мятежными рабами. Римляне овладели Агригентом после продолжительной осады и жестоких уличных боев, но, к счастью, наиболее прекрасные строения города тогда не пострадали, а на месте разрушенных и сгоревших домов в беднейших кварталах со временем выросло много новых общественных и частных зданий.

Песчаный берег моря, куда пришли Варий, Эгнаций и Эвгеней, был усеян голыми телами купальщиков.

В небольшом отдалении от того места, где располагались мужчины, раскинуты были палатки, скрывавшие от любопытных взоров обнаженных купальщиц, которые то и дело со смехом и веселыми криками выбегали из своих укрытий, бросаясь в море. Это были богатые жительницы Агригента. Они съехались сюда вместе со своими рабынями и охранявшими их слугами.

Со стороны моря безопасность всех этих баловней и баловниц судьбы оберегали два сторожевых корабля. Они стояли на якорях примерно в одном стадии от берега. На мачтах под тенью суппаров сидели матросы-наблюдатели. Задачей их было вовремя увидеть корабли пиратов и дать сигнал тревоги всем отдыхающим. Такая предосторожность была не лишней, потому что морские разбойники с особым старанием занимались похищением состоятельных людей, за которых потом родственникам приходилось платить выкуп.

Маний Эгнаций стащил через голову тунику, обнажив свой могучий торс. Он с мечтательным выражением лица посмотрел в сторону разбитого на берегу женского палаточного лагеря.

– Какие красотки! – воскликнул он. – Особенно вон та бесстыдница, которая выходит из моря. Взгляни, Эвгеней? Какая прекрасная натура для богомаза, решившего изобразить Венеру Пенорожденную!

– Лучше не расстраивайся, – насмешливо посоветовал Эвгеней.

Раздевшись, все трое с разбегу бросились в воду.

* * *

На рассвете следующего дня они поднялись на палубу большого грузового корабля, который вскоре вышел из гавани, взяв курс на запад. Погода была по-прежнему безветренной и солнечной. Тяжело груженное судно медленно двигалось вдоль берега, размеренно взмахивая тремя рядами весел.

Варий, часто путешествовавший по морю, рассказывал друзьям, что однажды при попутном ветре на быстроходном лембе он всего за один день добрался от Мазары до Агригента.

– А на этой посудине мы будем загорать не меньше двух дней, – с сожалением добавил он.

Варий оказался прав. Только в полдень кибея миновала так называемые Скалы Лестригонов и приблизилась к Гераклее Минойской, отстоявшей от Агригента всего на двадцать шесть миль.

Спасаясь от зноя, друзья укрылись под куском парусины, растянув его у себя над головой перед входом в кастерий.

В два часа пополудни корабль оставил позади Гераклею, белевшую многочисленными храмами и портиками. Город раскинулся возле мыса, далеко вдававшегося в море.

В это время Варий, показывая рукой в сторону гор севернее Гераклеи, подробно объяснял Эвгенею, как лучше добраться до Каприонской горы, где должны были скрываться Сальвий и его товарищи.

– Если начало нашего выступления будет удачным, – говорил фрегеллиец, обращаясь к юноше, – отправишься к латинянину и поторопишь его – пусть поднимает своих людей в имении Серапиона.

– А далеко ли это имение от Гераклеи? – спросил Эвгеней.

– Оно находится в долине реки Галик примерно в двадцати стадиях от города.

– Почему Сальвий не пошел вместе с нами? – снова спросил сириец.

– Он сказал, что ему необходимо повидаться со своими соотечественниками в Энне и Моргантине.

– Этот поклонник Вакха произвел на меня неплохое впечатление, – сказал Маний Эгнаций, вытирая пот с лица краем плаща.

Варий задумчиво произнес:

– Старик уже давно использует ночные оргии в честь Вакха, чтобы подбить рабов на восстание. Его предсказание о скором падении Рима, сделанное им в имении Серапиона, привлекло к нему много людей… Жаль только, что сам он никогда не был на войне, – помолчав, добавил он.

– Есть среди нас еще один предсказатель, который не понаслышке знаком с военным делом, – заметил Эгнаций. – Говорят, он делает безошибочные предсказания по звездам.

– Ты имеешь в виду этого киликийского щеголя с золотыми серьгами в ушах? – спросил Эвгеней.

