Читать книгу Падение с яблони. Том 2 - Александр Алексеев - Страница 34

В назначенное время я прибыл в парк с дорогим моему сердцу Данте.

Англичанка уже сидела с Харьковским на лавочке и улыбалась.

– Ну что, Соболевский, принес? – сказала она вместо ответа на мое приветствие.

Я отдал ей Данте со словами:

– Будь его воля, он бы к вам не вернулся от меня.

– Вот видишь, какой ты, Соболевский! Больше никогда тебе не дам!.. Книжку, разумеется. Лучше я дам тебе себя почитать.

– Не стоит беспокоиться, Лариса Васильевна. Мы уж как-нибудь читальным залом обойдемся.

– Соболевский!.. Никогда не смей так говорить женщине! Сколько вас можно учить обращению с женщинами?

Тут вмешался Харьковский, который опасался разлада.

– Лариса Васильевна, так вы ж нас совсем не учили! Нас все время немки недоделанные учили. А вы ж тока собирались нас поучить в Залевской балке.

– Никуда я с вами не поеду, Харьковский!

Бедняга отвесил челюсть и выкатил глаза. Но я пришел ему на помощь:

– Ничего страшного, поедет кто-нибудь другой. Пошли, Славик!

Я повернулся и, не попрощавшись, пошел. Но тут же пулеметная очередь прошила мне спину:

– Соболевский, ты окончательно стал хамом! Не знаю, с кем ты привык так разговаривать, но со мной не смей! Ты хотя бы из приличия дослушал бы женщину до конца! Я же не сказала, что вообще никогда не поеду! Просто сейчас, в эту минуту, я не могу поехать. И не могу там остаться на всю ночь. У меня ведь все-таки ребенок!

Так мы и сговорились.

Она сказала, что возьмет с собой бутылку водки и в половине третьего будет ждать нас на автостанции. Нам за оставшийся час следовало раздобыть рюкзак, палатку, одеяла и жратву.

С деньгами на этот раз было туговато. Помимо платы за прокат туристских принадлежностей, нам хватило всего лишь еще на одну бутылку вина. С закуской поэтому решили вообще не связываться.

* * *

В назначенное место мы явились минута в минуту в полной боевой выкладке. Она, как всегда, опаздывала. Мы имели счастье увидеть ее ровно через двадцать минут после того, как проводили глазами свой автобус.

– Лариса Васильевна, – сказал я, – вас не смущает, что вы пришли несколько позже, чем следовало бы?

– Я еще раз вам повторяю: я не свободная девочка!

– Придется ехать на последнем рейсе, с ночевкой, – сказал Харьковский.

– Я не могу. Девочек своих будете возить с ночевками!

– А шо ж вы тогда предлагаете?

– Я ничего не предлагаю. Вы мужчины – вы и думайте!

– Выход один, – сказал я, – придется разбивать палатку здесь, на остановке…

– Идея! – воскликнул Харьковский. – Садимся в тачку и катим до ближайшей посадки. Ставим там палатку и будем думать, шо это Залевская балка!

Идея пришлась по душе, и мы быстро поймали такси.

Лучшее, что попалось нам по пути, – это широченная посадка возле асфальтового завода в двух километрах от города.

Мы попросили таксиста тормознуть. Таксист, который всю дорогу рассматривал в зеркало англичанку, остановился и ухмыльнулся. Затем вышел помочь Харьковскому вытащить вещи из багажника. А я, следуя за ним, деликатно намекнул англичанке, чтобы она расплатилась.

И она неожиданно взорвалась:

– Подлецы! Негодяи! Привезли женщину в лес и еще заставляют ее платить! Господи, с кем я связалась! Подонки! Настоящие подонки! Завезли в какую-то грязь, а сами еще и без денег оказались!..

Поливая нас таким образом, она все же вынула из сумочки кошелек и принялась в нем копаться. Через минуту выкопала рубль и, не прекращая ругани, протянула его таксисту. Тот ухмыльнулся шире прежнего, так что один его ус вытянулся до самого уха, и сказал, что ему ничего не надо. И англичанка впопыхах вместо благодарности обозвала его сволочью. Таксист не обиделся, но улыбаться перестал. Прыгнул в машину, с визгом развернулся и дал по газам.

А мы двинулись походным порядком. Англичанка плелась за нами и продолжала ворчать, как старая бабка. И я в конце концов пристыдил ее:

– Лариса Васильевна, вы, оказывается, жадная женщина. Это очень опасная болезнь. У нас в Дарагановке у одной старухи от жадности лопнул желчный пузырь.

