Читать книгу НЕСОСТОЯВШИЙСЯ ГОРБИ. КНИГА ПЕРВАЯ - Александр Черенов - Страница 4

Двадцать второго ноября тысяча девятьсот восемьдесят второго года Григорий Васильевич Романов был избран секретарём ЦК. «Избран» по принципу «царь решил – а бояре приговорили». Правда, Андропов снизошёл к убедительным доводам Григория Васильевича – и дал тому… нет, не шанс: время. И не на прощание с товарищами: на то, чтобы ввести «наследника» Льва Зайкова в курс дела. Некоторое время пришлось совмещать – ну, а с января восемьдесят третьего Романов окончательно перебрался в Москву.

Как Генсек и обещал, он сберёг место Романова – для того, чтобы Романов не берёг себя на этом месте. Да и в кураторах оборонной промышленности не очень побережёшь себя, даже не будучи Романовым.

«Сберечься» не сумел бы никто, даже постаравшись. Но сейчас этому «никому» не пришлось бы стараться даже гипотетически: на должность Григорий Васильевич шёл на безальтернативной основе. Андропов понимал, что выбирать ему не из кого: вариант был не только лучший, но и единственный. Правоверный антисталинист – и такой же правоверный сторонник «административно-командного социализма» – Андропов горой стоял за военно-промышленный комплекс.

И не только потому, что за военно-промышленным комплексом стояла «гора» «в лице» маршала Устинова – сторонника не только Юрия Владимировича, но и политики дружбы с позиции силы. И сам Юрий Владимирович тоже дружил не только с Дмитрием Фёдоровичем, но и с советским ракетно-ядерным щитом. Именно поэтому Романов и «пошёл на ВПК»: представлять интересы партии и государства в этом «межведомственном ведомстве» лучше него не мог никто.

Без лишней – неуместной – скромности Григорий Васильевич понимал собственную безальтернативность. Не понимал он другого: зачем Генсек помещает «в одну берлогу» даже не двух, а нескольких «медведей»? Ведь одновременно с усилением его позиций Андропов усиливал и позиции Горбачёва. Да и усиливал ли он его, Романова, позиции? Переход в Москву – это не обязательно служебный рост. Сколько уже прошло перед его глазами тех, чьё выдвижение было своеобразной формой «задвижения»! Метод – сколь прост, столь и эффективен: сначала под прикрытием выдвижения человека отрывают «от корней» – а потом берут его голыми руками. И его – и у него! Потому что забирают всё: не только настоящее и будущее, но нередко и прошлое!

В том числе, и поэтому Григорий Васильевич не спешил в Москву. Пока он в Питере – «возьми его за рупь, за двадцать»! За него горой – бюро обкома, горкомы, райкомы – все «питерские сепаратисты». А как дадут «добро» – всё: заступиться за него будет некому! А один, как известно, в поле – не воин. Тем более, когда в этом поле – «товарищ» на «товарище», и все, как один – «по ту сторону» и по твою душу.

Романов не преувеличивал: в Политбюро у него не было друзей. Не в человеческом плане: хотя бы соратников. Конечно, он не был одинок в данном отношении – но это не слишком утешало. Кроме того, здесь уже сформировались «группы по интересам» – и ему не находилось места ни в одной из них. Поэтому, когда один из «ленинградских близких» высказал осторожное предположение о том, что этим выдвижением Андропов хочет столкнуть лбами Устинова и Романова, Григорий Васильевич не стал торопиться со скептическим хмыканьем. Что-то в этой версии было – какое-то здравое, хотя и не на здоровье, зерно. Правда, когда «товарищ» развил мысль до коварных замыслов Андропова в отношении Устинова, Романов отставил версию целиком. В предложенной версии ему отводилась роль орудия, с помощью которого Юрий Владимирович собирался «обезвредить» Дмитрия Фёдоровича – а это не подкреплялось фактами.

