Читать книгу Падение с яблони. Том 2 - Александр Алексеев - Страница 24

Галя вдохновила Харьковского, Харьковский – меня и Дешевого. И вместо экзаменов мы принялись готовиться к большому походу в Залевскую балку. Только не с Галей, а с компанией ее соперницы – Мариной, Любашей и Леной. День нашего выступления совпал с последним экзаменом 17 апреля.

Спецуха – такой предмет, где даже дремучий баран не сумеет получить двойку. И мы не думали о ней. Тем более после алгебры, когда поняли, что на экзамен можно приходить вообще без головы.

Но мастачка, завидев меня, указала пальцем на улицу.

– Сейчас же стричься, Соболевский!

Я попытался выяснить мотивы:

– Это что, необходимое условие для спецтехнологии?

– Иди, сказала! И не смей здесь появляться с такой головой!

Я взорвался, как вулкан Везувий.

– И не собираюсь подчиняться вашим мелким прихотям!

Рыжая слегка изменилась в цвете.

– Будешь сдавать экзамен вместе с отцом!

И повернулась ко мне спиной. Я хорошо знал эту спину – широкую, крепкую. Поэтому с легким сердцем повернулся и пошел.

Харьковский с Дешевым пытались меня образумить:

– Ты шо? Последний экзамен! Да не залупайся, пойди подстригись. Чуть убери со лба – и она отцепится. Ты шо, не знаешь ее?

– Я что, самый лохматый в группе?!

– Ну ты же знаешь, шо она тебя любит больше всех!..

– Да пошли вы все!..

И они пошли сдавать экзамен.

А я остался один со своим раздражением. И подумал, что слишком болезненно отношусь к своей внешности. А все из-за них, из-за этих кошелок!

Не поднялось настроение и через пятнадцать минут, когда вернулись мои друзья. Оба с пятерками! Их счастливые физиономии еще долго действовали мне на нервы.

Погода портилась, моросил дождь.

Однако ни погода, ни настроение не влияли на ход событий.

Квартира «Рупь семь» к нашему приходу уже гудела, как улей. Шла грандиозная пьянка по случаю нашего освобождения. Мы тоже пропустили по стаканчику. Потом быстро собрались, загрузились и отвалили.

Двенадцать бутылок вина и две самогона уместились в портфель. Три двухместные палатки, магнитофон и одеяла – в два огромных рюкзака величиной с Харьковского. И по пути я обратил внимание на странную перемену, происходящую во мне. Чем тяжелей казалась ноша, тем легче становилось на душе.

У девчонок вещей набралось не меньше. И было приятно, что они так серьезно подготовились к мероприятию. Это вселяло надежду, что и в остальном они окажутся такими же серьезными.

В балку добрались без приключений. И поспешили разбить лагерь, пока не хлынул дождь.

А опасность была над головами. Брезентовое небо натянулось до треска и грозилось в любую минуту лопнуть под напором воды. Все замерло в ожидании стихии. Ветер затих, и птицы примолкли. Глухая тишина давила уши. И голос человеческий звучал непривычно и странно в этом лесном склепе. Жаль, не было времени на созерцание, я бы получил большое удовольствие.

Мы торопились. Наш злодейский расчет был прост. Каждый ставил свою палатку – для себя и для подруги, привлекая ее же в качестве помощницы. Правда, девчонки попытались перемешать нам карты, потребовали для себя отдельную палатку. Но мы не очень и спорили с ними. Мы знали, что все эти причуды до первого стакана.

Через час приготовления были окончены. Три палатки стояли кольцом, на равном удалении друг от друга. А на пятачке посередине был раздут костерок и раскинуты два одеяла в качестве самобранки.

И грянул праздник!

После получаса ровного веселья все потихоньку стали становиться самими собой. Марина без удержу смеялась и пыталась затянуть песню. Харьковский тоже пытался затянуть, но не песню, а Марину в палатку. Леночка поддерживала Марину, оказывая сопротивление Харьковскому. Дешевый спешил залиться.

Любаша с улыбкой наблюдала за происходящим. А я успевал и на груди у нее полежать, и составить компанию Дешевому, и побарахтаться с Мариной, и напакостить Харьковскому, и поумничать с Леночкой.

С наступлением темноты все пары разбрелись по норам, оставив недопитыми стаканы и недогоревшим костер. Словно торопились что-то успеть до дождя.

Но дождя в эту ночь не было. Как не было и того что-то. Был только концерт с гвоздем программы – Дешевым. Он оказался хуже всякой стихии.

