Читать книгу СТАЛИН ЖИВ! Пятьдесят третий… и дальше - Александр Черенов - Страница 15

Браилов, не касавшийся ЦК ни членством, ни даже кандидатством, «чести участи» – посредством участия – не был удостоен. Но, даже если бы и был, с благодарностью бы «откланялся»: настало время вплотную заняться Хозяином. Не в смысле «вплотную заняться», а заняться лечением.

То есть, не в терминологии МГБ и его клиентов, а в терминологии Минздрава. И не само настало: Хозяин его «настал». Как только ему стало лучше, он, как капризное дитя: все занемогшие старики – дети, тут же отказался от услуг профессоров. Кроме улучшения, в «приговоре» активно поучаствовало и многолетнее недоверие к врачам.

Нет, разумеется, Иосиф Виссарионович не был настолько зол на медицину, чтобы всерьёз полагать, будто врачи собирались – и до сих пор собираются – лишить его жизни. Берия же вполне обошёлся без их помощи: наглядный довод против былых предрассудков. А таковые имели место быть. Но даже тогда в виновности «врачей-палачей» из процессов тридцатых годов Сталин был… ну, не то, чтобы неуверен – не совсем уверен. Как минимум, он сомневался в том, что, что досрочный исход его соратников под ножом хирурга являлся следствием злонамеренных действий «людей в белых халатах». Но при этом он не исключал того, что к ним – к смертям – эти «люди» всё же приложили руки. Вместе с ножом. А также вместе с непрофессионализмом, безграмотностью, халатностью, верностью штампам и прочему достоянию «вечных троечников».

И примеры были прямо перед глазами. Живые примеры неживых соратников. «Например, пример» Жданова, Андрея Александровича. Впоследствии «разоблачённая разоблачительница» Лидия Тимашук постфактум, как и положено, оказалась права. И тогда выяснилось, что она разоблачала не только по долгу службы, как честный коммунист, который не может «пройти мимо», но и по линии медицины. Ведь ещё за два дня до летального исхода она информировала руководство Лечсанупра о том, что врачи, наблюдавшие Жданова, «не тем лечат». Потому, что «не от того»: виноваты диагноз и тот, кто его поставил. И Андрей Александрович подтвердил её слова, правда, уже постфактум. Но он оставил судебным медикам вещественное доказательство: своё тело. Аутопсия показала: инфаркт миокарда, замеченный Тимашук и почему-то незамеченный врачами Жданова, действительно «имел место быть»! А его обошли всем, чем можно: и вниманием, и лекарствами!

Ну, как после этого верить и вверить: им и себя?! И как в таких условиях не скатиться «на скользкую дорожку» самолечения? В крайнем случае, всегда можно «назначить крайним» охранника: не то купил. Или провизора близлежащей аптеки: не то подсунул…

Отставленные, но со словами благодарности за проделанную работу, Мясников, Лукомский и Тареев ушли, чтобы больше никогда не встретиться с Хозяином ни здесь на даче, ни в Кремле, не говоря уже о больнице Лечсанупра. За прозекторскую говорить ещё было рано.

Лечением отныне занялся Семён Ильич. «Не своим хотением, но государевым велением». Уж, таков был Хозяин: раз поверив человеку, доказавшему и проявившему себя в отношении него лично, он уже не отказывал тому в доверии. Исключения лишь подтверждали правило.

Так и теперь: почувствовав, как вследствие манипуляций Браилова ему действительно полегчало, Хозяин «приговорил»:

– Я бы хотел, Семён Ильич…

Впервые Сталин назвал по имени-отчеству «всего лишь охранника»: честь – сродни той, какой царь Пётр удостаивал купцов в верительных и прочих грамотах.

– … чтобы с этого дня моим здоровьем занимались только Вы, лично. Считайте это блажью, прихотью, недоверием, доверием, но я так решил.

Как-то сразу догадавшись по тону и выражению лица Хозяина, что отказ «чреват», Семён Ильич не стал испытывать судьбу. Но, как облечённый доверием и высоким званием, он отважился на условия.

– Хорошо, товарищ Сталин: я готов заниматься Вашим здоровьем лично. Но только вместе с Вами.

Хозяин – умный человек – обошёлся без вопроса в глазах, и всего лишь тяжело вздохнул: понял Браилова. И Семён Ильич понял, отчего Хозяин вздохнул так тяжело. Понял – и пошёл ещё дальше «по линии отваги»: рассмеялся.

