Читать книгу Всегда живой - Александр Карпачев - Страница 5

Во время восстания Дунайских и Рейнских легионов Марк только начинал службу рядовым в седьмом легионе, занимавшимся сбором налогов в Галлии. Сбором руководил Германик Цезарь, ему же принадлежало и верховное командование над рейнскими войсками. В Галлии Германик был с женой Агриппиной и детьми. И вот, взяв семью и отборный отряд, в который попал и Марк, скорее из-за своего роста и силы, а не боевого опыта, Германик ускоренным маршем отправился к бунтовщикам.

Германик тогда пошел навстречу восставшим и удовлетворил часть требований. Он, конечно, сильно рисковал, но иного выхода не было. Составили письмо от имени принцепса: те, кто отслужил по двадцать лет, увольняются с полным расчетом, а завещанное Августом выплачивается в двойном размере, отслужившие же шестнадцать лет переводятся в ряды вексиллариев, полностью освобождавшихся от службы, кроме одной обязанности – при нападении врага вернуться в строй.

Трибуны тут же кого было надо уволили, а выплату денежного довольствия отложили до возвращения в зимние лагеря. Часть народа это успокоило, но воины пятого и двадцать первого легиона отказались покидать лагерь и стали требовать заплатить сейчас. Пришлось цезарю и его свите скинуться из своих средств и выгрести до дна казну, предназначенную для дорожных расходов.

Как раз когда Германик практически уладил дела с вексиллариями, и те собирались отбыть на зиму с выходным пособием в Оппидиум Убиорум, который, кстати, совсем недавно планировали разграбить, в лагерь приехала делегация сената с бывшим консулом Мануцием Планком.

Вексилларии решили, что такие совпадения просто так не происходят, и Планк приехал с постановлением Сената, которое он и пробил, и как раз согласно этому постановлению у них все и отберут. Тут же началась новая заваруха.

Марк был в карауле в ночь, когда восставшие ворвались в дом, где спал Германик, и стали требовать у него свое знамя. Получив его, они успокоились. Но вот другой части бунтовщиков знамя было нафиг не нужно. Они стали искать сенаторов, чтобы взять их в заложники и выпытать истинную цель миссии. Некоторые из сенаторов успели добежать до Германика, а не успевшие попряталась. Марку и двум солдатам было поручено найти Планка.

Дом, где он остановился, был уже разграблен. Стали прочесывать улицы, заглядывать в другие дома, Планка нигде не было, и лишь минут через десять Марк с солдатами наткнулся на группу бунтовщиков, в центре которой стоял седой человек. Им сильно повезло, это был Планк, толпа вокруг гудела, обсуждая, где его лучше держать. Марк остановился буквально в нескольких шагах от народа, не зная, что делать.

Неожиданно один из бунтовщиков обернулся, увидел в темноте незнакомцев и закричал:

– Кто такие?!

Толпа затихла, Марк понял, что сейчас их узнают, и придется сражаться или спасаться бегством.

Не предупредив товарищей, он обнажил меч и двинулся на бунтовщиков.

– Именем цезаря я требую освободить Мануция Планка, – заревел Марк, вклинился в толпу, и его никто не остановил. Толпа растерялась не оттого, что испугалась одного, пусть даже крупного воина, а оттого, что в темноте не было видно, сколько с ним еще. Воспользовавшись замешательством, Марк схватил Планка за руку и увлек за собой. Прошло несколько секунд, прежде чем бунтовщики опомнились и устремились за ними, но сделали они это как-то боязливо.