Ее это задело.

– При чем здесь жадность, Соболевский? При чем жадность, если вы поступаете не как мужчины! Ты абсолютно меня не понимаешь! Вы что, сразу не могли сказать, что у вас нет денег? А то – выходи, плати!.. Как будто я вещь какая! Ты что, меня за вещь принимаешь? Да, Соболевский?..

И она еще долго продолжала бубнить в том же духе. А я шел и думал о том, как после этого она собирается переключаться на любовь. И не мог себе такого вообразить.

Харьковский, идущий впереди, остановился и бросил рюкзак на землю.

– Хорош, пришли!

Местечко, честно говоря, было не очень. Слегка пыльное, с вызревшими колючками и жидкими деревьями вокруг. С одной стороны безобразный черный завод кое-как заслонялся кустарником, с другой открывалось чистое поле с сорняками. Было время, мы в этом поле протяпывали подсолнухи и кукурузу. Когда подрабатывали в колхозе. Теперь уж, видно, таких дураков нет. И поле без них гибнет.

Харьковскому эта посадка была тоже памятна. Где-то здесь он делал привал с Галей Петуховой. Когда совершал паломничество в Дарагановку. И я не исключаю даже, что на том месте, где бросил рюкзак.

Англичанке пейзаж ничего не навевал. И поэтому она возмутилась:

– Вы что, думаете, я в этой грязи буду ложиться? Ф-фу, сколько пыли! Вы бы еще на свиноферму меня завели!..

Мы пытались ее успокоить.

– Лариса Васильевна!.. Сейчас поставим палатку.

– Протрем листья, сдуем пыль.

– Накроем стол!

– Так шо все будет как в лучших домах Парижа!

И, пока она успокаивалась, мы установили палатку, застелили ее одеялом, поставили посередине бутылку. Потом пригласили королеву.

Обещанную водку она, конечно же, забыла в холодильнике. Но, слава богу, и от вина отказалась. Только прочла название (очень поэтичное, кстати, «Аромат степи») и сразу стала ссылаться на кучу болезней. Хотя мы ей вовсе ничего не предлагали.

За отсутствием стакана пришлось алкать из горла. А за отсутствием закуски – довольствоваться сигаретой. Англичанка наблюдала за нами с ужасом и возмущением, словно вдруг обнаружила себя в обществе людоедов.

Нам стало весело.

Теперь даже не припомню… Но все пошло как-то само собой.

Ей сделалось жарко, и она бессовестным образом сняла с себя платье. Харьковский хоть и не переставал смеяться, но все-таки смутился. И в этом была его первая ошибка.

Потом она заявила, что не хочет пачкать свой белоснежный бюстгальтер, и сняла его. Сиськи беспомощно и жалко, как две попрошайки, шлепнулись на живот и испуганно посмотрели на нас. Их не хотелось трогать.

И я полез к ней в трусы.

– Ты что там потерял, Соболевский? – пошутила англичанка.

И, взглянув на Харьковского, добавила:

– Я тебя не смущаю, Харьковский?

– Это я его смущаю, – сказал я.

И дал знак товарищу, чтобы он делал то же самое.

Но Харьковский почему-то вдруг поднялся и сообщил, что намерен прогуляться. Я попытался удержать его. Но было бесполезно.

Оставшись одни, мы совсем перестали разговаривать. Она без единого слова сняла трусы, легла на спину и безобразно раскинула ноги.

Это был момент, когда мне захотелось выйти вслед за Харьковским.

Но я покорно обнажился и взгромоздился на нее…

Честно говоря, до этого мне даже в самых диких фантазиях женщина не являлась так некрасиво. С таким выражением лица, с каким только садятся штопать носки… Видно, я слишком быстро протрезвел и стал обращать внимание на всякие мелочи.

Жара, духота, совершенно мокрое от пота тело, чавканье животов. Потом все эти любовные выкрики, стоны и стенания, жалобы на то, что она уже не может, что я натер ей лобок. И прочее, что лучше не вспоминать, чтобы не осквернять представление о женщине вообще.

Добросовестно пробыв полчаса в роли самца, я стал подумывать о Харьковском. И начал потихоньку отделяться от объекта.

Она тут же встревожилась.

– Ты что, уже?!

– Да, уже.

