Читать книгу Бульварное чтиво. Повести и рассказы - Александр Казимиров - Страница 11

Тишина стояла в доме банкира Мотыльковского. Было слышно, как колотилась об потолок шальная бабочка, залетевшая невесть откуда. Роняя с ажурных крыльев пыльцу, она постепенно выбивалась из сил. Если не смотреть вверх, то по звуку казалось, будто на пол капает вода. Плотно зашторенные окна не пропускали в комнату солнечный свет, и спальня нежилась в сумраке.

Ближе к полудню Анастасия Филипповна проснулась. Не открывая глаз, прислушалась к агонии насекомого, затем – к про-цессам внутри своего организма. Распирало живот и тошнило.

«Неужели отравилась? Или простыла, купаясь в пруду? Интересно, может ли мутить от простуды?» – не найдя ответа, барыня позвонила в колокольчик, висевший над кроватью, и изобразила предсмертные муки.

– Аглашка, сбегай за доктором, худо мне! Да поторапливайся, не ровен час, помру!

Губастая девка приподняла подол сарафана и кинулась исполнять указание. В ожидании доктора барыня пробовала отвлечься чтением «Картин супружеской любви» Венетта, но омерзительный комок подкатывал к горлу и не позволял сосредоточиться на сюжете. Мысли перескакивали с описания литературных персонажей на бурю в животе.

Послышались торопливые шаги. Дверь в спальню распахнулась, и на пороге появилась запыхавшаяся служанка. Она утерла нос и доложила:

– Лекарь прибыл! Изволите пригласить?

– Приглашай, дура! Могла бы и не спрашивать! – Мотыльковская картинно развалилась на кровати, по шелковой подушке рассыпалась копна соломенных волос.

Взору Лукьяна Спиридоновича Говядина, известного всей округе медицинского светила, предстала изможденная страданиями женщина. Она прерывисто дышала, прикрыв глаза рукой. Из золоченой клетки ей сострадала канарейка. Говядин уселся на кровать и достал из саквояжа стетоскоп.

– Надобно мне вас послушать. Сердце, легкие…

– Извольте! – сказала барыня и откинула одеяло.

Обнаженное тело с двумя упругими, колыхающимися от дыхания холмами привело доктора в состояние экстаза. Приоткрыв рот, он заворожено смотрел на грудь молодой женщины. В его плешивой голове бегали сумбурно-похотливые мысли, выбивающие из профессиональной колеи. Руки Говядина дрожали, будто накануне он изрядно выпил, а опохмелиться не успел. Не справившись с волнением, он приставил деревянный раструб чуть выше соска и напряг слух. Подозрительных шумов не наблюдалось.

– Разрешите, я животик потрогаю. Возможно, это подскажет причину недуга.

– Трогайте, доктор! Я вам полностью доверяю. – Мотыльковская опустила одеяло ниже, оголив пупок.

Говядин еле сдержался, чтобы не крикнуть: «Еще!»; коснулся тела захворавшей женщины и с воодушевлением предложил:

– Голубушка, давайте клизму сделаем!

– Как вам не стыдно?! Я замужем! Что люди подумают?! – Барыня натянула одеяло до подбородка. – Кровь пустите, должно помочь. Это всем помогает!

– Сдается мне, что вы… – договорить он не успел.

Влетел растрепанный супруг и чуть не свалил Говядина с ног. Мотыльковский театрально опустился перед умирающей женой на колено и стал целовать ее руку. Холеный, в отлично пошитом костюме любимец судьбы, для которого не имелось преград, вызывал искреннюю жалость.

– Милая, что с тобой? Доктор, можно ли ее спасти? Ах, я этого не переживу… – в его голосе слышалось что-то бабское.

Петр Иванович с трудом сдерживал рыдания и кусал губы.

– Успокойтесь, не все так страшно. Позвольте вас на пару минут! – Лукьян Спиридонович вывел его в гостиную. – Кажется, вы скоро станете папашей!