Спутники Марка тоже не растерялись. «Стоять, именем цезаря стоять, кто двинется с места, будет казнен!» – закричали они, прикрывая отступление Марка. Бунтовщики снова помедлили, а вот Марк время не терял, увлекая Планка все дальше и дальше в темноту. За спиной слышалась ругань, звуки ударов – вдвоем сдержать больше десятка человек было нереально, но их пока не преследовали. Марк плохо представлял направление своего движения и остановился для ориентации, да и запыхавшемуся Планку надо было дать отдохнуть. Оглядевшись, увидел, что находится перед распахнутыми воротами лагеря первого легиона. Их никто не охранял, по лагерю бродили полусонные легионеры, в отдалении где-то с полсотни человек слушали агитатора, засланного бунтовщиками. Было неизвестно, удастся ли здесь найти защиту, но поворачивать назад поздно. Пока он с Планком шел к центру лагеря, Марку показалось, что пара человек узнала Планка, но вида никто из них не подал. По крикам за спиной он понял, преследователи уже в лагере, еще несколько секунд и их увидят, опознают и схватят. Единственным спасением был лагерный жертвенник.

Такое священное место, как жертвенник или храм, лишь теоретически могло спасти укрывшихся в нем. Практика показывала, что во время гражданской войны или бунта настоящего римлянина не останавливают ни стены храма, ни боязнь гнева богов. Не было ничего святого – уцепившимся за статуи богов отрубали руки, головы детей разбивали о постаменты, женщин насиловали на алтарях. Сами храмы жгли и грабили. И ничего с теми, кто творил это кощунство, не случалось, Юпитер не пронзал их молниями, Нептун не топил их в море, Аполлон не метал в них стрелы. Нет, они, конечно, оставляли этот бренный мир, кого-то убивали на войне, что не мудрено, кого-то предавали товарищи, и их жизнь прерывал кинжал заговорщика, кто-то погибал от ран и болезней, а кто-то спокойно доживал до старости. Никакого персонального наказания для кощунников не было, а раз не было, то чего бояться…

Когда они ввалились в алтарную палатку, то нашли там орлоносца Кальпурния, который, как только начались волнения, прибежал защитить святыни и казну. Времени на объяснения было мало. Кальпурний узнал Планка, а поскольку толпа с криками: «Он здесь!» – приближалась, приказал Планку упасть на алтарь и прижать к себе святыни. В этот момент полог палатки распахнулся, и преследователи, нисколько не церемонясь, заполнили собой все свободное пространство.

Марк увидел, как заходили желваки у Кальпурния, который едва сдержал себя, чтобы не схватиться за меч при виде такой наглости.

– Отдайте нам его, – сказал крупный воин, видимо, предводитель, указывая на Планка.

– Этот человек находится под защитой богов и никуда отсюда не уйдет! – твердо сказал Кальпурний.

– А это мы еще посмотрим, – сказал предводитель и попытался ударить Кальпурния.

Кальпурний уклонился, хотя кулак нападавшего все-таки задел его подбородок. Зато ответный удар был точен, он попал прямо в нос нападавшего, который после неудачного удара по инерции подался вперед и буквально налетел на кулак Кальпурния. Послышался противный хруст, и главарь, как подкошенный, рухнул на пол.

Толпа, не ожидав такого исхода и лишившись предводителя, оцепенела.

– Вы что творите!!! – закричал Кальпурний. – Вы собираетесь залить жертвенник богов кровью посланника римского народа, и сделать это в римском лагере. Такое даже в стане врага невозможно. Одумайтесь, гнев богов будет велик!

В этот момент главарь зашевелился и попытался подняться. Удалось это ему не сразу, опираясь на обе руки, он сначала встал на колени, но тут из сломанного носа хлынула кровь, он схватился левой рукой за него и снова чуть не упал, лишившись одной из четырех точек опоры. Распрямившись, он стоял на коленях, не решаясь подниматься дальше. Ближайший к нему солдат подхватил его под мышки и рывком поднял с пола. Все, как завороженные, смотрели на главаря, из его носа все лилась и лилась кровь, капала с подбородка и заливала кольчугу на груди.