– Если ты думаешь, что Афинион неженка, то ошибаешься – возразил Эгнаций, уловив иронию в словах друга. – Киликийцы, как и многие другие народы, живущие на востоке, имеют обыкновение носить серьги, но это вовсе не означает отсутствие у них мужественности и воинственности. Про Афиниона я слышал, что он родом из так называемых «свободных киликийцев», до сих пор не покоренных римлянами, и попал в плен, раненный в одной из стычек с коммагенянами, напавшими на его родной город по наущению римлян.

– Кажется, поднялся ветерок! – сказал Варий, заметив, как надуваются обвислые паруса.

Попутный ветер заставил кормчего отказаться от намерения сделать остановку у Терм Селинунта. Это был городок для отдыхающих. Поблизости от него били теплые источники.

До самого Селинунта кибея шла на всех парусах. Гребцы получили небольшой отдых, после чего снова взялись за весла, и в конце дня корабль бросил якорь в селинунтской гавани.

Друзья провели ночь на берегу под открытым небом и на рассвете, позавтракав в дешевой харчевне, вернулись на корабль, который вскоре вышел в море.

Незадолго до заката солнца кибея достигла Мазары и бросила якорь в гавани.

Друзья сошли на берег и, не теряя времени, двинулись через весь город к Галикийским воротам. Выйдя из города, они быстро зашагали по дороге, тянувшейся вдоль берега реки, которая, как и город, называлась Мазарой.

Когда стало темнеть, они решили заночевать у небольшой деревеньки сикулов. Спустившись к реке, они заметили в прибрежных кустах одинокого рыбака, удившего простыми донными удочками. Это был старый сикул, поначалу струсивший при виде трех вооруженных людей, приняв их за разбойников. Но вскоре он успокоился, потому что незнакомцы вели себя очень миролюбиво.

Эгнаций и Эвгеней, разговорившись с рыбаком, узнали, что у него есть бредень. Они разделись и дважды протянули сетью довольно большой участок реки, вытащив на берег десятка два жирных карпов. Львиную долю улова получил сикул, остальную рыбу друзья почистили, выпотрошили и сварили на костре в закопченном бронзовом котелке старого рыбака.

Поужинав, все разлеглись на берегу, накрывшись с головой плащами от свирепствовавших насекомых, и так проспали всю ночь до рассвета.

Наутро, простившись со стариком-сикулом, трое друзей выбрались на дорогу и продолжили путь в сторону окрашенных пурпуром утренней зари северных горных вершин. За три часа непрерывной ходьбы они дошли до места слияния двух почти пересохших речушек, где находился поселок ссыльных фрегеллийцев, отстоявший от Мазары примерно на четырнадцать римских миль.

Местом своего поселения ссыльные фрегеллийцы избрали старый римский лагерь. Во время Второй Пунической войны его построили здесь десять тысяч злополучных «каннских солдат». Из страшной битвы при Каннах они вырвались живыми, спасшись бегством. Возмущенный римский сенат объявил их трусами и предателями. Им запрещено было служить в легионах до конца войны. С великим позором всех их переправили в Сицилию, где они сами для себя построили своего рода концентрационный лагерь, в котором им пришлось провести долгие четырнадцать лет. И хотя Рим испытывал крайнюю нужду в солдатах, никакими просьбами и мольбами ссыльные легионеры не могли добиться прощения у сената, который постановил набирать войска из рабов, выкупая их у владельцев за государственный счет. Такая демонстративная суровость по отношению к тем, кто проявил в бою неустойчивость и трусость, должна была послужить уроком для всех остальных солдат римской армии и повысить ее боеспособность. Только Корнелий Сципион Старший, перед тем как отправиться в Африку против самого Карфагена, добился от сената разрешения включить «каннских солдат» в состав своих легионов. В знаменитой битве при Заме65 эти старые воины отличились беспримерной стойкостью, отразив атаку слонов и бешеный натиск отборной карфагенской пехоты. В немалой степени именно благодаря их храбрости непобедимый Ганнибал потерпел при Заме первое и последнее в своей жизни поражение.

Брошенный лагерь со всеми его грубыми постройками почти девяносто лет простоял пустым. Изредка в нем находили пристанище беглые рабы, разбойники или просто бродяги. Деревянные бараки ветшали и разрушались. Осужденные на изгнание участники фрегеллийского восстания с самого начала решили не расставаться друг с другом. По прибытии в Сицилию они получили разрешение у претора провинции поселиться в этом лагере, прожив в нем около двадцати лет в неменьшем отчаянии, чем их предшественники.