Глаза банкира округлились и полезли на лоб, на смену душевным мукам пришла агрессия. Он схватил Говядина за грудки.

– Это исключено! Я… – Мотыльковский опомнился и отпустил лацканы докторского сюртука.

Смущение изменило его лицо: подбородок дрогнул, глаза стыдливо уставились в пол. Скомкано объяснив невозможность этого, обманутый супруг достал из кармана пухлое портмоне.

– Прошу вас, чтобы об этом никто не знал! И еще, проследите, как будет протекать беременность. Я в долгу не останусь!

Говядин поселился в доме банкира. Он внимательно наблюдал за самочувствием будущей матери, давал какие-то советы и иногда, дабы не терять профессиональные навыки, выбирался в город к постоянным клиентам. К всеобщему удивлению, Анастасия Филипповна очень быстро округлилась. В дождливый вечер, когда домочадцы меньше всего ожидали сюрпризов, она схватилась за живот и повалилась на кровать.

– Сейчас рожу! Не могу больше! А-а-а!

Говядин выпроводил побледневшего Мотыльковского в другую комнату и по-хозяйски распорядился:

– Аглашка, нагрей воды! Захвати кувшин, таз и полотенце. Шевелись, дурында. Чего рот раззявила?!

Беспардонно задрав на роженице платье, он приказал согнуть в коленях ноги. То, что Говядин увидел, ввергло его в шок – из жены банкира пошла икра! Доктор еле успел подставить таз, который наполнился зернистой кашей.

– Уф, полегчало! – прошептала барыня. – Ну, кто там: мальчик или девочка?

Доктор вытер лоб полотенцем и опустился в кресло. Безумными глазами он неотрывно смотрели на тазик с икрой. В комнату ворвался банкир и остановился в замешательстве.

– Вот, любуйтесь! Можете засолить, можете в пруд вылить. На ваше усмотрение, а я умываю руки! – Говядин снял халат и стал запихивать его в саквояж.

– Господи, какой случится конфуз, если обо всем узнает общественность! Объясните же мне, черт побери, что все это значит? И, пожалуйста, никому ни слова! – Петр Иванович протянул Говядину несколько купюр.

– Не волнуйтесь. Разглашение врачебной тайны карается законом! Все останется между нами! – Доктор спрятал деньги в карман. – Видимо, когда ваша благоверная купалась в пруду, то какой-нибудь карась или окунь пустил молоки. Чудесным образом они попали в ее организм, и произошло оплодотворение! Других объяснений я не нахожу.

Петр Иванович проводил доктора и долго ходил из угла в угол, что-то бубнил под нос, а затем, не сдерживая эмоций, обратился к портретам давно почивших родственников:

– Вы только посмотрите, люди добрые! – Его ноздри раздувались, как у загнанной лошади. – Она мне с карасем изменила и в подоле принесла! Нет, чтобы от благородной рыбины зачать, от осетра, например. Было бы не так обидно! Что мне теперь с ее выводком делать? Аглашка, корова неповоротливая, засоли икру, – гостям скормим. Не пропадать же добру!

Непредсказуемой для Мотыльковского была реакция супруги. Не видя за собой вины, она пала на колени и забилась в истерике.

– Ах, Петр, побойся Бога, это же дети мои! Неужели ты их уморишь ради чревоугодия? Не позволю, Ирод, не позволю! – обхватив его за ноги, она голосила: – И меня засоли вместе с ними! Засоли и скорми дружкам ненасытным!

Вид ошалевшей жены взбесил банкира. Он плюнул на пол.

– Черт с ними, пусть живут! Аглашка, возьми бричку, отвези икру в усадьбу и вывали в пруд. Барыня будет ребятню свою на удочку в следующем годе отлавливать! Да язык свой прикуси.

Ночью Мотыльковский долго не мог уснуть. Мысли о том, что в пруду будут плавать выблядки, зачатые от карася, приводили в бешенство: «Вдруг они научатся говорить? Поймает какой-нибудь крестьянин рыбешку, а она заявит: „Отпусти, сукин сын, я барское дитя!“ – стыда не оберешься! Представляю, какие разговоры пойдут! Хоть на край света беги!» Втайне от жены он посетил усадьбу и приказал мужикам выловить из пруда всю рыбу.