Судя по всему, он не до конца понимал, где он и что с ним. Он повернулся к своим, оглядел их мутным взглядом и стал медленно падать, его подхватили и удержали на подогнувшихся ногах. Предводитель расслабился и снова потерял сознание. Кажется, только бесчувственный предводитель и вид настоящей крови, а не слова о ней и гневе богов, отрезвили нападавших, им уже было не до Планка. У самых активных руки были заняты телом главаря, а сочувствующая им масса на галерке, как и положено после спектакля, подалась на выход первой. Довольно быстро палатка опустела. За спиной последнего Кальпурний задернул полог.

– Думаю, они сюда больше не сунутся, – сказал он.

Марк посмотрел на Планка, он дрожал, а кисть, сжимающая древко орла стала белой от напряжения.

На следующий день Германик отправил Планка и послов под охраной отряда вспомогательной конницы обратно в Рим. Одну проблему удалось решить: народ немного успокоился. Но оставалась вторая, что делать: оставаться в лагере среди бунтовщиков или отправиться за подмогой. Германик решил, что справится, но согласился с мнением своих командиров: беременной Агриппине и маленькому Калигуле не место среди мятежников.

Известие об отъезде в Оппидум Убиорум Агриппины и жен других военачальников заставило мятежников запаниковать, ведь заложники ускользали из их рук. Конечно, открыто это никто не мог признать, но любой здравомыслящий человек понимал: таким образом командование развязывает себе руки, теперь ничто не остановит Германика перед принятием крутых мер.

Главари быстро поняли, в чем дело, и кинулись к отъезжающим, пытаясь уговорить остаться, описывая опасности дороги. Подумайте, вы же отправляетесь к немцам, они хоть и наши союзники, но коварству их нет предела. Арминий ведь тоже был союзником, а что он потом сделал с тремя нашими легионами и Варом. С вами небольшой отряд, им не отбиться, если нападут, вас могут убить, изнасиловать, взять в плен, да все что угодно. Мы не переживем, если с вами такое случится.

Они обступили Агриппину и не давали ей погрузиться на повозку, ползали на коленях, рыдали, убеждая ее, внучку Августа, что ей ничто здесь не угрожает. Агриппина была непреклонна, но большинство все-таки заколебались, осознавая, какая опасная дорога им предстоит, и решили остаться с Германиком. Когда мятежники увидели, что Агриппина все-таки уехала, они бросились к Германику, надеясь, что он остановит жену.

– Нет, жену и сына я не верну, – сказал он. – Даже не думайте. – Не о них я беспокоюсь, хотя они мне дороги, но не дороже отца и государства. Но за Рим есть кому постоять, а за них, получается, некому. Я вижу, вы совсем обезумели и не подчиняетесь приказам. Это для вашего же блага, греха на ваших душах будет гораздо меньше, если вы убьете только одного меня.

Из толпы закричали, что это он их оскорбляет своим неверием, отсылая жену и детей к германцам, а не оставляя их под охраной римских воинов.

– Это не я вас оскорбляю, это вы оскорбляете звание римского воина своим поведением. Я бы мог сказать вам «граждане» вместо «воины», как в свое время сказал Цезарь десятому легиону, отказывающемуся отправляться с ним в Африку. Но, боюсь, на вас это не подействует, вы уже перешли все границы. Вас даже нельзя назвать просто гражданами, потому что вы не признаете власть сената и чуть не убили его послов.

– Нет! – снова закричали из толпы, на сей раз более осторожные. – Ничего такого мы не хотели, ни на что мы не покушались, мы просто хотели справедливости и свое честно заработанное.

– Я же заплатил вам, обещал уволить тех, кто отслужил свой срок – уволил. Я исполнил все ваши требования, как у вас хватает совести требовать что-то еще, а что из обещанного сделали вы?!

На этот раз толпа просто загудела, и было видно: главари мятежа не знают, что и возразить. Стоящий в оцеплении рядом с ним Марк ощутил легкую перемену в настроении воинов и посмотрел на Германика, заметил ли тот, что сейчас можно переломить ситуацию.

