Читать книгу Умница Ева - Александр Александрович Ермолаев - Страница 5

Любовь должна рождаться из дружбы, – тогда есть неплохой шанс пропустить то разочарования, что настигает тебя после совершенного расхождения интересов и бесплодного общения, продолжающегося после погасшей фазы плотской необходимости. Успели ли мы достаточно подружиться, Ева, прежде чем мы обмакнули наши тела в простыни? Нет, мы не были хорошими друзьями, что наконец решили покончить с этим тесным самоопределением: с нашей первой встречи я хотел, чтобы все пришло к одному горизонтальному результату; с тобой, конечно, было все немного по-другому, однако и меня ты успела причислить к своим друзьям до нашей первой близости, – ты успела довериться мне, но это разные вещи.

Раз уж обмолвился о близости былой, стоит уделить процент внимания текущей позе наших отношений. Сейчас мы соединяемся крайне редко, хотя физическое желание моя болезнь не искоренила, – просто я не подаю виду. Господи, это так нелепо! Я громко смеюсь над собой, ведь я скоро собираюсь «отчалить», и вместо того чтобы каждую ночь наслаждаться женою в постели, я иду на сомнительный принцип: если ты сама не желаешь, то я не буду настаивать; а последнее время я с горечью замечаю, что интерес твой к этому чудесному занятию родственным образом притупляется вместе с моей симпатией к жизни, хотя я допускаю, что какого-нибудь другого мужчину желать ты все-таки можешь, и моя интуиция, на которую, возможно, зараза с плоти уже перешла, нервно шепчет мне, что такой человек уже занял твой день…

Сейчас, Ева, ты, пожалуй, улыбнешься: я буду рассказывать о той осенней конференции, когда нашему рыжему купидону удалось сплести волшебный случай, который непременно ускорил бы ход судьбы, если бы мы не проявили глупого упрямства.

Университет отправлял небольшую преподавательскую сборную в соседний город, что славился юным населением и главенством науки. Я не должен был ехать, но Скороходов предательски заболел, и меня внесли в список вместо него. Внесли – лишь для количества: доклада у меня никакого не было, но я должен был с демонстративной активностью рекламировать как личную, так и представительскую любознательность, пытаясь обнаружить изъяны в чужом выступлении, чтобы парализовать лектора безвыходным вопросом (личная установка Зверева). Выбора у меня не было, хотя свои агрессивные обязанности выполнять я не собирался: выставлять себя умником любой ценой я не жаждал. Но это все неважно. За три дня до отъезда (путь, кстати, был коротким: пять автобусных часов) ко мне подошел Миша и, светясь идеей, кокетливо взял меня за руку в коридоре, чтобы тихонько отвести к свободному от ушей островку. Он продолжал молча дразнить меня своей улыбкой, пока я сам его не спросил:

– Что случилось?

– Я могу подстроить, чтобы вы с Тарковской оказались в одном номере.

Я покрылся страхом: во-первых, меня уличили в тайном чувстве (и кто?! Миша, который под утренним душем смывает с себя все моральные принципы и который не брезгует ничьим ухом!), во-вторых, постельный замысел мгновенно обесточил мой разум…

Я спросил его, почему он думает, что мне это интересно, на что он незамедлительно выложил интуитивный аргумент, который – тем не менее – звучал как главное доказательство его правоты:

– У меня есть подозрение, что Тарковская тебе не безразлична.

Я взволнованно огляделся по сторонам, думая, что нас могут слышать.

– Господи, Андрей, ты ведешь себя как школьник. Побледнел даже. Чего ты боишься?

– Боюсь, что пойдут слухи. Что ты их распускать будешь! – прошипел я.

Прозвенел звонок, – пора было идти к студентам.

– Знаешь, мне это не очень приятно слышать.

– Да ты мне в первый же день выдал половину местных секретов!

Миша помолчал, порылся в мыслях, а потом убедительно выбил мою претензию с поля своей репутации:

– Потому что ты сразу вызвал у меня доверие.

– У меня лекция уже началась.

– У меня тоже, но студенты от нашего отсутствия вешаться не начнут. – Я уловил, как его голос стал подергиваться от возмущения; если задуматься – оно было оправданным.

Я сдался, – и он начал говорить о главном. Данной ему властью он мог элегантно запереть нас тобой, Ева, в одном номере на ночь следующим способом: он отвечал за бронирование номеров в гостинице; поехать должно было семь человек: я, ты, сам Миша, два старика и две любительницы выпить. Выпивохам и седым он уже забронировал две двухместные комнаты, и он мог забронировать еще два одноместных номера, пояснив, что «ничего другого, к сожалению, больше не оставалось». Я сразу попытался возразить:

– А почему Тарковская окажется со мной? Это мы с тобой постель разделим.

Стало тихо, – коридорный шум рассыпался по аудиториям. Миша удерживал интригу. Наконец он лопнул, поразив меня идиотским, как мне тогда показалось, хитросплетением.

– Я планирую вызвать проститутку. А вам скажу, что на конференции я кое с кем познакомился, и попрошу вас не лишать меня этой романтической возможности.