Время приближалось к полудню. Вблизи поселка не было видно ни одного человека. Казалось, все живое попряталось от зноя. На опустевших полях лежали кучи соломы, оставшиеся после жатвы. В этих местах летом свирепствовала нещадная засуха. Только зимой здесь желтели поля пшеницы.

Со стороны реки, которая уже сильно обмелела, обнажая покоившиеся на ее дне большие круглые валуны, показался человек.

– У тебя глаза помоложе, – обратился Варий к Манию Эгнацию. – Посмотри, кажется, это Герий Каннуний?

– Точно он, – приглядевшись, подтвердил Эгнаций.

Все трое остановились, поджидая, когда человек приблизится к ним. По виду это был бедный селянин, возвращавшийся с полевых работ. Он отличался геркулесовским телосложением. Возраст его приближался к пятидесяти годам. Изборожденное глубокими морщинами лицо было черно от загара, голову покрывала измятая широкополая шляпа. Ветхая туника едва держалась на левом плече, оставляя почти открытой широкую грудь, блестевшую от пота.

Он узнал Вария и, подойдя поближе, прикоснулся рукой к губам, как это было принято у италиков при встрече:

– Приветствую тебя, Квинт Варий! С благополучным возвращением! – произнес он низким хрипловатым голосом.

– Да будут благосклонны к тебе боги, Герий Каннуний! – ответил Варий.

Оба крепко пожали друг другу руки.

– Привет тебе, Каннуний! Узнаешь ли меня? – спросил Эгнаций.

– Маний Эгнаций! Возможно ли? – всмотревшись в его лицо, изумленно воскликнул Каннуний.

– Если не ошибаюсь, в последний раз мы виделись с тобой лет пятнадцать назад.

Каннуний в некотором смущении потупил взор.

– Наша община жестоко поступила с тобой, но, если ты помнишь, я был против ее решения.

– Я помню, Каннуний.

Вчетвером они зашагали по направлению к поселку.

– Скажи, как там мой отец? – помолчав, спросил Эгнаций, обращаясь к Каннунию.

– Честно сказать, сильно сдал старик, – ответил Каннуний. – Все время вспоминает о тебе, – добавил он.

Эгнаций поник головой и мрачно произнес:

– Прошлой осенью я навестил его… тайно ото всех, разумеется. Он помог мне деньгами. А я, жалкий беглый раб, уже никогда ничем не смогу помочь своему старику.

– Вот, возьми, – сказал Варий, сняв с себя пояс с деньгами и протянув его Эгнацию. – Отдашь отцу. Мне деньги больше ни к чему. Здесь осталось пятнадцать золотых филиппиков и около тридцати денариев серебром.

– От всего сердца благодарю тебя, Варий! – растроганно проговорил Эгнаций, принимая от Вария щедрый подарок.

Некоторое время все шли молча.

Первым заговорил Эвгеней, обратившись к Варию:

– Ты уверен в том, что твой друг с Крита выполнит свое обещание?

– Он сделает все возможное, чтобы доставить нам закупленное им на Крите оружие. Кроме того, я рассчитываю на большую партию вооружения, которое обещал прислать Требаций.

При его последних словах Герий Каннуний, внимательно прислушивавшийся к этому разговору, с удивлением взглянул на бывшего квестора Фрегелл, словно хотел у него о чем-то спросить, но сдержался и устремил задумчивый взгляд в сторону поселка, который был уже недалеко.

Поселок изгнанников представлял собой жалкое зрелище. Многие хижины были с глинобитными стенами и двускатными крышами, покрытыми соломой, напоминая собой солдатские бараки в зимнем римском лагере. Лишь несколько каменных домов с воронкообразными крышами свидетельствовали о том, что здесь поселились выходцы из Италии.

Колония так и не получила своего названия. Фрегеллийцы всегда считали это место своим временным пристанищем, а самих себя мучениками за общее дело Италии. За двадцать лет никому из них не пришло в голову построить посреди поселка хотя бы небольшой храм. Изгнанники больше не молились богам и не приносили им жертв. Видимо, и сами боги, словно сознавая свою вину перед ними за то, что не уберегли от гибели один из цветущих италийских городов, не вмешивались больше в дела людей, доживавших свой век в этом глухом месте.