– Я не могу смотреть на вас, мое сердце обливается кровью. Вот стоит передо мной первый легион, вы героически сражались под командованием Вара, вы понесли огромные потери, но среди вас оказался только один предатель – ваш легат Куртциус, который подло покинул поле боя с вашим орлом. На вас не было вины, вас не стали расформировывать, а воссоздали практически заново, мой отец дал вам значки. И вы бунтуете против него сейчас. Я вижу двадцатый легион, его товарищ по стольким сражениям, отмеченный столькими отличиями. Что я скажу про вас Принцепсу, что его молодые воины, его ветераны не довольствуются ни увольнением, ни деньгами, что только здесь убивают центурионов, прогоняют трибунов, держат под стражею легатов, что лагерь и реки обагрены кровью, а я чувствую себя в окружении врагов…

Германик замолчал, переводя дыхание. Толпа на этот раз не издала ни звука.

– Я уже сильно пожалел, что в самом начале не покончил с собой, когда один из вас предложил мне меч, решив, что мой клинок не так остер. Но когда я держал свой меч у груди, я не думал о себе, я думал о вас и вашей чести, полагая, что только моя смерть остановит вас от падения на самое дно. Но я ошибался, вас ничто не остановит, но лучше мне все равно было быть мертвым, потому что я бы не знал об этом. Я представлял, как вы выбрали бы себе нового полководца, который хоть бы и не стал никого карать за мою смерть, но зато бы отомстил за смерть Вара и гибель трех легионов. Как хорошо было бы мне там, где обитает божественный Август, где поселился мой отец, когда я вместе с ними увидел бы поверженных германцев… – последние слова Германик произнес почти шепотом, и они прозвучали как завещание умирающего.

По рядам прошли дрожь и шевеление, воины стали оглядываться друг на друга, как бы спрашивая, что происходит.

– Я уже вижу, – сказал он доверительным тоном, всматриваясь в глаза ближайших к нему и показывая рукой, – как изменились ваши лица и ваше настроение. Я уже вижу, что мои слова дошли до вас. Если вы и вправду хотите вернуть императору повиновение, а мне – супругу и сына, вытравите заразу, поселившуюся в ваших головах, убейте мятеж в душе своей, это будет знаком раскаянья, это будет доказательством верности! – закончил Германик, почти крича.

И толпа ответила ему. Сначала Марк почувствовал неожиданно образовавшуюся перед ним пустоту, будто в одно мгновение исчез воздух, которым он дышал, будто тысячи, стоящие перед трибуналом, разом вдохнули его. Сквозь это безвоздушное пространство не доносилось ни звука, будто звук выключили. Марк видел, как толпа совершает какие-то движения. Вот кто-то машет руками, кто-то бьет по щиту, кто-то ударяет копьем о землю, а кто-то просто раскрывает рот, как рыба, выброшенная на берег. А потом воздух вернулся, будто все разом выдохнули, проложив путь звуковой волне. Сначала волна принесла лишь шум, но потом сквозь него стали пробиваться возгласы и крики, постепенно обретавшие форму слов и предложений.

– Да, – кричали воины, мы хотим того же, что и ты. Прости нас, мы заблуждались, вместо того чтобы бунтовать, нам надо было пойти на немцев и задавить гадину в ее логове, и там бы мы добыли и славу, и деньги, но нас некому вести. Веди нас, цезарь, покарай виновных и веди, но, ради богов, верни себе супругу, а легионам их питомца. Ведь твой Калигула вырос на наших глазах, а он теперь у немцев в заложниках.