– Товарищ Сталин, здоровье и нездоровый образ жизни несовместимы. То, что Вы бросили курить – это хорошо. То, что Вы не пьёте «по-русски» – тоже. Но этого мало!

Будто сожалея о «недостаче», Браилов развёл руками.

– Мало! Взгляните, товарищ Сталин, на себя «последней редакции»! Это же, чёрт знает… то есть, никуда не годится! Вы сидите… нет: Вы живёте сиднем! Никакого движения! А ведь ещё древние говорили: «via est vita!»

Сталин поморщился.

– Правильно, товарищ Сталин: «дорога есть жизнь»! – не смутился Семён Ильич, и «зарядил» указательный палец. – Дорога, уважаемый пациент! То есть, движение! «Состояние стояния не в состоянии помочь Вашему состоянию»!

Хозяин вынужден был слабо улыбнуться. Не под воздействием агитации – потому что смешно. Ещё никто не мог позволить себе в его присутствии такой абракадабры. Позволившие её позволяли бы дальше уже в других местах, и в отношении другого контингента.

Полуулыбка Хозяина «разрешила» Семёну Ильичу шире развернуть тезис о неприемлемости сталинского «модус вивенди» и приемлемости другого, «где-то даже» антисталинского.

– Не откажите мне в помощи, товарищ Сталин! В помощи «по линии помощи»! Я ведь не призываю Вас подаваться на беговую дорожку, и избивать рекорды на «стометровке»! Я даже не призываю Вас отказываться от Вашего нездорового режима дня, раз уж Вы по биологическим «часам» «сова». Организм не переделаешь, и «соответствовать» Вы будете только в то время, которое определено Вашими генами.

Услышав о генах, Сталин нахмурился. Но этим его Семён Ильич и «ограничил»: о непростых отношениях вождя с генетикой он «как-то догадался» по газетным статьям и приговорам.

– Товарищ Сталин, мы сейчас ведём речь не о генетике…

Браилов уже «на краю» удержался от усмешки и намерения развить тезис о «продажной девке империализма». И правильно сделал: не только «каждому овощу – свой срок», но и каждой глупости.

– … а лишь о генах, которые передаются из поколения в поколение. В данном случае, о Ваших генах.

Хозяин нехотя смягчил черты лица: принял уточнение. А заодно и «пошёл на переговоры».

– Что я должен делать?

– Я верил в Вашу мудрость, товарищ Сталин! – как можно шире улыбнулся Браилов. – Разрешите перейти к условиям капит… виноват, к деталям. Во-первых, Вы должны безропотно принимать все процедуры, которые я Вам назначу.

Сталин коротко двинул головой. Он по-прежнему лежал на диване, но его голова была уже способна подниматься над горой подушек, и более активно участвовать в обсуждении.

– Во-вторых, по окончании курса процедур Вы должны будете также безропотно начать заниматься физической культурой…

– У-у-у…

– Для начала хотя бы на уровне ходьбы на месте.

Сталин нахмурился, подумал – и «капитулировал» ещё раз.

– И, в-третьих, Вы должны навсегда отказаться от самолечения. Во всяком случае, на то время, пока Вашим здоровьем занимаюсь я. И никаких распоряжений обслуге насчёт таблеток!

Если бы кто-нибудь услышал со стороны, как охранник разговаривает с самим Сталиным, то он наверняка подумал бы, что нахал просто решил «продлить себе страдания». Вместо того чтобы, как «все нормальные люди», спокойно забраться в петлю или сигануть с крыши.

Браилов, конечно, держал в уме эти соображения: как-никак, полжизни в разведке! – но концентрироваться на них не стал. Для него главным было сейчас поставить Хозяина на ноги, и обеспечить тому определённую трудоспособность «на неопределённый срок». Сталин, к его чести, оценил подход – и «отпустил» «всего лишь майору» приказной тон…

И начались врачебные будни. Хозяин с удивлением наблюдал за тем, как Браилов «из подножного материала» «конструировал» мази и варил отвары. Но особенно «впечатляли» его длинные, тонкие, зазубренные иглы, которые Браилов аккуратно и безболезненного для пациента «размещал» в теле Иосифа Виссарионовича в ему одному известных точках.

К своему удивлению, Сталин чувствовал, что не чувствовал только боли. Оздоровляющий же эффект он, ещё как, чувствовал. После каждого

сеанса иглотерапии – именно так определил эту процедуру сам «лекарь» – ему становилось значительно легче. Сначала в теле появлялась какая-то приятная слабость, но потом оно буквально наливалось силой.