Синим, пропитанным влагой утром в город вкатилась громыхающая повозка. С нее свисал громадный рыбий хвост. Он волокся по мостовой и оставлял широкую склизкую полосу. Редкие прохожие с удивлением смотрели на рыбину. Какой-то оборотливый трактирщик подбирал чешуйки размером с блюдце, рассчитывая использовать их в качестве тарелок. Телега медленно вкатилась во двор Мотыльковских. Разбуженный шумом банкир нехотя поднялся с кровати и вышел на крыльцо. Гигантский карась нагло взирал на него стекленеющим глазом. Мотыльковский вернулся в дом и сдернул со стены шпагу. Ярость переполняла его.

– Попался, кобелина! – сказал он и ткнул рыбину в брюхо.

Удовлетворенный возмездием Петр Иванович свысока посмотрел на умирающего любовника жены. Тот раскрыл беззубый рот, глотнул воздуха и околел.

– Как я его, а?! – обратился Мотыльковский к кучеру.

Мужик сдернул картуз и трижды перекрестился.

– Вывези это чудовище за город и скорми собакам, – распорядился банкир. – Надеюсь, все выловили?

– Кажись, все. Может, какой малек и остался, трудно сказать!

В дождях и листопаде промелькнула осень, ее сменила морозная, снежная зима. Мотыльковский с головой погрузился в работу и совсем забыл об инциденте. Он по-прежнему баловал супругу вниманием и регулярно выводил в свет. Никто в городе не догадывался, какой грех взял на душу банкир, избавляясь от наследников.

Весной Петр Иванович вывез жену в родовое имение. Пока он осматривал комнаты, ощупывал мебель и давал указания прислуге, Анастасия Филипповна бродила по двору, с любопытством заглядывая в сараюшки. Во время обеда Мотыльковский задумался, отложил в сторону нож и вилку и строго посмотрел на жену.

– Чтобы к пруду и близко не подходила! Играй на фортепьяно или книги читай! Я постараюсь регулярно тебя навещать. Сама понимаешь – дела. Может, гостей пригласить? Будете коротать время в беседах, играх…

– Не стоит, милый. Хочу отдохнуть от всех! – Барыня поднялась из-за стола. – Пойду, прилягу – утомилась в дороге.

Груженный гостинцами и всякой ерундой Петр Иванович приехал в усадьбу. Он представлял, как соскучившаяся жена бросится на грудь, будет целовать его в глаза и губы. А он, скрывая радость встречи, скажет: «Ну, будет, будет, солнышко!» – и нежно потреплет ее по щеке.

Чистые фантазии банкира разрушила Аглашка.

– Барыне дурно. Дохтура надо из города везти!

– Что опять приключилось? – Бросив коробки, Мотыльковский влетел на крыльцо. – Снова в пруду купалась?

– Нет! Барыня в курятник заглянула, а там петух, – опустив ресницы, девка залилась румянцем.

Холодный пот выступил на челе банкира. По-мужицки утерев его рукавом, он зашел в дом и сурово глянул на вышедшую к нему супругу. Ее бледное лицо обрамляли рюшки белоснежного чепчика. Петр Иванович хотел как можно спокойнее спросить: «Доколе, сударыня, будет продолжаться грехопадение?» – но вышло иначе. Сжав кулаки, он запыхтел, задыхаясь от гнева.

– Анастасия Филипповна, у меня нет ни малейшего желания продолжать с вами совместное проживание. Вы мою репутацию с грязью смешиваете! Скоро не останется твари, с которой бы вы не согрешили! – Петр Иванович вскинул подбородок. – Я сниму вам квартиру, оставлю прислугу и обязуюсь выделять сумму, в пределах разумного. Но с одним условием – чтобы вашей ноги не было в моем доме.

