Читать книгу Приключения Джона Девиса. Капитан Поль (сборник) - Александр Дюма - Страница 12

Часа через два после этого я спустился в кубрик. Дэвид сидел на своей койке. У него была горячка. Я подошел к нему.

– Ну что, брат Дэвид, каково тебе?

– Хорошо! – сказал он отрывисто и не оборачиваясь ко мне.

– Ты не знаешь, с кем говоришь. Я Девис.

Дэвид обернулся.

– Мистер Девис, – сказал он, поднимаясь на одной руке и устремив на меня глаза – лихорадочно блестевшие глаза. – Мистер Девис, если вы точно мистер Девис, вы мой благодетель. Боб рассказывал мне, что вы просили капитана выпустить меня из тюрьмы. Без вас я бы вышел оттуда не прежде других и мне не привелось бы в последний раз взглянуть на Англию… Воздай вам Господь за это!

– Полно отчаиваться, брат Дэвид, ты еще будешь в Англии и заживешь, как раньше, с женой и детьми. Капитан наш – человек прекрасный: он обещал мне, что отпустит тебя, как только мы вернемся.

– Да, прекрасный человек! – сказал Дэвид с досадой. – А позволил этому злодею лейтенанту бить меня, как собаку… А ведь капитан-то знал наверняка, что я ни в чем не виноват.

– Он не мог совсем избавить тебя от наказания, любезный друг, в службе старший всегда прав, это первое правило дисциплины.

Видя, что мои слова не успокаивают, а, напротив, только раздражают его, я подозвал Боба, который сидел на свернутом канате и потягивал водку, данную для примочки. Я велел ему потолковать с Дэвидом, а сам пошел на палубу.

Там все было так спокойно, как будто ничего чрезвычайного не происходило: даже воспоминание о сцене, которую я описал, изгладилось из памяти, как след корабля в ста футах от кормы. Погода была прекрасная, ветер свежий, и мы шли со скоростью восьми узлов в час. Капитан мерными шагами машинально прохаживался по шканцам, видно было, что его что-то тревожит. Я остановился на почтительном расстоянии от него: он раза два или три подходил ко мне и опять возвращался, наконец поднял голову и заметил меня.

– Ну что? – сказал он.

– У него горячка с бредом, – сказал я, чтобы в случае, если Дэвид будет делать какие-нибудь угрозы, их приписали его болезни.

Мы ходили некоторое время рядом, не глядя друг на друга, потом, помолчав несколько минут, капитан, чтобы переменить разговор, вдруг сказал:

– Как вы думаете, мистер Девис, на какой мы теперь широте?

– Да я думаю, почти на широте мыса Мондего, – сказал я.

– Точно так, для новичка это очень много. Завтра мы обогнем мыс Сант-Вонсенто, и, если вон это облачко, похожее на лежащего льва, не подшутит над нами, послезавтра вечером мы будем в Гибралтаре.

Я взглянул на ту часть горизонта, куда указывал капитан. Облако, о котором он говорил, образовало бледное пятно на небе, но я в то время был еще очень несведущим и не умел вывести никакого заключения из этого предзнаменования. Я заботился только о том, куда мы пойдем, когда исполним данное нам поручение. Я слышал как-то, что наш корабль прикомандирован к эскадре в Леванте, и это меня очень радовало. Я опять завел разговор со Стенбау.

– Позвольте вас спросить, капитан, долго ли вы думаете пробыть в Гибралтаре?

– Я и сам не знаю, любезный друг. Мы будем ждать там приказаний от адмиралтейства, – прибавил он, все посматривая на облако, которое, по-видимому, очень беспокоило его.

Я подождал несколько минут, думая, не начнет ли он снова говорить, но капитан все молчал, тогда я поклонился и пошел. Он дал мне сделать несколько шагов, однако потом кивнул, чтобы я вернулся.

– Послушайте, мистер Девис, велите принести из моего погреба несколько бутылок хорошего бордо и дайте Дэвиду.

Это меня так тронуло, что я схватил руку капитана и чуть не поцеловал. Он, улыбаясь, вырвал ее.

– Позаботьтесь об этом несчастном, любезный. Что бы вы ни сделали, я на все согласен.

Уходя от него, я прежде всего глянул на облако. Оно изменило свою форму и походило на огромного орла с распущенными крыльями, потом одно из крыльев растянулось от юга к западу и покрыло весь горизонт черной полосой. Между тем на корабле все было по-прежнему. Матросы играли или беседовали на носу. Капитан все ходил по шканцам, лейтенант сидел или, лучше сказать, лежал на лафете каронады, вахтенный стоял на брам-стеньге, а Боб, опершись на обшивку правого борта, как будто с величайшим вниманием следил глазами за пеной у боков корабля. Я сел рядом с ним и, видя, что он все больше и больше углубляется в свое интересное занятие, начал насвистывать старинную ирландскую песню, которой миссис Денисон убаюкивала меня, когда я был ребенком. Несколько минут Боб слушал молча, но потом, обернувшись ко мне, снял свой синий колпак и стал вертеть его в руках. Заметно было, что он хочет, но еще не решается, сделать мне не совсем почтительное замечание.