Через две недели иглоукалывания Браилов перешёл к лечебному массажу с применением «дурно пахнущих» мазей. Но этим их недостатки и ограничивались: всё прочее составляли исключительно достоинства. То же можно было сказать и о внутривенных инъекциях какой-то подозрительно бурой жидкости.

Спустя месяц «от начала экзекуции» Сталин впервые увидел себя в зеркале: до этого времени даже брил его лично Браилов. Посмотрел – и сразу же проникся симпатией к этому крепкому старику с нормальной, не пергаментного цвета, кожей лица, с энергичным взглядом в посветлевших глазах. Он даже отважился пошевелить рукой – той самой, левой, иссохшей и давно не рабочей. И, о, чудо: он без труда согнул её в локте и даже сжал пальцы! То есть, сделал то, чего не мог сделать уже четверть века!

По сценарию на щёки Хозяина сейчас должны были упасть слёзы благодарности. Но он уже и забыл, когда ронял их в последний раз. Забыл и не мог вспомнить. Да, если бы и вспомнил, слезы бы не дал. И не потому, что жалко. Не положено по должности: он ведь – Сталин. Но потепление в глазах Хозяин мог позволить себе без ущерба для репутации – и позволил.

– Спасибо, – растрогался Семён Ильич даже таким одобрением. – Но это только начало. Увидите, что будет, когда мы с Вами начнём заниматься оздоровительной гимнастикой!

Глаза Хозяина потухли: он ошибочно принял «всего лишь промежуточную отсечку» за финиш. Единственное, что хоть сколько-нибудь «утешало» его в этом «двучлене», было прилагательное «оздоровительная». Ради этого он готов был стерпеть вторую его часть, звучащую куда менее оптимистично: «гимнастика».

Как и всякий опытный специалист, Браилов решил начать со щадящих упражнений. Проще говоря, с двух ежедневных часовых прогулок по саду: одна – утром, другая – вечером, в порядке моциона перед сном. Через неделю Хозяин удивлялся сам себе: он не чувствовал ни тяжести нагрузок, ни усталости. Как сказали бы в мире спорта: предсезонная подготовка дала плоды.

Теперь Хозяин даже уставал не так энергично, как прежде. А ведь прежде он только и делал, что ничего не делал. Он всего лишь сидел в саду в кресле или шезлонге, на специально затёсанном бревне или пеньке. А если и перемещался по благоустроенным дорожкам, то лишь в поиске очередного «приюта для седалища», каковые имелись во всех уголках огромного сада.

С началом садово-огородного сезона Иосиф Виссарионович неожиданно почувствовал тягу к садовой лопате. Ни в чём «таком» прежде он замечен не был. Это только его «кинодвойник» Геловани в фильме «Падение Берлина» возился с лопатой в саду, обманывая зрителей по поводу настоящего Сталина. Хозяин, как минимум, с октября семнадцатого, не брал в руки ничего из слесарного, плотницкого или садово-огородного инвентаря!

Да, он любил бывать в саду. Но не в обществе лопаты и граблей. Максимум, что он там делал «по линии физических упражнений» – обрезал сухие ветки с деревьев и кустов. Никто и никогда не видел его хотя бы с лейкой, а ведь он так любил розовые кусты.

И вдруг такая метаморфоза. «Домашние» – обслуга в редакции Хозяина – отказывались верить глазам своим. Но жизнь заставляла их, и они верили – а куда денешься? Особенно активно не сопротивлялась чувствам Валечка Истомина – хозяйка Иосифа Виссарионовича и, как, небеспричинно полагали сведущие люди, «не только». На её глазах Хозяин старательно «доходил» все последние годы. По этой причине об «остановить процесс» не могло быть и речи.

А теперь Иосиф Виссарионович прямо на глазах товарищей – пусть всего лишь товарищей из обслуги – превращался… ну, если не в «добра молодца», то в некое подобие «огурчика» наверняка. Даже с поправкой на возраст «огурчика»! И всё это за каких-то два «с хвостиком» месяца: именно столько времени понадобилось Браилову, чтобы подвергнуть Хозяина комплексу первоочередных восстановительных мероприятий.

– Ну, вот я и здоров!

В устах – или из оных – другого товарища это признание было бы оформлено восклицанием. Ну, или хотя бы сопровождалось им. Но не в правилах Хозяина было бы восклицать даже по более значимым поводам. Да он и не умел восклицать. Но его невыразительные констатации по степени выразительности превосходили «восклицания всех восклицающих, вместе взятых»! Вот и сейчас он ограничился тихой, но оптимистичной констатацией. На версию оптимизма работала и рюмка «напареули» – редкая гостья в руках Сталина. В хорошем настроении принимал участие и бушующий май с одуряющим запахом молодой зелени.

