Читать книгу Бульварное чтиво - Александр Казимиров - Страница 15

Облака тайком сползли с небес, окутали землю дымкой, щедро окропили деревья и траву. Отполированные алмазы сияли в широких ладонях лопухов. Если наклониться и приглядеться, то в них вверх ногами отражался мир. Налетевший ветер превратил алмазы в капли росы. Они скатились с лопухов и разбились о землю.

Марево рассеялось, вернув миру привычный вид. «Колыма» – городской район, состоящий из бараков – просыпался. В утренней тиши загромыхали ведра, захлопали двери уличных сортиров, послышались приветствия и болтовня. Когда солнечная грива запуталась в кронах тополей, «колымчане» поплелись кто на работу, кто по своим делам, кто на парадное крыльцо. Крыльцо служило местом встречи, на нем обсуждались последние события.

Из наших соседей по бараку особо выделялся дядя Ваня, невысокий человек мрачного вида. Он никогда не повышал голос, не ругался матом; лексикон его походил на своеобразное эсперанто. Фаланги пальцев дядя Ваня украсил перстнями с тайной символикой. Между большим и указательным пальцами на левой кисти – замер огромный жук. От запястья начиналась живопись из паутины, чертей, сидящих на месяце, и надписей типа: «Я выжил там, где мамонты замерзли». К плечу был «пришит» эполет. Остальная красота пряталась под майкой.

У дяди Вани росли исключительно золотые зубы. Стоило ему улыбнуться, как солнечные зайчики отскакивали от них и тонули в зрачках собеседника. Относились к нему с уважением, в котором присутствовала доля страха. Если между пьяными мужиками возникал конфликт, бабы звали дядю Ваню. Взглядом исподлобья и короткими фразами он успокаивал бузотеров. Жены у него не было. Поутру из холостяцкой норы дяди Вани часто выныривали незнакомые женщины и тенью исчезали в подворотне. Похоже, он и сам не догадывался, кто они, откуда и что делали в его комнате.

Дядя Ваня хорошо относился к ребятне. Показывал карточные фокусы и растолковывал их секрет. Ловкости его рук мог позавидовать любой фигляр. Пацанам постарше он травил байки о тайге, где медведь-прокурор устанавливал свои законы, а волчья стая нападала на козлов и других представителей животного мира.

– Дядь Вань, а куда корабль плывет, ты что, моряком был? – спросил я, изучая бригантину на предплечье соседа.

– Эх, Санька! – вздохнул дядя Ваня и погладил меня по голове. – Плывет кораблик мой туда, где нет закона и труда!

Я с завистью водил пальцем по татуировке, мечтая сделать себе такую же. Однажды малолетний дружок наслюнявил химический карандаш и нарисовал на моем плече пароход с трубой, из которой валил густой дым. Я отыскал в шкафу майку, взял кружку с жиденькой заваркой и вышел на крыльцо. Присев рядом с кумиром, отхлебнул «ослиную мочу» – так уркаган называл любое пойло, кроме чифира.

– Ну, брат, даешь стране угля! – воскликнул дядя Ваня. – Иди, смывай партаки, пока маманя не оторвала тебе уши!

Он подтолкнул меня в спину. Я сплюнул сквозь дырку от выпавшего молочного зуба и принял независимую позу.

– Что она сделает? Я мужик в доме!

Вечером барак слушал, как мать ремнем выколачивала из моих полушарий дурь. На следующий день я появился на крыльце чистый, аки агнец божий, в шортах и клетчатой рубашке.

– Ну что, говорил я тебе? – Дядя Ваня обнял меня за плечи.

– Все равно, когда вырасту, нарисую!

– Ни к чему это, Санек! – сказал он и ушел к себе.

В тот же день по его душу явились милиционеры.

– Мам, а куда дядю Ваню увезли? – спросил я.

– Картинки дорисовывать. Видать, не все нарисовал!

Без дяди Вани ничего не изменилось. Жизнь в районе шла тихо и однообразно. Однажды всех поразил арест Дормидонта. Задержали Муму – так глухонемого звали между собой – за продажу самодельных игральных карт с пикантными картинками. При обыске у него изъяли порнографические журналы и фотоаппаратуру. Самого любителя «клубнички» упрятали в каталажку, где он мигом развратил сокамерников и был переименован в Дарью. Его жена, узнав об изменах, подала на развод.

– Женщина с женщиной жить не может! – мотивировала она.

Глупая баба! Еще как может, но жена фотографа об этом не догадывалась. Муму отделался условным сроком, забрал барахло и навсегда покинул «Колыму».

Еще один известный в округе персонаж, Коля хромой, с рождения имел разные по длине ноги. Природный дефект отражался на походке, но абсолютно не мешал плясать. Стоило включить музыку, Коля закладывал одну руку за голову, а другой что-то чертил в воздухе. Его ноги выписывали умопомрачительные кренделя; мозги от чрезмерного употребления алкоголя частенько давали сбой. Как-то Коля пустился в пляс перед оркестром, сопровождавшим траурную процессию. Родня усопшего сделала внушение, но танцор не внял совету. Тогда его заволокли за сараи и накостыляли. После больницы Коля стал смирным и неразговорчивым, танцы его больше не интересовали. С тоски он выпил какую-то гадость, выдавил из себя кровавую пену и околел. Хоронили его тихо, без музыки: опасались, как бы Коля не выскочил из гроба и не устроил прощальный бенефис.

Вскоре отец получил квартиру, мы распрощались с «Колымой» и переехали на новое место жительства. В нашем дворе жил некий Спиридонов, дядька лет пятидесяти. Он громогласно утверждал, что его в жилах течет дворянская кровь. Спиридонов часто напивался до чертиков и презрительно называл всех батраками. Как-то раз он отдыхал на лавке и кричал на всю округу: «Шваль подзаборная, вы мне ноги целовать обязаны!» Это заявление вытянуло из кустов интеллигента с потрепанной физиономией. Не разделяя точку зрения Спиридонова, он справил на него малую нужду. После такого унижения Спиридонов предпочел выступать с балкона. Во время очередного спича он был динамичен сверх меры. Старухи, сидевшие у подъезда, стали очевидцами отменно исполненного сальто-мортале. Врачи соскребли с асфальта мозги Спиридонова, но запихать их на место поленились.