Я не успел еще улететь в райские кущи на Любашиной груди…

А Любаша, как никогда, была мягка, податлива и ласкова. И я все больше ощущал в ней материнскую нежность ко мне. Без слов (Любаша не любительница много говорить) она смотрела мне в лицо, гладила его пальчиками и целовала. Она дышала ровно, глубоко, и в глазах ее сквозь темноту светилась дикая радость. А я колыхался на ее огромной груди, как Одиссей на волнах Эгейского моря. Я проказничал и шалил. А она смотрела на меня с радостью и восхищением, как может смотреть только мама на своего ребенка.

Было очень хорошо и спокойно. И никуда не хотелось спешить.

Была какая-то уверенность и в ней, и в себе. Уверенность в том, что обязательно само по себе что-то произойдет. Что-то глубокое и сильное. И было огромное желание этого!.. Но не зверское. А ровное, растущее, вполне управляемое и поэтому вдвойне приятное.

Что-то такое было в ее взгляде и исходило от ее груди. Я будто хотел в ней постичь нечто такое, чего не удалось постичь еще никому…

Не знаю. Может, потому что люди долго жили со скотом или сами долго были скотами. Только, если хорошенько ковырнуть, в каждом, наверное, обнаружится порядочная скотина. Налей ему больше вина и ты увидишь!

Короче, не успел я окунуться с головою в Любашу, как в палатке Дешевого поднялся невообразимый шум. Угрозы, маты, визг и плач. Я прислушался и понял, что Дешевый поссорился с Леночкой и выгнал ее на улицу. Та уселась у потухшего костра и залилась слезами. О том, что у них произошло, догадаться было нетрудно. И поэтому я не спешил вмешиваться.

Харьковский с Мариной долго и безрезультатно успокаивали Лену. Потом призвали меня. И я оторвал себя от Любы. Только за один этот облом Дешевому стоило набить морду!

Он лежал в своей палатке в обнимку с магнитофоном и что-то подвывал не в такт музыке. И рожа в сумерках у него была совершенно счастливая.

– Что ты, падла, вытворяешь? – сказал я.

Он обрадовался моему появлению.

– О-о! Леха! Заходи в мой хутор! Давай выпьем!

– Ты понимаешь, козлиная твоя морда, что ты здесь не один?

– Почему не один? Я здесь один! Я хозяин! А ей не нравится – пускай валит на улицу! Сука подзаборная.

– Слушай ты, падла дешевая, я же за это могу и по башке дать!

– А шо она ломается, как мандавошка? Я сказал: «Не хочешь – зачем было ехать!» Она стала залупаться. Ну, я и послал ее. Она обиделась. Шо теперь, жопу ей целовать? Замерзнет – придет.

– А ты не подумал, что можешь всем испортить праздник?!

– Какой там праздник! С кем праздник? С этими кошелками? Они же, сучки, сговорились! Я это давно понял. Вот посмотришь, Леха, ни у тебя, ни у Хорька тоже ничего не выйдет! Лучше давай выпьем – вот это будет праздник! Знаешь, как классно – выползаешь из палатки и пьешь прямо лежа. И ты уже никогда не упадешь. Пьешь, пьешь – и не падаешь! Заснул, проспался и опять пьешь! Прикинь, какой кайф! А с этими кошелками точно ничего не выйдет.

– Послушай ты, кайфушник! У нас и в самом деле ничего не выйдет, если ты будешь так кайфовать!

– Все равно ничего не выйдет. Поползли пить, Леха!

– Да пошел ты!..

– Давай по-пластунски, шоб на колени не подыматься!..

– Я тебе не дам больше ни глотка! Потому что из тебя уже дерьмо поперло. Понял?

Мы еще некоторое время погрызлись и в конце концов пришли к согласию: я ползу с ним пить, а он извиняется перед Леночкой.

Ошибка моя была в том, что мы сначала выпили. Потом он подполз к Леночке и что-то пробурчал ей в спину.

– Бу-бу-быр-быр-бу-бу… в самом деле… быр-быр-бу-бу… обиделась, как дура… бу-бу-бу… твою мать…

Леночка продолжала всхлипывать, не реагируя на слова. И Дешевый тоже обиделся:

– Да пошла ты!..

После чего выпил стакан и пополз в свою палатку.

Харьковский первым кинулся на него. Я удержал Харьковского. Потом кинулся я, но Харьковский удержал меня. И наконец, кинулись оба, а девчонки вцепились в нас. Дешевый, кажется, только балдел от того, что все мы вертимся вокруг него.

Не знаю, чем бы закончился скандал в нашем семействе, если бы не вмешалась здравомыслящая Люба. Она взяла за жабры матерящегося Дешевого и затащила его в палатку. И там уже завела с ним душеспасительную беседу.

А я пригласил Лену к себе, чтобы она не мерзла под открытым небом. И мы улеглись рядышком, как братик с сестричкой.

