Читать книгу Стихи - Александр Идоленков - Страница 26

Мой конь много стран

Подо мной проскакал.

Я вижу сквозь слезы,

Бедняга серьезно устал.

Пропала та резвость,

И шерсть не блестит,

А четкого стука

Не слышу копыт.

В глазах помутненье,

Желудок урчит,

Лишь мягкую пищу

И ту не велит.

Я весь негодую,

Пришел мой черед.

По виду я молод,

Но возраст берет!

Пришла мысля, но опосля,

Когда в ней надобность прошла.

Та острота уже неактуальна.

И опозданье это тривиально.

Наша медлительность подчас

Вредна нам, и только оправданье

Изменит отношенье к делам,

Всецело, чутко, кардинально!

Подтверждено буквально…

Уж сколько раз я говорил,

Что всю сознательную жизнь

О чем-то думал и творил.

Сейчас на пенсию я вышел.

Днем я работаю, не сплю.

Воспоминанья как река,

Подумаю и запишу.

Любой фрагмент – и на века!

Причем пишу издалека,

Чтоб не страшить людей пугливых.

Вначале нужно подготовить,

Смягчить уроки правды-матки,

Потом уже с улыбкой сладкой

Так пригвоздить к земле невежду,

Чтоб не осталось и надежды

О тех счастливых временах

В его запудренных мозгах.

Ну как тут быть, сюжет пропал

Из-за простого комара.

Пока его я отгонял…

Случился в голове аврал,

И в результате перерыв,

Который сбоем мне грозил.

Теперь придется поднапрячься,

Чтоб к новой мысли присосаться.

По мне, так суета вредна

Особо творческому люду.

Вот взять, к примеру, комара!

Звенит назойливо над ухом,

Хотел бы милосердным быть,

Он мне большой ущерб нанес

И продолжает вновь вредить,

И вот приходится убить!

Если помилую – стервец

Загубит нервы мне вконец.

Заметил, братцы, я, что волки воют как человек, когда зевает.

Они, ну, не сказать, глупы, но вот, по правде говоря, не знают

О близости всех тварей, которые живут себе здесь на земле.

Чего-то, может быть, и ждут? И может, даже чуда. Но от кого?

Как мне сказал один калмык: «Да от верблюда!»

Который тоже мыслит о своём, набив травою брюхо,

Копит слюну, чтоб плюнуть в ухо!

Он долго всему учился,

Но так нигде не пригодился.

Работал дворником в ЖУ,

Когда росла, косил траву.

Носил по осени листву,

Лопатой греб и подметал.

И к урне с мусором таскал.

Зимой работы было много,

От снега очищал дороги,

Тропинки, ведшие к подъездам,

И все засыпанное снегом.

Он выполнял беспрекословно

Все, что положено ему.

И благодарные жильцы

Хвалили парня как могли.

Но что творилось в нем внутри,

Когда вставал он до зари?

Как мне сдается, ограничен объем знаний

При воспитании молодого человека.

В нем он плывет по воле случая, не зная,

Что мир широк, что запад и восток

За горизонтом не сольются, будут расходиться.

Теперь восток уйдет на запад, а запад на восток.

Наивность пропадет, когда углями пальцы обожжет.

Начало юности и дерзко, и смешно…

Поэтому учиться, нам призвание дано!

Мои соседи как сычи.

На балконах сидят в ночи.

Они все престарелый люд,

От кого-то чего-то ждут.

Все бессонницею страдают,

Как избавиться от нее, не знают.

Дядя Вася совсем больной,

Еле двигается с клюкой.

На диване днем он сидит,

Глаза закрыты, но не спит.

А по ночам мученья до утра.

И что-то делать уже пора,

Молчат врачи и доктора.

Они сказать не вправе,

Что деду на покой пора!

Я документ в архиве раскопал,

В котором говорится явственно и четко:

Веревка, на которой Ленин вешал капитал,

Вся перетерлась – вот форменный скандал.

Теперь на связанных обрывках буржуа

Едва ль повесят коммунистов, их ведь тьма.

Боюсь, идея не свежа, но ведь веревка не нова…

И, видится, что смена так близка!

Не получаются стихи,

Неподобающие строки.

Если подумать – ерунда,

А не подумать – дюже плохи.

Все тормозится на пороге,

А может, ложь или грехи.

Когда душа читает мысль,

Слова ложатся на бумагу

Без затруднений и потуг,

Как будто ручеек в овраге.

Можно читать такое вслух

Без опасений и тревоги.

Супруга друга, а верней,

Подпруга лошади моей,

Которая всерьез мечтает,

Чтоб всех уверенно заставить

Пожертвовать в угоду эгоизму

Всем самым дорогим

И даже именем своим.

Я невиновен в том,

Что зависть ее гложет,

Что звезды в небе высоки,

Их снять она не может.