Мотыльковский развернулся и покинул усадьбу. Тем же вечером беременную навестил Говядин.

– Хорошо, что не в Африке живем, – как бы невзначай обронил он. – Там страусы бегают. А у них яйца – не разродишься!

Доктор осмотрел барыню и сделал аборт.

Будучи человеком обязательным, слово Мотыльковский сдержал. Ближе к осени взбудораженная и униженная своим новым положением Анастасия Филипповна вернулась в город и поселилась в небольшой квартире с видом на центральную улицу. В свет она выходить перестала, вела замкнутый образ жизни и целыми днями читала бульварные романы. Когда чтение утомляло, она «грызла» Аглашку, находя в ней массу недостатков.

Сентябрь начался с дождей. Они не просто моросили, а шли сплошным потоком, предрекая очередной всемирный потоп. Дома-ковчеги готовились в любую минуту сорваться с фундамента и пуститься в плавание по залитой водой брусчатке. К середине месяца небо прояснилось, а остывающие солнечные лучи подарили чудесное бабье лето. Шелковая тенета парила в кристально-чистом воздухе и беспардонно липла к физиономиям прохожих. Эскадры мертвой листвы бороздили многочисленные лужи. Вступив в неравную схватку с ветром, они обреченно шли ко дну. Ночи стали тише и холоднее. Забыв тепло человеческих тел, одинокие парковые скамейки жались к плешивым почерневшим кустам. По утрам неведомая сила выдавливала из земли красновато-бурых червей. Сонно ползая по тротуару, они утоляли жажду выпавшей росой. Ближе к октябрю вновь пошли дожди. Они загнали земляных гусениц в покинутые ими могилы и оборвали остатки листвы. Небо помрачнело и затянулось свинцовой фольгой.

Неизбежная пора увядания вызывала у Анастасии Филипповны меланхолию. Она подпирала ладошками лицо, безразлично наблюдая в окно за проезжающими внизу экипажами. Невинно пострадавшая из-за капризов судьбы, она старалась все забыть и частенько представляла будущую, наполненную счастьем жизнь, но в последнее время фантазии иссякли. Пытаясь отогреть озябшее воображение, барыня куталась в шаль и разглядывала околевшую между оконными рамами бабочку. «Господи, вот так же уйду, и никто добрым словом не помянет!» – она утирала выступившую слезинку, садилась на диван и начинала вязать.

Мотыльковская, словно одержимая безумной идеей, прекращала рукоделие только для того, чтобы перекусить.

В середине декабря в ее квартире появился мужчина. Не совсем обычный, но очень любимый и дорогой. Кавалер, в которого она вложила всю душу, важно сидел в старинном кресле, положив на подлокотники руки в лайковых перчатках. Его голову украшал гусарский кивер, торс был затянут в доломан, а ноги плотно облегали чикчиры. Форму Анастасия Филипповна позаимствовала из гардероба покойного деда.

«Здравия желаю, ваше высокоблагородие!» – приветствовала гусара Мотыльковская, вернувшись домой с вечернего променада, целовала его в бесчувственные губы и садилась напротив. В компании молчаливого офицера было не так грустно. Барыня делилась с ним мыслями, рассказывала о прочитанных книгах, жаловалась на погоду и бывших знакомых. Как подобает воспитанному человеку, полковник не перебивал даму и никогда не задавал вопросов. Он, не моргая, смотрел на нее и внимательно слушал. Можно сказать: это был идеальный собеседник!

Стеклянная поземка наскоками атаковала окоченевший город. Она напоминала вражескую конницу, оккупирующую один район за другим. Воинствующие снежинки яростно кружились в зимнем воздухе, заставляли прикрывать лицо воротником. Анастасия Филипповна забежала в парадную.

– Вечер добрый! – поздоровалась она с усатым консьержем в темно-зеленом сюртуке с воротником, обшитым золотым галуном. Тот взял под козырек и поклонился. Барыня взбежала по ступеням и непослушными от холода пальцами крутанула барашек звонка. Дверь открыла служанка в воскресном платье с подсвечником в руке.