Отставка версии произошла не по причине уязвлённого самолюбия Романова. Причина заключалась в другом: Андропов и Устинов были, что называется, «мы с Тамарой ходим парой». В этом отношении они составляли редчайшее исключение из общего правила: дружили, понимаешь! И другой такой пары друзей в Политбюро не было. И, что самое любопытное, дружили они не только против кого-то – но и друг с другом. Поэтому даже мысль о подобных замыслах Андропова не имела ни минимального шанса на появление в голове Романова, не говоря уже о «получении прописки» или хотя бы «вида на жительство».

А, вот, столкнуть их с Устиновым лбами – другое дело. Такое коварство было возможно. И, главное: в духе Андропова. Этот человек походил на еврея не только внешне, но и «внутренне»: поступками. Григорий Васильевич конечно, слышал байки о еврейских корнях Андропова – но они значили, куда меньше еврейских по сути проявлений Юрия Владимировича, даже если тот «звезды Давида» – ни сном, ни духом, никаким боком! Как и всякий «нормальный еврей», Андропов был умён, хитёр, беспринципен и коварен. Поэтому ещё неизвестно, кто кого больше образовал: Андропов – КГБ, или КГБ – Андропова. Оба «товарища» стоили друг друга.

Поэтому Григорий Васильевич не исключал и «варианта-бис»: дополнения Андроповым платонической дружбы с Устиновым «политической дружбой» против Романова. Юрий Владимирович наверняка не забыл реверансов Запада Романову. И пусть семидесятые остались за горизонтом – вместе с ушедшими туда же амбициями Романова – Андропов не мог так легко «отпустить» Григорию Васильевичу даже потенциала соперничества. Как следствие, Романов не сомневался в том, что выдвижение его носит характер не столько «производственный», сколько «тайн мадридского двора». Андропов всё рассчитал верно. В этой ситуации выигрывал только он один: и от «производственных показателей» толкового руководителя, и от помещения теоретически опасного Романова в банку с оголодавшими «кремлёвскими пауками»…

Романов нахмурился. Мысли и так «нагружали» – а эти и вовсе «гнули к земле». Его позиция была самой ущербной: при таких исходных он не приобретал ничего – зато потерять мог всё. Кое-что он уже потерял: опору на питерских большевиков. Сейчас, как никогда раньше, он нуждался в союзниках. И не просто в союзниках: во влиятельных «товарищах», пусть и таковых всего лишь в кавычках. В тех, которые хотя бы не первыми станут побрасывать хворост в костёр, на который Андропов уже определяет его.

Но и это ещё было не всё: одного тлеющего конфликта с участием Романова Андропову было мало. Именно поэтому Генсек раздувал сейчас пламя из искры по фамилии «Горбачёв». При мысли об этом человеке Григорий Васильевич не мог не приходить в состояние изумления – и на регулярной основе. И изумлялся он не Горбачёву – а тем, кто им «ходит по доске»! Неужели эти люди не видели, кто есть «ху»?! Да все старики, вместе взятые, представляли меньшее зло, чем один этот «молодой – да ранний»! Интриган Андропов хотя бы дело знал – и не только оперативно-розыскное на каждого «друга, товарища и брата»! А этот?! Пустобрёх, неумеха – но интриган, куда тому Андропову!

А, может, Юрию Владимировичу именно такой и был нужен?! Хотя бы – для того, чтобы обложить Романова Горбачёвым, как того медведя в берлоге?! От этих мыслей Григорию Васильевичу становилось вдвойне не по себе: вторую порцию составлял дискомфорт от сравнения. Неужели Андропов не мог «защититься» от него кем-нибудь, более достойным?! Ведь Романов и Горбачёв «в одной берлоге» – это оскорбление личности… Романова! Больше того: и для оскорбления – мезальянс! Тоже, понимаешь: нашли «поединщика»!.. Вот, разве, что – в контексте лозунга детской песенки «Без друзей меня – чуть-чуть, а с друзьями – много»?! Горбачёв – политический карлик, но на плечах Андропова – вполне гигант!

