Читать книгу Приключения Джона Девиса. Капитан Поль (сборник) - Александр Дюма - Страница 11

Хотя, получив удар, я уже не принимал никакого участия в окончании экспедиции, однако ее успехом были обязаны мне. Зато, когда я открыл глаза, наш добрый капитан стоял у моей койки – он пришел проведать меня. Я чувствовал только некоторую тяжесть в голове и потому сказал, что через четверть часа буду на палубе и в тот же день надеюсь приступить к обязанностям, какие накладывает на меня моя должность.

Как только капитан ушел, я соскочил с койки и начал одеваться. От кулака Джемми у меня остался только один след: кровь в глазах. Если б у меня не было такого крепкого черепа, то он, верно, убил бы меня, как быка.

Мы явственно готовились к походу. Якорь подняли, и корабль начал поворачиваться правым бортом к ветру. Приняв эти предосторожности, капитан отдал управление фрегатом лейтенанту и пошел в свою каюту прочесть предписание, которое ему велено было вскрыть только тогда, когда корабль поднимет паруса.

Тут на корабле было несколько минут бездействия, и все мои товарищи, пользуясь этим, собрались вокруг меня, хвалили меня за нашу удачную экспедицию и расспрашивали, как это все было. Я принялся было рассказывать, как вдруг мы увидели лодку, которая шла от берега прямо к кораблю и делала нам разные сигналы. У одного из наших мичманов была зрительная труба, и он навел ее на лодку.

– Черт меня возьми, если это не Боб-Дельфин! – вскричал он.

– Вот чудак-то, – сказал один матрос. – Бежит, когда его ловят, и возвращается, когда о нем уже и не думают.

– Видно, он уже поссорился с женой, – сказал, смеясь, другой матрос.

– Однако же я бы не хотел теперь быть в его шкуре, – пробормотал третий.

– Смирно! – вскричал голос, которому все привыкли повиноваться. – По местам! Право руля! Бизань на восток! Разве вы не видите, что корабль пятится?

Приказание сразу же было исполнено, и корабль, перестав сдавать назад, остановился на несколько минут, потом пошел вперед.

В это время закричали:

– Лодка слева!

– Спросить, что ей надо! – сказал лейтенант, которого ничто не могло заставить отступить от принятого порядка.

– Эй, на лодке!.. Что тебе надо? – закричал матрос.

И, выслушав ответ, матрос продолжал, обращаясь к лейтенанту:

– Это Боб-Дельфин, ваше благородие: погулял на земле, теперь просится на корабль.

– Кинуть этому негодяю веревку и свести его в тюремную яму, – сказал лейтенант, даже не посмотрев в ту сторону.

Приказание было в точности исполнено, и через минуту над обшивкой борта явилась голова Боба, который, оправдывая свое прозвище, данное товарищами, пыхтел изо всей мочи.

– Ну-ну, лезь, что ли, старый кит! – сказал я, подходя к нему. – Лучше поздно, чем никогда. Просидишь с неделю в тюрьме на хлебе и на воде – и дело с концом.

– Да, ваше благородие, поделом мне, и если только это, так еще куда ни шло. Но мне бы хотелось прежде поговорить с лейтенантом.

– Сведите его к лейтенанту, – сказал я двум матросам, которые уже схватили своего товарища.

Борк с рупором в руках прохаживался по шканцам и продолжал распоряжаться работами, когда виновный подошел к нему.

Лейтенант остановился и посмотрел на него строгим взглядом, который, как матросы знали, выражал непреклонную волю.

– Что тебе надо? – спросил он.

– Ваше благородие, я знаю, что виноват, и за себя не прошу, – сказал Боб, повертывая в руках свой синий колпак.

– Умно! – отвечал Борк с улыбкой, которая показывала совсем не веселость.

– Зато уж, ваше благородие, я бы, может, и никогда бы не вернулся, да вспомнил, что здесь другой за меня расплачивается. Тут я смекнул: нет, мол, брат Боб, этак не годится, ты будешь мерзавец, если не вернешься на корабль. Я и вернулся, ваше благородие.

– Ну?

– Ну, ваше благородие, теперь я здесь, есть кому работать, есть кого и бить, другого вам вместо меня не нужно, отпустите Дэвида к хозяйке, к малым детушкам, они вон там стоят на берегу да плачут, сердечные… Извольте посмотреть сами, ваше благородие.

И он указал на несколько человек, которые стояли на самом берегу.

– Кто позволил этому негодяю подойти ко мне? – спросил Борк.

– Я, лейтенант, – отвечал я.