Я насупился: его логика не имела внятной опоры. Меня это покоробило в особенности потому, что он уже успел заманить тебя в мою фантазию, Ева, и я уже не хотел расставаться с этой судьбоносной возможностью. А он лишь старательно уменьшал ее каждым своим новым словом. Заметив мое недовольство, он поспешил добавить:

– Ева отзывчивая. Она отнесется с пониманием.

Я машинально усмехнулся.

– Итак, – подвел он, – ты хочешь оказаться с Тарковской наедине?

Вопрос ударил в сердце.

– Да.

После этого ответа мы молча разбежались по аудиториям, рассеяв дурное облако азарта.

Конференция включала в себя два дня насыщенных выступлений (приезжаем-выступаем-ночуем-выступаем-уезжаем). Наша элитная кучка прибыла в научный пункт к полудню; нас покормили и сразу же раскидали по аудиториям, – теперь мы должны были встретиться только вечером. Когда этот час настал, Миша – в шумном холле во время завязки неофициальной части научного слета – подозвал нас с тобой к себе. Он держал бокал шампанского и измельчал во рту ароматный бутерброд. Мы терпеливо подождали, хотя я понимал, что он просто настраивает себя на фальшивую ноту.

– Друзья, я хотел обратиться к вам с просьбой.

Я попытался выдавить заинтересованность, но вышло это у меня, кажется, дешево.

– Ева, ты знаешь, что мы с Андреем должны были в одном номере заселиться.

– Что-то мне не нравится начало, – сказала ты.

– Я познакомился здесь с одной особой. И я бы хотел пригласить ее к себе в номер. Знаю, это нечестно с моей стороны. Но я надеюсь на ваше понимание.

Я изобразил задумчивость, потом быстро сообразил, что для этой сцены требуется другое выражение, – и я стал «недовольным». Я перевел взгляд на тебя, пытаясь удержать всю искусственную сложность: последнее слово я доверил тебе. Согласись, скажи «да», шептал я под своей бездарной актерской маской. Только согласись.

– Я надеюсь, она – не студентка? – задала ты Мише неожиданный для меня вопрос.

Миша глупо улыбнулся: замысел оживал.

– Нет, – ответил он, – молодая учительница.

– Что ж, педагогам тоже нужен секс… Хорошо, Миша. Я готова тебе помочь. Если, конечно, Андрей Алексеевич не выгонит меня из номера.

– Все в порядке, я буду спать на полу, – сказал я.

– Вот и славно, – сказал ты, вседозволенно забрав у Миши бокал с шампанским.

Миша, в свою очередь, загадочно посмотрел на меня, и от этого взгляда я почувствовал себя робким подростком, перед которым только что во весь рост засияла долгожданная взрослая жизнь.

Знакомо ли тебе, Ева, то чувство, когда собеседник пытается вызвать у тебя интерес, оживить тебя темой, которая самому ему не очень интересна (и ты это понимаешь, тебе даже становится неловко)? Уверен, что знакомо. В ту ночь, к слову, я был именно таким собеседником. Было уже поздно, когда ты пришла в номер, – около полуночи: ты засиделась на том скучном для меня мероприятии, где профессора становились пьяными и даже в своих коллегах начинали видеть безнадежных студентов, нуждающихся в бессвязных лекциях. Я уже подготовил спальные места: для тебя – аккуратно обнажил постель, для себя – соорудил мягкий квадрат на полу. На что я надеялся? У меня были мысли отказаться от этой больной затеи и пойти спать в другой номер, но внезапное возмужание веры в Мишу и его замысловатый расчет преобразило мое настроение – от отчаяния до блаженного трепета: желание отказаться с тобой не выпускало меня из комнаты.

Я принял засыпающий вид, когда ты вошла (я не стал закрываться, т.к. был только один ключ); я пытался определить, пьяна ли ты, по твоему шагу: не получилось. Свет был выключен, но луна добросовестно восстанавливала комнату.

– Уже спите? – спросила ты, будто зная, что я лишь имитировал сон.

– Пытаюсь, – сказал я, открыв глаза.

Ты стояла в свете ночи и смотрела на меня, глупо завернувшегося в одеяло на полу.

– Вы пьяны? – спросил я.

– Нет, – ответила ты. Подумав, добавила: – Нисколько.

Молча изучив обстоятельства, ты ушла в душ. Через несколько минут ты вернулась, чистенькая и распаренная, защищенная гладкой белой сорочкой; я же за это время порядочно извозился. Ты улеглась в постель.

– Как вы думаете, – спросила ты, – Миша уже соблазнил свою подругу?

– Проститутку? – случайно вырвалось у меня.

Ты резко повернулась в мою сторону и возмущенно на меня уставилась. Я опомнился и стал себя оправдывать:

– Простите, Ева. Я не хотел допускать грубых слов. Но ведь эта самая учительница едва его знает…

Мне показалось, что я удачно воскресил ложь, не оставив твоей наивной логике повода для активации. Я перевел взгляд на тебя: сонные веки и серьезный взгляд. Алкоголь все-таки в тебе был.