А тут ещё – слухи о том, что идею выдвижения Романова Генсеку подсказали на пару Горбачёв с Громыко. Это было похоже на правду. Оба – мастера «политической вивисекции», оба испытывали «давнюю симпатию» к Григорию Васильевичу – только у «симпатии» Громыко стаж был побольше.

«Да, уж: Громыко!» – не уставал изумляться Григорий Васильевич. И – за дело: ведь, если с Горбачёвым всё было ясно, ибо тот «метил» из «молодых да ранних», то чувства его «подельника» не могли не вызывать у Романова недоумения. Разве он переходил дорогу Громыко?! Разве помогал «отдельным товарищам» и целым «органам» «раскрыть глаза на подлинное лицо министра иностранных дел»? Да, «ни Боже, мой»! Громыко был для него «обитателем соседней планеты» – и по этой причине «вопросов коммунального характера» между ними и возникнуть не могло. Разве что Андрей Андреевич сам «метил» – и по этой причине «по-товарищески» «копал» и «капал»?!

«Всё это было бы смешно, когда бы не было…»… даже не смешно! Никто и никогда не рассматривал кандидатуру Громыко ни в шутку, ни всерьёз. И, если Андрей Андреевич вдруг начал сам рассматривать свою кандидатуру – да ещё всерьёз, то это могло означать лишь одно: товарищ совсем утратил чувство юмора. Конечно, товарищу можно было бы помочь – и со зрением, и с чувством юмора – но это было равнозначно тому, чтобы самому взяться за лопату для выполнения «земляных работ». И не под Громыко: под собой.

Отчасти утешала версия ублажения Генсеком недоброжелателей. Не своих: Горбачёва. Такая версия имела право на существование – и не только потому, что Романову очень хотелось этого. Разумеется, самоуспокоения в ней было процентов пятьдесят – но почти столько же было и других ингредиентов: простая арифметика! Наличие у Горбачёва недругов означало не только… наличие у Горбачёва недругов, но и наличие у Романова союзников. Союзников всего лишь потенциальных, вынужденных, де-факто попутчиков – но имеющихся наличием хотя бы в перспективе.

Григорий Васильевич мысленно «защёлкал костяшками счетов». Но куда и сколько ни клади – а у Андропова имелся перевес. И не только «по штату на текущий момент» – но и «по результатам работы за отчётный период». Достаточно было вспомнить «трудовые достижения» тогда ещё Председателя КГБ – и всё тут же становилось на место.

Далеко и ходить не требовалось: Кулаков! Фёдор Давыдович был на таком хорошем счету у Леонида Ильича, что ничего хорошего это ему не сулило. Исключительно потому, что ничего хорошего это не сулило Юрию Владимировичу. Почему именно ему? Не только потому, что – «закон обратной связи»: плох тот солдат, который не мечтает стать генералом! Недаром ведь «каждый солдат носит в своём ранце жезл маршала»! А для того, чтобы этот жезл не остался бутафорским, надо много работать – и не только над собой, но и над товарищами. Над товарищами даже – в первую очередь. И Юрий Владимирович работал: в этом отношении он был незаменимым работником. Заменимыми были другие – те, которых он собирался заменять.

И ведь заменял! Кулаков стал тому наглядным примером. Мужик был настолько хорош – и собой, и результатами – что Юрию Владимировичу становилось от этого плохо. По этой причине ему не оставалось ничего другого, как «поменяться с товарищем ролями»: обменять своё «плохо» на его «хорошо». И шестидесятилетний здоровяк Фёдор Давыдович – второй «по молодости» в тогдашнем Политбюро за Романовым – в ночь на семнадцатое июня семьдесят восьмого года скончался от острой сердечной недостаточности. Ни дня не «бюллетенивший», глушивший водку стаканами и литрами – а «оказался» «недостаточен сердцем»!