– Врешь, ты же не кончил!

И я, сползая с нее, сказал:

– Да я как-то в душе кончил.

И слова мои безобидные подействовали на нее страшно. Она напряглась, как человек, которого толкают с обрыва, вцепилась в меня судорожно и потребовала продолжения.

– Я могу больше, чем тебе кажется, Соболевский! Но ты не должен ни о чем думать! О чем ты все время думаешь? О чем?

– О вас.

– Перестань! Не надо обо мне думать. Ты должен только чувствовать меня. Нечего обо мне думать, я тут вся! Ты только чувствуй меня, чувствуй! Понял?..

Но во мне уже началась необратимая реакция отторжения. Я резко высвободился и сказал:

– Все! Теперь очередь Харьковского.

– Нет! Нет, я не хочу его!

– Тогда не надо было вешать лапшу!

– Я тебя люблю, Соболевский, тебя! – закричала она в отчаянии. Закричала совершенно не к месту.

– Мне кажется, вы с Харьковским больше подходите друг другу, – закончил я холодно и рассудительно.

Конечно, может, и не следовало мне произносить последнюю фразу. Но кто из нас разберет все тонкости в этом скотстве!

Она вскипела, как после пощечины. И вновь принялась сквернословить.

Потом неожиданно сказала:

– Я хочу задать Харьковскому два вопроса.

– Хоть четыре! – ответил я.

– А ты оставайся здесь.

С этими словами она накинула платье и, наклонившись, стала вылезать из палатки. А мои глаза уперлись в ее открывшийся зад, откуда хищно улыбнулся и показал мне язык какой-то бородатый Карабас.

Мне стало смешно и настроение поднялось. Я даже вспомнил Чосера:

Харьковский сидел на пеньке и уныло вертел в руках пустую бутылку. Она стояла рядом, одергивая платье.

Я сказал, что отлучаюсь по надобности. И оставил их. Харьковский пытался еще мне что-то возразить, но я не стал его слушать. И даже не видел, какими глазами на меня смотрела она.

Минут десять я болтался в посадке. Потом увидел Харьковского с кислой рожей.

– В чем дело? – спросил я.

Но он не был настроен на объяснения. И сказал, чтобы я шел до своей дуры.

Вернувшись к палатке, я увидел только спину уходящей англичанки. Догнал ее и задал тот же вопрос.

Она остановилась, и я увидел лицо в слезах. Тогда я повторил вопрос. Но она только плакала. Плакала как ребенок, прямо рыдала. Из всего, что она пыталась сказать, я понял лишь то, что она не собирается здесь оставаться.

Я спросил, не сделал ли чего дурного Харьковский. Но она пустилась взахлеб, и уже было невозможно разобрать ни единого слова.

Не ожидая такого поворота, я смотрел на нее совершенно беспомощно. Не знал, что сказать. И почему-то очень хотелось, чтобы она и в самом деле побыстрее ушла.

Она не смотрела на меня, но мысли мои, наверно, читала. Тут же повернулась и пошла. Жалкий и неприятный был у нее вид. Сгорбившись и обнимая свою сумочку, она качалась из стороны в сторону, делала маленькие шажки, чтобы не упасть, вся сотрясалась и громко, громко рыдала.

Я вернулся к Харьковскому.

– Так что у вас произошло? Ты что, дал ей по башке?

– Это у тебя надо спросить, шо ты ей сделал! Ты тока ушел, смотрю – она уже в соплях. Шо-то пролопотала про тебя, шо ты подлец. Потом на меня бочку покатила. И разрыдалась. Ну, я постоял, как идиот, и думаю: шо я ей мамка, что ли? Думаю, разбирайтесь сами! Так шо ты ей сделал?

Я пожал плечами.

В общем-то, Кошелка занимала нас недолго. Вскоре поднялся более существенный вопрос: что делать дальше?

Немного пошевелив мозгами, решили отправиться в Дарагановку с палаткой. А там уже разработать стратегию относительно Залевской балки.

Наутро поехали в город, чтобы отыскать для этого дела попутчиц. Но никого, кроме голодного Сопилы, не нашли. И двинули втроем.

Субботний вечер проболтались в балке по турбазам. И опять-таки ничего похожего на девочек не нашли. Почему-то везде отдыхает одно старье. Чем занимается молодежь, неизвестно.

Ночь, как псы, втроем провели в палатке. И сделали вывод, что без баб в походе делать нечего.