– Я слышал, старики говорили, ваше благородие, – сказал он наконец, – что не гоже призывать ветер, когда он и так торчит на горизонте.

– То есть, – отвечал я, смеясь, – песня моя тебе не нравится и тебе хочется, чтобы я перестал?

– Не мне учить ваше благородие, напротив, я готов всегда делать, что вы прикажете: я никогда не забуду, что вы сделали для бедного Дэвида, но, право, сударь, лучше не будить ветер, пока он спит. Ветерок дует береговой и весьма порядочный, северо-восточный, а доброму фрегату больше ничего и не нужно.

– Но, любезный Боб, – сказал я, чтобы заставить его разговориться, – отчего же ты думаешь, что погода должна перемениться? Сколько я ни смотрю, я вижу только эту темную полосу. Небо везде чисто и ясно.

– Мистер Джон, – сказал Боб, – читать Божию книгу в облаках наш брат моряк учится всю жизнь.

– Да, я тоже вижу, что там что-то затевается, – сказал я, посмотрев снова на горизонт, – но я не думаю, чтобы тут была опасность.

– Мистер Джон, – сказал Боб с таким видом, что я невольно задумался, – кто примет это облако за простой шквал, тот просчитается и не получит ни фартинга барыша в самой выгодной сделке. Это буря, ваше благородие, страшная буря.

– А мне все кажется, что это только шквал, – сказал я, радуясь случаю научиться от этого опытного моряка угадывать погоду.

– Оттого, что вы не смотрите на другую сторону неба и судите односторонне. Повернитесь-ка к востоку, мистер Джон, я еще не глядел туда, но чтоб мне не сойти с места, если там нет чего-нибудь!

Я оглянулся, и увидел гряду облаков, которые, как острова, поднимались из моря и показывали из-за горизонта свои беловатые верхушки. Теперь и я видел ясно, что мы попали между двух бурь. Но, пока буря еще не разыгралась, делать было нечего, и потому все продолжали свои занятия: кто играл, кто прохаживался, кто разговаривал. Мало-помалу береговой ветер, благодаря которому корабль шел так споро, начал дуть неровно, стало темнеть, море из зеленоватого стало серым, и вдали загрохотал гром. При этом случае на океане все умолкает: разговоры в ту же минуту прекратились, и мы услышали шелест верхних парусов, которые начали полоскать.

– Эй, вахтенный, – закричал капитан, – есть ли береговой ветер?

– Есть еще, капитан, но только порывами, и каждый порыв слабее и теплее прежнего.

– Пошел вниз! – сказал капитан.

Матрос поспешно спустился по снастям и стал на свое место. Он был рад не оставаться наверху больше ни минуты. Капитан снова начал прохаживаться, и на корабле воцарилось прежнее безмолвие.

– Видно, вахтенный ошибся, – сказал я Бобу, – видишь, паруса снова наполняются и фрегат пошел.

– Это последние вздохи берегового ветра, ваше благородие, – отвечал Боб. – Еще два-три порыва – и баста.

И точно, корабль прошел еще с четверть мили, потом ветер совершенно упал, и фрегат тяжело закачался на волнах.

– Все наверх! – закричал капитан.

В ту же минуту изо всех отверстий корабля появились остальные люди, и каждый ожидал приказаний.

– Ого! – пробормотал Боб. – Капитан заранее принимает меры. Я думаю, мы еще с полчаса не узнаем, с которой стороны вздумается налететь ветру.

– Смотри, он разбудил даже лейтенанта Борка, – сказал я.

– Лейтенант и не думал спать, ваше благородие.

– Да посмотри, как он зевает.

– Зевают не всегда оттого, что спать хочется, мистер Джон, спросите хоть у доктора.

– Так от чего же?

– Видно, на сердце тяжело. Посмотрите-ка на нашего молодца-капитана, тот небось зевать не станет… А его-то благородие… видите, платком утирается… знать, пот прошиб. Ему бы палку взять. Вишь, пошатывается… а кажись, ходить мастер!

– Что же ты думаешь, Боб?

– Ничего, ваше благородие, я так, просто болтаю.

Борк подошел к капитану и поговорил с ним.

– Смирно! – закричал капитан.