Казалось бы, все есть:

Упорство, молодость, мечта,

Не прыгнешь выше своего пупа!

«Судьба, – как говорит пророк Фома. —

Таких девиц удел пока —

Готовить пищу для козла!»

И не дай бог губить добро,

Переводя в дерьмо.

Чтобы исправить ствол кривой осины,

Нужны мужские и существенные силы…

Но если затуманены глаза

Любовью запоздалой,

Зовется подкаблучником тот малый.

Я писал с возмущением рьяным

О бродягах, «героях-ворах».

Я был в ясном рассудке, не пьяным,

Бил в набат о преступных делах.

У хапуг нет ни чести, ни совести,

И чем круче преступный налет,

Тем сильнее разносятся новости,

Будоража тем самым народ.

А теперь я пишу продолжение:

Я подавлен поступком внучка.

Вот откуда взялось разложение

У простого на вид паренька?

Нет предела того возмущения,

Плюнул в душу мою с кондачка.

Я к нему относился с доверием

И любил как родного сынка.

Прикрываясь своим лицемерием,

Он заботился и помогал.

Залез в душу своим обхождением,

В результате плачевный финал.

Он приехал с супругой и дочерью

На недельку на юг погостить,

И, увидев в квартире раздрай:

«Задыхаюсь от пыли в квартире,

Не жилье здесь, а просто сарай.

Грязно, пыльно, боюсь заразиться,

Вещи в сумки скорей собирай!»

Так закончились наши сношения,

А ведь я их об этом заранее

Предварял, что здоровье не то

И приемы устроить, как ранее,

Мы не можем никак, ни за что…

Мне в жизни повезло наполовину.

По ней прошлась как горная лавина,

Переломав мой род на мелкие дрова.

Остался старшим я и младшая сестра.

Кого винить в таком слепом раскладе?

Война, нужда, голодные года…

Нет, не судьба – гораздо пострашней.

Москва всему виной – за каменной стеной,

Где судьбы наши мелют на дрова!

Лирика, эх… лирика.

Я увидел ее глаза

Голубые, как блюдца озер!

Эта девушка будет моя,

Потому что я ею сражен!

Те слова, что пишу я сейчас,

Неспособны в себя все вобрать

И бледны, и волненья в них нет,

Это вроде увядший букет.

Я готов все отдать не жалея

И ползти за тобой на коленях,

Но такие, как я, не в почете,

Лишь успехи на вашей работе!

И способность ее содержать

Привлечет к тебе ее взгляд.

Ну и что остается мне делать,

Что прикажете предпринимать?

Снять штаны и по улицам бегать,

Чтоб достоинства показать?!

Тарашус, мой сосед по даче,

Мне грустную историю поведал,

Он сам литовец, но не ведал,

Что в клане могут быть и неудачи.

Жена его – татарка из Казани,

Как правило, все дети как один,

Записаны все русскими, вот блин!

Любовь замесит, между прочим,

Не то, что надо и не надо, и судить

Мы не приучены, за нас все решено.

А так давно, с рожденья СССР!

Но в этом нет беды непоправимой —

Сосед живет с женой любимой.

А внуки как грибы растут его

И, подрастая, требуют свое.

Вот Саулис – прибалт чистейший,

Ячменные брылы и взгляд надменный.

В его кишках любовь к России полыхает,

Там смесь татарская с литовскою горит.

Ведь это вам о чем-то говорит?

Нашел невесту и в момент влюбился,

Потом, естественно, женился.

Но времена нынче другие,

Бесплатно уж квартиры не дают.

Они по ценам будто золотые.

И в ипотеку требуют вступить.

– Сосед, поведай, в чем беда?

Твоя преамбула не коротка.

– Пойми, соседушка, мне жаль дитя.

Насмотревшись на глупые муки,

Мы ему, как любимому внуку,

Отрывая от пенсии крохи,

Сбережения все до копейки

Добровольно вручили, пройдохе.

А супруга его ликовала:

«Как очистили ловко глупцов!»

Полтора миллиона украла

Одним махом – немалый улов!

Сил уж нет, и здоровье не то,

И надеяться больше им не на что.

Старики оказались в ловушке.

Не хватает им средств на житье:

Поднимаются цены корзины,

Дорожает платеж в ЖКО,

Тает пенсия их минимальная.

А лекарства купить нелегко,

Цены на них колоссальные!

Слава богу, что жизнь на закате.

Позабыто давно старичье.

Уважения нет и внимания —

Вот за это обида вдвойне!

А внучата в Москве, на Арбате,

На прогулке, им не до того!

Какой-то животный страх

У русского человека.

Возможно, у всех в умах

Выработался он за века.

Боязнь, то-ли бога, или царька

На генетическом уровне.

Страх управлял процессом

Жестокой борьбы, эволюции

И завершился эксцессом

Безжалостной революции.