– Я прошу тебя сегодня быть моим глашатаем, – обратился Варий к Герию Каннунию. – Обойди всех и скажи, что я принес неутешительные вести от наших друзей в Италии. Пусть все соберутся на площади.

– Сделаю, как ты сказал, – сказал Каннуний.

Маний Эгнаций презрительно скривил губы.

– Представляю, как вытянутся лица у моих дорогих земляков, когда они услышат, что вся Италия теперь вечно будет плясать под дудку римлян…

– Погоди, Эгнаций, – остановил его Варий. – Кто знает, может быть, то, что я им собираюсь сказать, поможет многим из них избавиться от своих прежних иллюзий, и они поддержат нас…

– Сомневаюсь, – усмехнулся Эгнаций.

– Во всяком случае, я заставлю их призадуматься, а там… пусть решают сами.

Вскоре они добрались до поселка и вышли на небольшую площадь, предназначенную для общих собраний колонистов.

На площади кучкой стояли пять или шесть человек, о чем-то толковавших между собой. Завидев и узнав Вария, они поспешили к нему навстречу и, обменявшись с ним дружескими рукопожатиями, засыпали вопросами:

– С прибытием, Квинт Варий!..

– Какие вести с дороги?..

– Давно тебя не было видно…

– Был ли ты в Новой Фабратерии?..

– Виделся ли с моими сестрами?..

– Как там мой сынишка? Наверное, теперь уж его не узнать…

– Встречался ли с кем-нибудь из наших в Аускуле или в Корфинии? Что тебе там сказали?..

– А что в Риме? Неужели там до сих пор никто не осмелился замолвить за нас слово?..

На некоторые вопросы Варий отвечал короткими фразами:

– Нет, в Новой Фабратерии я не был… Встречался со многими и в Аускуле, и в Корфинии, но ничего хорошего там не услышал… Скажу еще об этом… О чем ты спрашиваешь? В Риме говорят только о кимврах и галлах…

Весть о прибытии Вария быстро разнеслась по всему поселку. Со всех сторон на площадь сходились люди.

Одним из первых прибежал отец Эгнация, которому сообщили, что сын его пришел вместе с Варием.

– Сын! Мой сын! – задыхаясь от бега, повторял старик, из глаз которого катились слезы.

– Здравствуй, отец! – сказал Эгнаций, обнимая его.

Толпа росла на глазах.

Когда все обитатели поселка собрались на площади, Варий взобрался на шаткий деревянный помост, служивший ораторской трибуной во время общих сходок.

– Соотечественники! – обратился он к притихшей толпе. – Я должен был вернуться к вам раньше, но, если честно признаться, на душе у меня было так тяжко, что мне просто не хотелось возвращаться, потому что я вез для вас одни дурные вести. Во время своего путешествия по Италии я посетил многие общины в Лукании, побывал в Венузии, а также в некоторых городах самнитов и марсов, где мне приходилось встречаться с теми, кто раньше особенно воинственно был настроен по отношению к римлянам. Обо всех этих людях я и раньше вам много рассказывал. К сожалению, они значительно поостыли с той поры, как Фрегеллы и Аускул первыми подняли знамя борьбы за италийскую свободу. Везде, где я побывал, мне говорили приблизительно одно и то же: пока кимвры угрожают Италии, ее жители должны сплотиться вокруг Рима, чтобы отразить нашествие варваров. О том же я слышал и в самом Аускуле. От прежних тайных сообществ не осталось и следа. Все это означает, что мы навсегда должны оставить надежду когда-нибудь вернуться в Италию. Это означает, что мы должны навсегда отказаться от мести за свои уничтоженные храмы и могилы наших предков, которые римляне сровняли с землей, за наших жен, лишенных своих мужей, и наших детей, оставшихся без своих отцов. Но я считаю необходимым сказать вам, что по мне лучше уж мужественно умереть, пока руки еще способны держать оружие, чем влачить свое существование в рабской нужде и отчаянии. Двадцать лет я жаждал мести, двадцать лет я мечтал о том времени, когда в одних рядах со всеми италиками, с вами, храбрые фрегеллийцы, я буду биться против этого надменного и греховного народа. И вот теперь мне говорят: «Смирись, оставь дело, которому ты посвятил всю свою жизнь, вырви из своего сердца священный гнев за поруганное отечество». Клянусь всеми великими богами, это выше моих сил! Я никогда не откажусь от мести этим кровожадным волкам! На обратном пути в Сицилию я примкнул к доблестному римскому всаднику Титу Минуцию, о котором вы, наверное, уже слышали. Он собрал несколько тысяч рабов, и они разогнали прибывшее из Рима войско под началом претора Луция Лукулла. Эти отверженные разбили свои оковы и доказали на деле, что могут сражаться и побеждать. К сожалению, предательство погубило восстание. Сам я каким-то чудом вырвался живым из битвы. Видно, сама Фортуна сберегла меня, пожелав, чтобы я вернулся в Сицилию. Несколько дней назад на священном участке божественных братьев Паликов собрались рабы со всех концов Сицилии. Они связали друг друга нерушимыми клятвами начать войну за свободу. Я тоже дал клятву, и нет таких сил, которые заставили бы меня от нее отступиться. Сегодня вы должны решить, пойдете вы со мной навстречу опасностям или останетесь здесь, обреченные доживать свой век жалкими изгнанниками. Решайтесь, соотечественники! Время не ждет. Этой же ночью я подниму знамя священной войны за справедливость. В считанные дни мы соберем вокруг себя многие сотни и тысячи бойцов. Не пройдет и месяца, как вся Сицилия окажется в наших руках. Решайтесь, фрегеллийцы! У нас никогда не будет другой возможности отомстить ненавистному Риму! Возглавив эту войну, мы заставим Италию вспомнить о нас, забытых всеми.