Она еще всхлипывала. Я сказал ей, что не стоит принимать так близко пьяные и дешевые выходки. И она успокоилась. Уткнулась мне в грудь лицом и затихла. Я погладил ее по головке, как маленькую девочку. Потом по спинке. Чисто из сострадания. И вдруг почувствовал, что она вовсе не маленькая девочка. Просто почувствовал.

Она затаила дыхание и прижалась ко мне так, что я мигом вспомнил нашу первую ночь на квартире «Рупь семь». В памяти произошла вспышка. И меня встряхнуло. А от встряски появились скотинячьи мысли. Как змеи, они покинули свои глубокие норки в складках мозга и поползли по всему телу. Поскользили вниз, через грудь, по позвоночнику, по животу и ниже.

И, пока я переживал перемену ощущений, Леночка совсем перестала дышать. Казалось, она включила какие-то датчики и внимательно следила за мной. И в самый критический момент она подняла голову и прямо в лицо мне прошептала:

– Тебе хорошо со мной?

Конечно же, с ней было хорошо! Однако здравый мой голос, загнанный в результате переворота в подполье, вдруг вырвался наружу. И я выпалил:

– Так что же у вас там с Дешевым произошло?

И сам почувствовал, как слова эти завязли в зубах.

А она словно читала меня.

– Ну его к черту!.. Я тебе нравлюсь?

– Конечно, Леночка!..

– Тогда почему ты с Любашей?

Вопрос меня смутил.

– Ну, не знаю… Так получилось.

– Она тебе нравится?

– Ну, наверно… Иначе я не был бы с ней.

– Больше, чем я?

– Не знаю. Как я могу вас сравнивать? Мне и в голову это не приходило.

Я был загнан в тупик.

– Давай не будем об этом…

Она умолкла, но не успокоилась. Затаилась.

В палатке уже была кромешная тьма. Но я как будто видел ее лицо. Она внимательно и напряженно смотрела на меня, стараясь угадать ход моих мыслей. И я направил их туда, куда она хотела.

Мы как-то одновременно пошевелились. Как-то навстречу друг другу. И уже помимо всякой воли, как слепые котята, отыскали друг у друга мордочки. И жадно сцепились губами. Она жалась ко мне, будто изнутри ее жгло пламя. А от меня требовалось вскрыть ее и погасить это пламя.

И как только я осознал происходящее, так земля отошла от меня. Я очутился в невесомости и поплыл. Моя рука совершенно самостоятельно отправилась на поиски золотого ключика. Причем уверенно. Начала от колена и поползла вверх. Очень медленно, замысловатыми зигзагами.

Очень мешала узкая юбка. Хотелось порвать ее. И Леночка сама раздвинула ножки, облегчив доступ к своим тайникам. Вздутый твердый лобок и совершенно мокрые трусики на нем. И от мысли, что меня здесь давно уже ждут, зарябило в глазах. Я готов был взреветь…

И вдруг над самой головой ушатом холодной воды плеснулся голос Любаши:

– Эй, вы тут еще не сношаетесь?

Леночка ответила первой, с плохо скрытым раздражением:

– Только собрались!

Честно говоря, как ни уважал я Любашу, но в этот момент предпочел бы не видеть ее. Однако облом свершился. И мне следовало как-то выкручиваться.

Но Люба, которой, кажется, вообще не свойственны бурные всплески чувств, оказалась в игривом настроении.

– Ничего, я подожду, – сказала она, укладываясь рядом. – Может, и мне чего перепадет. А то этот Дешевый уже дрыхнет.

Тут и я развеселился. Прошелся пулеметной очередью по спящему Дешевому и обнял обеих подруг.

Я лежал на спине как султан. С левой стороны ко мне жалось горячее тело Леночки, а с правой приятно давила Любашина грудь.

Не спали всю ночь. Я несколько раз поднимался, выползал из палатки, подкреплялся вином и приносил стакан в свой маленький гаремчик. Стакан этот мои целомудренные жены пили наощупь, по глотку. И я чувствовал себя кормильцем.

Под утро мы немного вздремнули.

Разбудил нас Дешевый. Он разжигал костер, звенел стаканами и ругался на чем свет стоит. Моя левая рука была зажата между ног у Лены, правая покоилась на грудях Любаши. И мне не хотелось освобождаться.

Но было уже светло.

Я поднялся и вышел.

Дешевый увидел меня и обрадовался. Словно это не я вчера собирался набить ему морду.

– Леха, давай выпьем. Башка раскалывается.

– Скажи спасибо, что мы ее вчера тебе не раскололи!

– А шо такое? Шо такое?..