– Здравия желаю, господин хороший! – из прихожей крикнула румяная от мороза Мотыльковская.

Скинув шубу, она прошла в комнату.

– Сидите?! Могли бы и встретить! Праздник нынче!

Полковник не шелохнулся. Высокомерный и немногословный он игнорировал любые замечания. Барыня чмокнула его в щеку.

– Аглашка, накрывай стол!

Служанка спокойно относилась к господской придури, считая: чем бы хозяйка ни тешилась, лишь бы на нее не орала. Аглашка сервировала стол на две персоны и перетащила бравого офицера в гостиную. Усадив его, она удалилась в свою каморку.

Украшенная конфетами и яблоками колючая красавица наполняла комнату душистым запахом хвои; таинственно потрескивали свечи, выхватывая из полумрака маловыразительное лицо офицера. Анастасия Филипповна с нескрываемой нежностью глядела на молчаливого ухажера, подливая себе шампанского.

– Пригласите барышню на танец! – Она подняла со стула вязаную куклу и прижала к себе.

Напевая мотив вальса, Мотыльковская кружилась по комнате. Пузырьки шипучего вина взрывались в голове, туманили рассудок; ноги заплетались. Быстро устав, она прилегла на обитый кожей диван. Продолжать застолье не было желания. Положив с собой «настоящего полковника», женщина задремала.

Новогодняя ночь подарила барыне умопомрачительные ласки. Чьи-то руки касались груди, вынуждали стонать и изгибаться; горячие губы целовали щеки, полуоткрытый рот… Мертвая бабочка ожила. Вырвавшись из плена застекленных рам, она непостижимым образом залетела в живот Мотыльковской и исполнила танец любви. Спазмы один за другим бежали по телу разомлевшей женщины. Так хорошо ей не было никогда. Анастасия Филипповна парила в облаках блаженства и не думала возвращаться в осточертевший мир.

Среди ночи она проснулась от духоты и поразилась своей наготе: «Может, это был вовсе не сон, а что-то другое, не имеющее объяснения?» Под боком лежал прижатый ею кавалер. Его вечно открытые глаза из перламутровых пуговиц светились счастьем. «Надо же, как опьянела! Ничего не помню!» – она поднялась, перешагнула через валявшееся на полу платье, открыла форточку и снова легла.

После праздников в душе Мотыльковской произошел переворот. Она уже не проявляла симпатий к равнодушному кавалеру. Более того, он стал вызывать у нее раздражение. Женщина стянула с его рук перчатки, сдернула с головы кивер и запихала куклу в шкаф. «Настоящий полковник» исчез из ее жизни, оставив после себя приступы мигрени, тошноту и отвращение к нормальной пище. Мотыльковская винила во всем капризную погоду.

Кулинарные пристрастия барыни резко изменились, приобретя оттенок сумасбродства. Ей нравилось выдергивать из шали волоски шерсти и смаковать их. Сначала она скатывала их языком в небольшие шарики, а затем глотала и наслаждалась неповторимым вкусом. Скоро от шали остались одни воспоминания, организм же требовал добавки. Незаметно Мотыльковская съела все шерстяные вещи в доме. Ее не останавливал ни запах нафталина, ни ценность лакомого блюда, ни его внешний вид. Когда вязаные изделия закончились, она вспомнила о молчаливом кавалере.

Анастасия Филипповна извлекла его из шкафа и аппетитно облизнулась. Вскоре от бывшей любви не осталось и следа. Аглашка полагала, что барыня тронулась умом, но виду не подавала и беспрекословно исполняла ее капризы. Петр Иванович, собравшийся простить супругу, узнал о новой беременности, перестал привозить деньги лично и передавал их с посыльным.

Пьяный пономарь покосившегося храма вскарабкался на звонницу. Окинув окрестности рассеянным взглядом, он поплевал на мозолистые ладони. Взялся за привязанную к колокольному языку веревку, потянул ее на себя. Потом резче и сильнее. Вязкий и густой, как мед, звон тяжелым потоком обрушился вниз, покатился по булыжным мостовым. Отражаясь от стен домов, вспугнул ворчливых галок, облепивших распятые на небе кресты.