При этом слове, произнесенном посреди глубокого молчания звучным, сильным голосом, весь экипаж вздрогнул. Окинув зорким взглядом весь корабль, капитан продолжал:

– Цепь громового отвода в воду! Наполнить ведра и пожарную трубу! Высыпать порох из затравок! Закрыть люки и порты! Чтоб нигде не было сквозного ветра!

В это время снова раздался гром – теперь ближе прежнего – и долго грохотал, как будто молния сердилась, что против нее принимают предосторожности. Через несколько минут все приказания были исполнены, каждый снова стал на свое место.

Между тем море совершенно стихло. Не было ни малейшего ветерка, паруса печально висели, медно-желтое небо как будто всё опускалось и ложилось на наши мачты. Малейшие наши движения грохотом раздавались посреди мертвой тишины, которая только что время от времени прерывалась раскатом грома, но ничто еще не указывало, откуда набежит ветер. Будто буря еще не решалась начать разрушения. Наконец легкие вихри, которые наши матросы зовут кошачьими лапами, налетая с востока, начали местами рябить поверхность моря и шуметь в парусах. На востоке, между морем и облаками, появилась светлая полоса, как бы занавес поднялся, чтобы пропустить ветер, раздался ужасный шум, словно выходивший из недр океана, поверхность его взволновалась и покрылась пеной, как будто ее взрывали огромным плугом, потом с востока на нас понесся прозрачный туман. То была наконец буря.

– Радуйтесь, ребята! – закричал капитан. – Ветер с суши, и мы набегаемся вдоволь, не наткнувшись на скалу… Руль по ветру!.. Пусть-ка буря за нами погонится.

Корабль, стоявший недвижно, находился в очень благоприятном положении для этой перемены позиции. Приказание было сразу же исполнено, и руль положен на ветер. Корабль, послушный, как хорошо объезженная лошадь, сразу же повиновался воле рулевого. Два раза большие его мачты нагибались к горизонту, так что концы реев окунулись в воду, и два раза красиво поднялись. Наконец паруса приняли ветер перпендикулярно, или под прямым углом, и фрегат понесся по волнам, как кубарь[4] под кнутом школьника, опережая волны, которые, казалось, гнались за ним и, не догнав, позади него разбивались.

– Ничто! – пробормотал Боб, как бы разговаривая сам с собой. – «Трезубец» – ходок знатный, не так просто его обогнать, а капитан знает его, как кормилица своего ребенка. Поучитесь у него, мистер Джон, – прибавил он, оборачиваясь ко мне, – только поторопитесь, потому что урок будет не длинен. Мне сдается, что буря еще не совсем разыгралась. Как вы думаете, сколько узлов ветер делает в секунду?

– Да, я думаю, двадцать пять или тридцать.

– Браво! – вскричал Боб. – Знатно для человека, который только две недели назад познакомился с морем, но он летит все быстрее и быстрее и вот-вот начнет опережать нас.

– Ну что ж, мы поставим еще парусов.

– Гм! Мы уже несем столько, сколько можно, дерево ведь глупо, на него нечего полагаться. Посмотрите-ка, крюйсель гнется, как прутик.

– Спустить малый стаксель и лисель бизань-мачты! – закричал капитан. Его голос раздавался громче бури.

Команда была исполнена в ту же минуту и с такой же точностью, как если бы корабль спокойно шел по десяти узлов в час, и быстрота «Трезубца» еще усилилась. Но так как новые паруса накренили его вперед, то он сначала погрузился носом в волны, которые рассекал, подобно Левиафану, и все люди, стоявшие на передней части, несколько секунд были по пояс в воде. Но фрегат сразу же поднялся, и как добрый конь, споткнувшись, сердится и трясет головой, так и он понесся еще быстрее.

Вопреки предсказаниям Боба, корабль с час шел таким образом, и ни одна веревочка не порвалась, между тем буря все усиливалась и наконец дошла до того, что волны начали обливать фрегат, затем один вал, огромный, как слон, поддал с кормы и пронесся по деку. В то же самое время тучи, как будто подпираемые верхушками мачт, раздернулись, и над ними показалось небо, пылающее, как кратер вулкана, раздался гром, будто пушечный выстрел, огненная змейка пробежала по гроту и скользнула по проводнику в море.

После этого взрыва воцарилось на минуту ужасное безмолвие, и буря, как бы истощенная страшным усилием, казалось, притихла. Капитан воспользовался этой минутой тишины, когда пламя факела поднималось бы перпендикулярно, и посреди всеобщего оцепенения голос его раздался снова:

– К гроту, ребята! Паруса обстенить, все до одного, до последнего лоскутка, с кормы до носу. На гитовы! Марсы долой! Лейтенант, марсы на гитовы! Руби, что не развяжешь!