Только грешить на водку и даже баб – само по себе грех. Да, Фёдор Давыдович щедро делился собой и с водкой, и с бабами. Но с его здоровьем ресурсов на оба фронта ему хватило бы ещё лет на двадцать! Причиной «сердечной недостаточности» оказалась другая недостаточность: политической бдительности. Двумя годами ранее «по Олимпу» прошёл слушок о том, что «группа товарищей» намерена выдвинуть работящего Кулакова, «задвинув» нетрудоспособного Брежнева! И хотя Фёдор Давыдович даже «по пьяной лавочке» не открылся «полковником Исаевым» – так и продолжал работать «штандартенфюрером Штирлицем» – участь его была решена. Потому что «бережёного Бог бережёт» (в роли «бережёного» – Юрий Владимирович Андропов)! Потому что «лучше перебдеть, чем недобдеть» – а в этом отношении Юрий Владимирович был чекистом не меньшим, чем его предшественники на посту Ягода, Ежов и Берия!

И – какое коварство: речь на похоронах Кулакова давал Горбачёв, которого Андропов наметил на место покойного ещё тогда, когда тот был всего лишь кандидатом в покойники! И речь Горбачёв давал лишь потому, что Андропов дал ему слово, протиснув к микрофону сквозь толпу конкурентов! Ведь «засветиться» на трибуне – а особенно на похоронах – большое дело, даже «полдела»! То самое «полдела» – как полпути к вершине!

И быть бы Романову вторым на очереди «по слабости сердца» – если бы не то обстоятельство, что Юрий Владимирович, пусть и на пару с Леонидом Ильичом, но уже поработал с Григорием Васильевичем! Тогда – ещё в семьдесят четвёртом. Поработал, конечно, топорно – но это был тот случай, когда «на все сто» оправдалась установка Геббельса: «Чем чудовищнее ложь – тем легче ей поверят!». Им троим: Брежневу, Андропову и совместной лжи, поверили – и это обстоятельство, хоть и убило Романова политически, продлило его физическое существование.

Если руководствоваться всё теми же слухами, после «тяжёлой утраты друга и товарища» Кулакова, у Андропова осталось всего три соперника в борьбе за место у тела дряхлеющего Генсека: Мазуров, Кириленко и Машеров. С Мазуровым Юрий Владимирович обошёлся вполне деликатно: Кирилла Трофимовича «не вынесли ногами вперёд», а всего лишь сопроводили коленом под зад. Ну, вот, не было крайней необходимости в крайних мерах: Мазуров оказался понятливее Кулакова.

Не пожелал Юрий Владимирович и крови Андрея Павловича Кириленко. Не от избытка гуманизма не пожелал: «лейб-медик» Чазов – друг Андропова, а в интерпретации недоброжелателей – «стукачок» – «по-дружески» информировал покровителя (покрывателя) о том, что Андрей Павлович… сам идёт навстречу пожеланиям трудящихся! В конце семидесятых Кириленко «бурно прогрессировал»… по линии прогрессирующего склероза сосудов головного мозга. Всё более нечленораздельной становилась его речь, всё более устрашающе зияли провалы в его памяти – и это не могло не радовать Юрия Владимировича. Ведь Андрей Павлович избавлял не только Юрия Владимировича от работы над собой – но и себя от работы с ним Юрия Владимировича!

А, вот, Машеровым пришлось заняться всерьёз. Товарищ оказался «с мухой в носу»: вздумал не понимать реалий! И каких: политического бытия! Пётр Миронович всё активнее и всё опаснее заблуждался насчёт себя – да так, что, в конце концов, Юрий Владимирович перестал заблуждаться насчёт него! Вот и пришлось Юрию Владимировичу обратить на товарища «самое пристальное внимание». И не хотел – а вынудили! Нужно было наставить Петра Мироновича на путь истины, вернуть к свету, к жизни – неважно, что путь оказался «последним», свет – «тем», а жизнь – «лучшей».

По состоянию на тот момент, когда Брежнев уже и стоять не мог, Андропов, наконец, состоялся. Теперь у него оставались лишь одни «друзья»: кто – своей волей, кто – чужой. Тот самой, что сродни неволе…