– На сутки под арест, сэр, чтобы вы впредь не вмешивались не в свое дело.

Я поклонился и сделал шаг назад.

– Нехорошо, ваше благородие, – сказал Боб твердым голосом, – нехорошо изволите делать, и, если с Дэвидом что-нибудь случится, грех будет на вашей душе.

– В тюрьму мерзавца, в кандалы! – закричал лейтенант.

Боба увели. Я пошел по одному трапу, он по другому. Однако в кубрике мы встретились.

– Вы за меня наказаны, извините, ваше благородие, я вам за это сослужу в другой раз.

– Э, это ничего, любезный друг! Только ты потерпи, побереги свою кожу.

– Я-то готов терпеть, ваше благородие, да мне жаль беднягу Дэвида.

Матросы повели Боба в тюрьму, а я пошел в свою каюту.

На следующее утро матрос, который мне прислуживал, осторожно затворив дверь, подошел ко мне с таинственным видом.

– Ваше благородие, позвольте мне передать вам два словечка от Боба.

– Говори.

– Вот, изволите видеть, ваше благородие, Боб говорит, что его и других беглецов, конечно, нельзя не наказать: но, дескать, за что же наказывают Дэвида, который не виноват ни душой, ни телом?

– Он правду говорит.

– Когда так, ваше благородие, то не потрýдитесь ли, дескать, вы сказать два словечка капитану? Он у нас отец-командир и без толку наказывать не охотник.

– Я сегодня же поговорю с ним, ты можешь передать это Бобу.

– Покорнейше благодарим, ваше благородие.

Это было в семь часов утра. В одиннадцать арест мой закончился и я пошел к капитану. Говоря как будто от себя, я сказал ему, что несправедливо держать бедного цирюльника вместе с другими в тюрьме, когда он ни в чем не виноват. Капитан сразу же приказал его выпустить. Я хотел было идти, но он пригласил меня на чай. Добрый Стенбау знал, что я был безвинно наказан, и хотел дать мне почувствовать, что он не может отменить распоряжения лейтенанта, потому что это было бы нарушением дисциплины, но не одобряет его. После чая я пошел на палубу. Люди наши собрались в кружок около какого-то человека, которого я не знал: это был Дэвид.

Несчастный стоял, держась за веревку, другая рука его висела вдоль тела, взгляд его был устремлен на землю, которая виднелась на горизонте, как легкий туман, и крупные, безмолвные слезы катились по его щекам.

Таково могущество глубокой, искренней гордости, что все эти морские волки, которые свыклись с опасностями, пригляделись к крови и смерти, и из которых во время кораблекрушения или битвы, может быть, ни один бы не оглянулся, услышав смертный крик своего лучшего товарища, стояли теперь с печальными лицами вокруг этого бедняги, а он плакал о родине и своем семействе. Дэвид не видел ничего, кроме земли, которая постепенно исчезала, и по мере того как она делалась менее явственной, на его лице отражалась невыразимая горесть. Наконец, когда земля совсем уже скрылась, он отер глаза, как будто думая, что слезы мешают ему видеть, потом, протянув руки к этой исчезнувшей земле, зарыдал, упал назад и лишился чувств.

– Что там такое? – спросил лейтенант Борк, проходя мимо.

Матросы почтительно отстранились, и он увидел Дэвида, который лежал пластом.

– Что он, умер, что ли? – спросил Борк, немножко хладнокровнее того, как если бы дело шло о собаке нашего повара.

– Никак нет, ваше благородие, – сказал один матрос, – его только обморок сшиб.

– Вылейте ему ведро воды на голову, он и очнется.

К счастью, в это время пришел лекарь и отменил решение лейтенанта. Но один матрос, строгий исполнитель его приказаний, уже нес было ведро воды. Доктор велел перенести Дэвида на койку, и так как тот все еще не приходил в себя, то он пустил ему кровь.

В это время фрегат шел с попутным ветром, мы уже оставили за кормой все острова и вступили на всех парусах в Атлантический океан, так что, когда на третий день Дэвид, выздоровев физически, вышел на палубу, вокруг было уже только небо да море.

Между тем дело наших беглецов по доброте капитана приняло не столь страшный оборот. Все они сказали, что собирались вернуться ночью на фрегат, и что желание побывать на свадьбе товарища превозмогло в них страх наказания. В доказательство они представили то, что отдались в руки команды без малейшего сопротивления и что Боб, который убежал, чтобы воспользоваться правами женатого, на другой же день явился добровольно. Поэтому решено было продержать их неделю в тюремной яме на хлебе и воде и дать им по двадцать ударов. В этот раз жаловаться им было не на что: наказание было не только не слишком велико, но даже не соразмерно вине. Впрочем, так у нас всегда бывало, когда дело решал сам капитан.