Невозможно описать впечатление, которое произвел на приунывший экипаж этот голос, казавшийся голосом царя морей. Мы все бросились на работу, взлезая на мачты и чуть не задыхаясь от серного запаха, который оставила молния. Пять из шести парусов мигом свились и спустились, как облака. Мы с Джеймсом встретились на грот-марсе.

– Ага, это вы, мистер Джон! Я думал, что мы станем продолжать наше путешествие в хорошую погоду.

– Не угодно ли я вас повожу по снастям, как вы водили меня по подводной части? – сказал я, смеясь. – Вон там, на крюйселе негодяй-парус забыл спуститься, а не худо бы его закрепить.

– Буря и без нас с ним разделается, мистер Джон. Спустимся лучше поскорее на дек.

– Все на дек! – закричал капитан. – Только один кто-нибудь сорви парус грот-брам-стеньги. Пошел вниз! Живо!

Матросы с радостью повиновались, и все мигом спустились по снастям: один я остался на грот-марсе и сразу же полез по вантам, чтобы добраться до крюйселя, но еще не добрался туда, когда налетел шквал. Парус над моей головой надулся, как шар, и мог в минуту сломать мачту. Я бросился как можно скорее посереди такой сумятицы, уцепился одной рукой за крюйсель, другой выхватил кинжал и принялся пилить толстую веревку, которой был привязан угол паруса. Не скоро бы я это окончил, если бы ветер сам не помог мне. Я не успел перепилить и трети веревки, как она оборвалась, другая тоже не удержалась, и парус, удерживаемый только сверху, развевался надо мной, как саван, потом раздался треск, и он унесся как облако в небесную бездну. В ту же самую минуту корабль страшно вздрогнул, и мне послышался голос Стенбау, раздававшийся громче бури, он звал меня по имени. Огромная волна поддала в борт корабля, и я почувствовал, что он ложится на бок, как раненый зверь. Я изо всей силы уцепился за ванты, мачты накренились к морю, я увидел, как оно бушует прямо подо мной. Голова у меня закружилась, мне чудилось, что бездонная пропасть проревела мое имя. Я смекнул, что ног и рук моих не довольно, чтобы удержаться, ухватился за веревку зубами, закрыл глаза и только ждал, что меня обдаст смертельным холодом воды. Однако я ошибся. «Трезубец» был не такой корабль, чтобы поддаться с первого раза, я чувствовал, что он подымается, открыл глаза и приметил под собой дек и матросов. Мне только это и нужно было, я схватился за веревку и мигом очутился на шканцах между капитаном Стенбау и лейтенантом Борком, когда все уже думали, что я погиб.

Капитан пожал мне руку, опасность, которой я подвергался, была забыта. Что касается Борка, то он только поклонился мне и даже не сказал ни слова.

Быстрота ветра принудила Стенбау лечь в дрейф, вместо того чтобы нестись вперед все далее от земли, для этого надо было повернуть оверштаг и подставить буре корму. При этой перемене положения вал поддал нам в борт и принудил меня описать в воздухе красивую кривую, за которую капитан пожал мне руку.

Стенбау не терял времени. Вместо больших парусов, покрывающих весь корабль, он велел распустить только три малых. При этом мы не подставляли борта ветру, поэтому валы не могли даже пытаться нас опрокинуть. Маневр заслужил полное одобрение Боба, и он, похвалив меня за мое отважное путешествие по воздуху, принялся толковать мне, в чем дело. По его мнению, буря уже почти прошла и ветер скоро должен был перемениться с юго-восточного на северо-восточный. В таком случае стоит только поднять большие паруса, и мы сразу же восполним потерянное время.

Вышло точно так, как говорил Боб. Буря утихала, хоть волны еще страшно бушевали, к вечеру ветер подул с севера-запада, мы мужественно приняли его правым бортом и на другое утро шли тем же путем, с которого вчерашняя буря нас сбила.

В тот же вечер Лиссабон был у нас на виду, а на третий день, проснувшись рано утром, мы увидели вместе берега Европы и Африки. Вид этих берегов, столь близких один от другого, был восхитителен: с обеих сторон возвышаются покрытые снегом горы, а на испанском берегу стоят местами мавританские города, которые как будто принадлежат не Европе, а Африке и некогда перескочили через пролив, оставив противоположный берег пустым. Весь экипаж вышел на палубу полюбоваться этим великолепным зрелищем. Я искал взглядом среди матросов беднягу Дэвида, о котором в последние дни совсем забыл: один он, ко всему нечувствительный, не выходил наверх.

Часа через три после того мы бросили якорь под пушками Гибралтара, салютовали двадцатью одним выстрелом, и форт вежливо ответил нам тем же числом.