Попрошайки неистово закрестились и стали во весь голос требовать подаяния. То ли день был такой никудышный, то ли убогие не вызывали сострадания, но милостыню подавали неохотно. Нищие негодовали. От такой несправедливости солнце закатилось за тучку и бросило тень на цитадель истины.

Говядин готовился принять очередные роды. Он закатал рукава и уложил беременную женщину на диван.

– Тужьтесь, голубушка, тужьтесь! – давал он указания, подкрепляя их витиеватым матом.

Ругательства из его уст звучали безобидно, скорее – ласково, как молитва, как заговор против всего нехорошего. Анастасия Филипповна напряглась, судорожно вцепилась пальцами в обшивку дивана. Гримаса боли стерла с ее лица привлекательность.

Стон роженицы походил на что-то прощальное, как крик журавлей, покидающих облюбованные места. Говядин склонился над будущей мамашей и собрался принять ребенка, но вдруг побелел и отпрянул. Не в силах справиться с потрясением, доктор упал в обморок. Старая акушерка, его помощница, машинально подхватила плод, смахивающий на гигантский кокон, охнула и выронила его из рук. От удара об пол тот треснул. Из образовавшейся щели показались длинные шевелящиеся усики. Размахивая руками, будто желала взлететь, старуха бросилась наутек. Косынка слетела с ее головы и пару секунд парила в воздухе, надеясь, что за ней вернутся. Однако старухе было не до этого.

Анастасия Филипповна смекнула, что снова родила нечто особенное. Попытка присесть не увенчалась успехом. Барыня с удив-лением смотрела на многочисленных бабочек, взмывших к потолку и облепивших стены.

Аглашка слышала, как хлопнула входная дверь. Предчувствуя недоброе, она бросилась к хозяйской спальне. Оттуда доносились шорохи и мольбы о помощи. Хотелось узнать, что происходит, но страх оказался сильнее. Девка прижалась к косяку и не решалась войти внутрь. Когда все стихло, любопытство взяло вверх. Аглашка заглянула в покои Мотыльковской. Ее взору предстала ужасная картина. Тысячи бабочек пожирали тело хозяйки. На полу лежал Говядин. Плотоядные насекомые не проявляли к нему никакого интереса. По всей вероятности, имел место наследственный каннибализм: самка пожирает самца, после чего ее пожирают только что рожденные дети. Сквозняк потревожил копошащуюся массу.

Бабочки устремилась в дверной проем, Аглашка – в бегство. Громко визжа и прикрывая ладонями поседевшие волосы, она выскочила на улицу. Вслед за ней, шурша крыльями: «Прах к праху! Прах к праху…» – неслась темная туча. Кровожадные бестии вырвались наружу и спешили занять места между оконными рамами в соседних домах.

Разговоры о случившемся не стихали довольно долго. Ажиотаж к ним подогревал доктор Говядин, бродивший по городу в пенсне без стекол и внимательно разглядывающий беременных женщин. В каждой из них он видел жертву извращенной любви, к каждой из них он относился с презрением и опаской. Как-то он подошел к бабе на сносях и долго пялился на нее.

– Поросенка родит! Никак, с кабаном согрешила! – уверенно заявил он окружившим его ротозеям и тут же получил в ухо от будущего отца ребенка.

После этого инцидента, дабы не тревожить горожан, Говядина поместили в приют для душевнобольных. Там он занялся углубленным изучением теории Дарвина и пришел к заключению, что в скором будущем, благодаря научным экспериментам, в эволюции человека возможны метаморфозы. Доктора не уделяли его прогнозам внимания, принимая все за бред умалишенного.

Аглашка вышла замуж за дворника и наплодила кучу детишек. Семейные заботы так утомили бывшую горничную, что она почувствовала непреодолимую тягу к путешествиям и сбежала с цыганским табором.