Наступил четверг. Четверг – день страшный для дурных матросов британского флота, потому что он назначен для наказаний. В восемь часов утра, когда производилась расправа за всю неделю, морским солдатам раздали оружие, офицеры сделали развод и поставили людей по обоим бортам, потом вывели виновных, за ними шел каптенармус[3] с двумя своими помощниками, и, к удивлению большой части присутствовавших, между виновными был и Дэвид.

– Господин лейтенант, – сказал капитан Стенбау, как только узнал несчастного цирюльника. – С этим человеком нельзя поступать как с дезертиром, он еще не был матросом, когда вы его взяли.

– Да я и наказываю его не за побег, господин капитан, а за пьянство. Вчера он пришел на палубу пьяный до того, что не стоял на ногах.

– Ваше высокоблагородие, – сказал Дэвид, – поверьте, я не для того говорю, чтобы избавиться от каких-нибудь десяти-двадцати ударов. У меня такое горе, что мне все равно, станут меня бить или нет, но я говорю потому, что это правда: клянусь вам богом, капитан, с тех пор как я на корабле, у меня не было во рту ни капли джина, вина и рома, извольте спросить всех матросов, они сами вам скажут, что я каждый раз отдавал им свою порцию.

– Правда, правда, – сказали несколько голосов.

– Молчать! – закричал лейтенант, потом, обращаясь к Дэвиду, прибавил: – Если это правда, так отчего же ты вчера не стоял на ногах?

– Качка высока, а у меня морская болезнь, – отвечал Дэвид.

– Морская болезнь! – повторил лейтенант, пожав плечами. – Я ведь сделал тебе обыкновенное испытание, велел пройти по обшивке: ты с двух шагов свалился.

– Да ведь я не привык ходить на корабле, – отвечал Дэвид.

– Говорят тебе, ты был пьян! – закричал лейтенант таким голосом, что отвечать после этого было невозможно. – Впрочем, – прибавил он, обернувшись немножко к Стенбау, – капитан, если ему угодно, может простить тебя, но тогда я уже не отвечаю за дисциплину.

– Наказать и его! – сказал капитан.

Избавляя Дэвида от наказания, он обвинил бы лейтенанта. После этого никто не посмел сказать ни слова, сержант прочел вслух приказ и экзекуция началась.

Матросы, привыкшие к этому наказанию, вытерпели его более или менее мужественно. Боб был предпоследним: когда очередь дошла до него, он разинул рот, как будто что-то хотел сказать, но, подумав немного, кивнул, давая знать, что отложил это до другого времени.

После двадцатого удара Боб встал. Видно было, что он хочет говорить, и все замолчали.

– Вот о чем я хотел попросить, ваше высокоблагородие, – сказал Боб, обращаясь к Стенбау, – теперь, поскольку я уже здесь, прикажите меня еще раз высечь вместо Дэвида.

– Что это ты, Боб? – вскричал цирюльник.

– Не твое дело, молчи, – отвечал Боб с досадой. – Я буду говорить. Не наше матросское дело, ваше высокоблагородие, судить, виноват он или нет, только я говорю, что если ему зададут двадцать ударов таких, как дали мне, то он и ноги протянет, жена его останется вдовой, а дети сиротами.

Боб сошел, не говоря больше ни слова, и Дэвид поднялся на его место. Плеть поднялась, упала, и девять ремней ее отпечатались синяками на плечах несчастного, раздался второй удар, и девять других полос перекрестились с первыми, при третьем ударе кровь выступила каплями, при четвертом…

– Довольно! – сказал капитан.

Мы вздохнули, потому что все затаили дыхание. Дэвиду развязали руки; хоть он ни разу не вскрикнул, однако был бледен, как умирающий, и, обращаясь к капитану, сказал:

– Дай бог вам здоровья, капитан, я не забуду ни милости, ни мщения.

– Не забывай только своих обязанностей, – сказал капитан.

– Я не матрос, – отвечал Дэвид глухим голосом, – я муж и отец. Бог простит меня, что я теперь не исполняю обязанностей мужа и отца, то не моя вина.

– Отведите наказанных в трюм и скажите доктору, чтобы он осмотрел их.

Боб подал руку Дэвиду.

– Спасибо, любезный друг, я и один дойду, – сказал Дэвид.