– Это ее дело – с кем ей заниматься любовью. – Интонация у тебя была как у воспитателя, пытающегося одарить ребенка новой истиной этого мира, – ты была нежна, но сконцентрирована. Я промолчал, мне стало стыдно.

Я понимал, что нужно проявить всю свою находчивость, чтобы воспользоваться твоей смягчившейся женской волей. Как же часто я описывал подобные райские сцены! Но мне было некомфортно, – думаю, потому, что чувство мое к тебе опережало свое естественное развитие. Господи, а ведь мы так мало общались! Но моя сопливая душа уже готова была закидать тебя нежными словами, признаться тебе!

Мы разговорились… Я многое о тебе узнал, – хотя мне и не все было интересно, но ты увлеченно пичкала меня своей биографией, и я был рад, что ты невольно поддалась разговору, вручив мне ключ доверия. Несвязанные куски из детства скреплялись серьезной тоской по чувствительному взрослению подростка, и в какой-то момент, когда твоя память дотянулась до мемуарных высот (спирт неплохо заправил мозг), а слово в очередной раз доказало, что время – проницаемо (тогда я, кстати, впервые заметил, что у тебя есть талант рассказчика), передо мной оказалась юная Тарковская, нежная и беззащитная, в контактных линзах, которые до сих пор оставляли фантомный дискомфорт, хотя глаза отказались от них целых три года назад, когда операция наконец устранила эту вынужденную зависимость; Тарковская, которая безответно была влюблена в длинноволосого старшеклассника, который с неутешительной регулярностью ублажал ее по ночам, вселяясь в ее пальцы… Вот такие были откровения!

Тогда же я заметил в тебе одну занимательную черту: тебя нельзя было назвать любительницей поспорить, но последнее слово всегда оставалось за тобой, при этом ты не отрицала чужую мысль, а как бы облагораживала ее качественным замечанием, что делало тебя более приближенной к истине; позже – в совместной жизни – я стал это ненавидеть: до сих пор считаю это самолюбованием.

Тебя потянуло в сон, и разговор потух. Я подумал, что все не так уж плохо (если отречься от конечного прогноза): этот гостиничный номер нас сблизил. Я хотел, лежа тогда на полу, в это верить.

– Андрей Алексеевич, – твой хриплый голос будто пробил стену сна, – ложитесь-ка рядом со мной. Там, наверное, так неудобно…

Я на мгновение окаменел: я сейчас подразумеваю неподвижность мысли, а не мужскую готовность.

– Да не пугайтесь вы, – сказала ты, – у меня нет сил. – Ты устало вздохнула и отвернулась в другую сторону. – Впрочем, как хотите.

Я забрался к тебе, почувствовав себя домашним любимцем, точнее – послушным псом. Я любовался твоим затылком и наслаждался твоим запахом. Но лапы я держал при себе.

Господи, в ту ночь я будто подобрался к ядру жизни! У меня мало таких воспоминаний, Ева.

– Спокойной ночи, – сказал я, но ты была уже в других материях.

Через минуту и я заснул. Но это не все… Храп вспорол тишину ночи, – и я дернулся, покинув сон. Я аккуратно подтолкнул тебя: бесполезная попытка. Покачал тебя за плечо: стало громче. Сейчас я уже привык к этому, но тогда я подумал: Господи, Ева, ты храпишь как паровоз!

Поездка была необычной. Раньше я не получала никакого удовольствия от этих конференций, но в этот раз мне все понравилось. Выступала с докладом два дня подряд, но вернулась домой отдохнувшей. В первый вечер я немного пригубила. Один лысый профессор пытался подцепить меня. Мне было за него стыдно. И вообще – меня в номере ждал Дементьев! Это все из-за рыжего Казановы. /…/

Андрей робеет рядом со мной. Мне это приятно, конечно.

Я хотела, чтобы он прикоснулся ко мне. Была волшебная обстановка. Хотя тогда мне все представлялось не таким уж романтичным. Я ощущала лишь действие алкоголя и похоти.

Что мне с ним делать? Молоденький. Думаю, он ранимый. Конечно, если бы я полюбила его, то вопросов бы себе таких не задавала. Я бы ни о каком будущем не думала. И не строила бы никаких планов. Просто была бы с ним.

Черт побери… Перечитала последний абзац. Как бы я уже в него не влюбилась.

Вспомнила одну интересную вещь! Той ночью я проснулась и стала ворочаться. Меня немного тошнило. Андрей же спал как младенец, вот только… Когда я нечаянно стянула с него одеяло, то увидела, как в его милых трусиках что-то не по-детски выросло. Я чуть не рассмеялась, но вовремя прижала ладонь к губам. А потом я погладила этот холмик. Но Андрей не проснулся. Может, и к лучшему.

Помню, после того, как я это впервые прочел, весь оставшийся день я провел в радужной невесомости. Надеюсь, что сейчас ты испытываешь нечто подобное, ведь я впервые (да еще и посмертно!) сознаюсь в том, что та ночь, Ева, была подстроена.