Германик слушал. Марк изредка поглядывал на него и видел, какие чувства рождаются и умирают в нем, как расслабляются и напрягаются мышцы на его лице. Сначала это было чувство победы, потом чувство сомнения, неверие в то, что все изменилось, потом снова – я смог, я подавил бунт, но что если опять, причем дважды, промелькнули злоба и досада. Марк заметил, как мучительно старается цезарь не пустить чувства на свое лицо и как плохо у него это получается. Нет-нет, он хорошо владел собой, воины, стоявшие на расстоянии нескольких метров, не могли заметить этих мгновенно подавляемых эмоций, но Марк был рядом и он умел их читать.

– Хорошо, – подождав, пока возгласы стихнут, сказал Германик. – Я понял, что теперь вы жалеете о сделанном. Вернуть жену я не могу, она ждет ребенка и скоро зима, но сына я вызову обратно, так и быть. А вот судить виновных вы будете сами.

Толпа загудела одобрительно, и среди рядов солдат тут же возникли суета и беготня. Марк понял, что началась ловля главарей бунтовщиков, это благое дело никто не стал откладывать в долгий ящик. Германик сошел с трибунала, на его бледном лице стал проступать румянец.

В тот же день пойманных и связанных вожаков мятежа стали доставлять к легату первого легиона Гаю Цетронию. Собранные на сходку легионы стояли с мечами наголо. Трибун выводил подсудимого на помост и показывал солдатам; если те кричали – виновен, то того тут же скидывали с помоста и убивали на месте. Марк не видел самой расправы, зато прекрасно слышал ее звуки, по которым было понятно, что народу это нравилось и местами даже доставляло удовольствие, все делалось легко, быстро, в охотку. В лагере вообще воцарилось какое-то радостное и приподнятое настроение, которое частично передалось и Марку.

И это было неспроста, Марк чувствовал, что в его жизни наступают крутые перемены. Когда все успокоились, то выяснили, что в войсках недостает половины центурионов: часть убили восставшие, но большинству, не сумевшему справиться с восстанием, не было никакого доверия, их разжаловали, рассчитали и уволили вместе с вексиллариями. Нужны были новые, преданные, люди. Одним из счастливчиков, получивших офицерское звание центуриона, оказался Марк. Как героя, спасшего Планка, его лично рекомендовал Германик.

Решив организационные вопросы, Германик стал готовить войска к походу. Хотя по большому счету это была просто карательная экспедиция, подавалась она как повторное завоевание территорий, потерянных после поражения Вара. Да и надо было чем-то занять только что бунтовавшие легионы. Выступили через неделю.

Пока хоронили Августа, пока справляли по нему траур, пока бунтовали легионы, немцев никто не тревожил. Они расслабились, утратили элементарную бдительность, и поэтому войска продвигались, практически не встречая сопротивления.

Пересекли Цезийский лес и линию пограничных укреплений, начатую еще Тиберием, но так и недостроенную. Хатты, обитавшие в этой местности, предпочли разбежаться, но их не преследовали, слишком накладно было гоняться за ними по лесу. Вступили на плохо знакомую территорию, где обитали марсы. Разведчики доложили, что у немцев какой-то праздник и они уже начали бухать. Германик приказал Цецине с двумя когортами налегке расчищать дорогу в лесу, чтобы ускориться и застигнуть немцев врасплох.

На подступах к городу марсов не оказалось ни одного оградительного поста, а все мужики, способные держать оружие, предстали перед римлянами пьяными, а кто был не пьяным, страдал с похмелья. Город захватили с ходу и обошлось без потерь, за исключением двух легкораненых.

Не останавливаясь, провели зачистку местности на пять километров вокруг, чтобы обезопасить себя. Убивали полусонных, безоружных, бегущих в разные стороны немцев, не щадили ни детей, ни женщин. По ходу бойни сровняли с землей и святилища местных богов, среди которых оказалось особо почитаемое святилище богини Танфаны. Убитые немцы лежали вдоль дорог, их никто не собирался хоронить, у некоторых еще несколько дней звонили сотовые телефоны, пока не сели аккумуляторы.