Маний Эгнаций и Эвгеней, внимательно следившие за настроением толпы во время страстного выступления Вария, убедились, что речь его явно не понравилась большинству.

Не успел Варий сойти с трибуны, как на нее с юношеской резвостью взбежал седоволосый старик.

– Лучше бы я оглох, прежде чем услышать все это от тебя, Квинт Варий, чье имя я всегда произносил с уважением, – заговорил он негодующим тоном. – Разве для того мы послали тебя к нашим друзьям в Италию, чтобы ты вернулся оттуда с призывом развязать здесь нечестивую рабскую войну. Я признаю, что раб несчастен, но все-таки он раб, он варвар и никогда не будет равен свободному. Когда-то мы подняли оружие против римлян, и никто из нас даже не помыслил о том, чтобы прибегнуть к помощи рабов, призывая их изменить своим законным господам и обещая им за это свободу. Это значило бы предать дело свободных людей, ибо само слово «свобода» теряет для них всякий смысл, когда подлые рабы приобретают равные права с порядочными людьми. Ты решил осквернить свое имя точно так же, как это сделал Минуций, римский всадник, навеки опозоривший свой род, став во главе взбунтовавшихся рабов. Разве к тому мы стремились и стремимся? Мы добиваемся равных прав с римлянами и не более того! Какое нам дело до рабов и варваров? Опомнись, Варий! Ты обезумел! Или ты забыл о том, кто ты? Не помнишь, что ты свободнорожденный сын Италии? Что прадед твой погиб славной смертью, защищая в неравном бою консула Марка Клавдия Марцелла?..

В этом месте своей бурной речи старик поперхнулся и закашлялся, а Варий, возвысив голос, крикнул:

– Нет, я ничего не забыл! Не я, а ты, старик, когда-то бывший гражданином славного города, срытого до основания безжалостными врагами, это ты, наверное, выжил из ума и возомнил себя свободным, до сих пор не осознав, что римляне давным-давно уравняли наше положение с положением рабов и что у нас нет больше никакой надежды когда-нибудь изменить его в будущем!

Толпа зашумела. Из нее один за другим вышли десять или двенадцать человек, и первым среди них был Герий Каннуний. Они присоединились к Варию, который напоследок обратился к соотечественникам со словами, полными горечи и презрения:

– Что ж, прощайте! Я и вот эти храбрые и достойные люди сделали свой выбор, а вы сделали свой. Живите изгнанниками. Влачите до конца дней эту жалкую жизнь. Больше мне нечего вам сказать.

Варий не намерен был больше задерживаться в колонии своих земляков, обманувших его ожидания. Только двенадцать из них, смертельно ненавидевших римлян, решили последовать за ним. Они вооружились мечами и копьями, которые в свое время приобрели и с которыми не расставались все годы своего изгнания в надежде, что это оружие им еще понадобится.

За три часа до заката солнца маленький отряд из четырнадцати человек во главе с Варием двинулся из поселка по дороге, ведущей в сторону Галикий.