– «Здоров»?

Браилов пристроился рядом на лавочке: должность «придворного лекаря» допускала панибратство – «в допустимых количествах».

– Ну, это не совсем так. То есть, Вы, конечно, чувствуете себя лучше – и это факт. Вы и обязаны чувствовать себя так: зря я, что ли старался – на пару с китайской медициной?! Да и достаточно лишь взглянуть на Вас, чтобы увидеть перемены. Благотворные перемены. Например, «по линии живота»: нет её, линии-то! «Ушла» вместе с животом!

Хозяин с удовольствием посмотрел на то место, которое ещё совсем недавно занимала «опухоль живота». Исчезновение её позволило ему воспользоваться советом Браилова по части экипировки: впервые в жизни он стал носить спортивный костюм из натуральной шерсти. Костюм был «частично эксклюзивным»: из партии для членов… нет, не партии – легкоатлетической сборной, выезжавшей на чемпионат Европы. На свитере, в левой стороне, на уровне сердца, имелся мастерски вышитый цветным шёлком герб Союза, а ровно по середине золотыми нитями были вышиты буквы «С.С.С.Р.».

Сталину, исключительно непритязательному и вместе с тем невероятно привередливому в одежде, костюм понравился. «Сразу и навсегда». А опасения насчёт обратного результата были, и небеспочвенные. Ведь уже сколько раз Хозяин, до дыр и истёртых подошв износив, например, ботинки, категорически отказывался от новых, которые не приходились ему то ли по ноге, то ли по вкусу. А если не приходились Хозяину, то приходилось уже охране. Приходилось «колдовать» над «заслуженной добычей мусорных баков»: подклеивать, подштопывать и замазывать сапожным кремом места «залысин».

То же относилось и к столь любимому им кителю полувоенного образца, который он занашивал до того, что тот уже светился на локтях, наглядно иллюстрируя выражение: «латать – не за что хватать!» Новый китель разделял участь ботинок: ему решительно отказывалось в доверии и месте у тела. Точнее, на нём.

А теперь даже легкоатлетические туфли пришлись Хозяину по нраву и по ноге. Туфли, правда, были импортные, английские, привезённые «оттуда» специально для вождя. Но, даже заметив латинские буквы – удивительное дело! – Сталин ничего не сказал. То есть, удивительным было не то, что он заметил – у букв не было шанса – а то, что ничего не сказал! Впервые в должности! И вот «при костюме и туфлях», под водительством «медицины» вождь потихоньку начал совершать прогулки. Вначале пешие, а затем и лёгкой трусцой.

Удивительное дело, но Хозяину понравилась жизнь, до которой он «дошёл» – в спортивном костюме и легкоатлетических туфлях. У него нормализовалось кровяное давление, дыхание, стул. А ведь прежде он страшно мучился – пардон за интимную подробность – запорами. Он забыл о бессоннице и жутких головных болях. У него появился «волчий» – для «старого волка» – аппетит. Но Браилов внимательно следил за питанием вождя: тот вполне мог «скатиться» на привычную дорожку, когда он по нескольку дней пробавлялся одним чаем с вареньем или лимоном, а потом, как оголодавший хищник, набрасывался на всё подряд. И в итоге зарабатывал очередной мучительный запор.

Теперь же Браилов частенько не исполнял заповеди Христа «Не заграждай рта волу молотящему»: заграждал. Иногда он буквально вынимал изо рта Хозяина лишний, по его мнению, кусок. Но у него было оправдание, как минимум, перед Христом: «вол не молотил» по причине временной нетрудоспособности и пребывания на стационарном лечении, пусть и в условиях дачи.

Хозяин, конечно, решительно отказывался понимать «вопиющую решительность» врача, сердился и даже гневался. Но потом, чувствуя удивительную лёгкость в организме, вынужденно соглашался с Семеном Ильичём, «изводившим» его французской диетой: «мужчина должен вставать из-за стола с лёгким ощущением голода». Правда, «на дорожку» Сталин традиционно бурчал, что ощущение голода у него не такое, уж, лёгкое. Но разжалобить «бессердечного» доктора было невозможно. Разве, что при помощи МГБ. Но ведь доктор был из числа тех, о ком впоследствии будут слагать песни! С такими, например, словами: «А без тебя, а без тебя, не стал бы маршалом Серёга!» Вот, какой был доктор – и Хозяин покорно вставал из-за стола, скорбя по недоеденным бутербродам…