Оказалось, он совершенно ничего не помнит. Конечно, с его стороны это был лучший ход. И поэтому я охотно ему поверил.

Тут еще вылез опухший Харьковский. И мы втроем опохмелились.

Дешевый был суетлив, говорлив. Долго и подробно выпытывал нас о своих проделках и не переставал себе поражаться.

До полудня не было дождя. И до полудня наши девочки отсыпались. Поднялись они, когда пошел дождь. Сходили в кустики по своим делам и спешно принялись готовиться к отъезду. Настроение у них почему-то было отвратительное. Только Любаша выглядела уравновешенной и спокойной. И не отрывала от меня тягучего томного взгляда. Только она, кажется, никуда и не собиралась.

Я был вынужден поставить девочкам прямой вопрос:

– А чего вы испугались – нас или дождя?

За всех ответила Марина:

– Ой, да что нам вас бояться! Просто не хочется мокнуть да еще смотреть на всякие дешевые номера.

Дешевый, испугавшийся, что является причиной срыва мероприятия, делал вид, будто ничего не слышит. Я принялся доказывать, что глупо бояться весеннего дождя, который приносит здоровье. Харьковский перебивал меня и орал, шо нас никакие катаклизмы не собьют с намеченного плана.

Однако именно этот намеченный план не внушал доверия девчонкам.

Свою позицию высказал Дешевый. Он заявил, что не сдвинется с места, пока здесь остается хоть капля спиртного. Но эта перспектива вдохновила женщин не более, чем предыдущая. Поскольку оставалось еще шесть бутылок, не считая самогона.

Тогда мне пришлось сводить друзей за кустики, чтобы там между делом обсудить тактику.

После этого Дешевый извинился перед Леночкой. А Харьковский уволок свою Марину в нору. И в течение часа не подавал признаков жизни. Мы с Любашей тоже забрались в палатку, где я занялся ее неисчерпаемой грудью.

На обед все вместе под легким сеющим дождиком собрались у костра и на славу повеселились.

К вечеру дождь усилился, костер затух, вино закончилось. Сделалось скучновато. Стали прятаться в палатки, где нас подстерегала новая неприятность. Поскольку палатки мы установили, что называется, безграмотно, не обкопали их, они скоро стали подмокать.

Скверная штука – подмокание. Лежишь в сырых сумерках, спину покусывает мерзкий холодок, жмешься к теплой Любаше, оттаиваешь только с одной стороны. И вдруг чувствуешь, притом очень резко, что задница уже мокрая. Это подступила вода. Одежда не греет. Надежда только на нее, на всемогущую!.. Но Любаша не соглашается. У нее какие-то свои неясные, но очень важные причины. Она молчит. И греет только грудью.

А сверху по брезенту, как по голому телу, барабанят крупные тяжелые капли.

* * *

Под утро мы собрались в самой сухой палатке, у Харьковского. Все, кроме Дешевого. Он захватил последнюю бутылку самогона, предпочтя ее нашей компании. И орал из своего вигвама, что, если человек мокнет снаружи, его надо промочить изнутри и он будет сухим. Потом открыто называл девочек кошелками и утверждал, что настоящее удовольствие только в вине.

К счастью, в этот раз его уже никто не воспринимал. А нас с Харьковским он даже повеселил.

Всем вместе было тесно, мокро, но тепло. Женские тела творили чудеса, кипятили нашу кровь и отгоняли предательский сон. Во сне мы бы точно окоченели. Как Дешевый, который взвыл еще в ночи и страшной руганью разбудил весь лес.

В холодном рассвете все казалось синим. И деревья, и лица, и пустые бутылки, и Дешевый, выжимающий из них последние капли. Стуча зубами, мы быстро снялись со стоянки, взвалили на плечи отяжелевшие рюкзаки и рванули на остановку.

* * *

Где-то в восемь мы простились с подругами и с Дешевым. И потом с Харьковским помчались к нему домой. И на полпути дождик незаметно иссяк, а над домами выкатилось красное солнце.

– Может, вернемся в балку? – предложил восторженный Харьковский.

– Только без Дешевого, – сказал я.

И мы прошлись по гнилым костям товарища. И решили, что последний раз имеем с ним дело.

– Он мне все испортил! – сообщил Харьковский. – Вернее, он испортил настроение Маринке. И она уперлась рогом. Ни в какую!

– И мне он устроил облом, – пожаловался я. – Заснул, свинячья морда. Не мог хотя бы на час у себя задержать Любашу.

Не успели мы зайти к Харьковскому, как следом явился мой отец. Оказалась, Рыжая обо всем ему уже сообщила. И он уже второй день разыскивал меня.

Пришлось пережить еще одну грозу.