Читать книгу Облдрама - Александр Кириллов - Страница 11

Артемьева остановилась, поджидая Троицкого.

– Скорее, Сережа, мы опаздываем.

Она подхватила его под руку и потащила к театру.

– Жаль, что ты не поехал вчера со мной. Я бы познакомила тебя с классным режиссером. Так ты не сделаешь карьеру. Надо слушать старших.

– А я слушаю…

Артемьева скривилась и недоверчиво покачала головой:

– Что-то незаметно.

В проходной она спросила у дежурной, не было ли ей телеграммы.

– Если будет, найдите меня. Это очень важно – муж должен приехать.

Почти все актеры собрались в зале, только несколько заядлых курильщиков еще торопливо докуривали в дверях сигареты, кашляя от глубоких затяжек и обжигая кончики пальцев.

– Чем ты намерен заняться вечером? – поинтересовалась Артемьева.

Троицкий пожал плечами.

– Идем к нам в общежитие. Сегодня Олег уезжает. Тебе не помешает это знакомство… на будущее. Да?

Их места в простенке рядом с дверью были заняты, пришлось садиться на свободные.

– Сережа… вы мне позволите вас так называть?

По светлым брюкам, туго обтягивавшим женские ляжки, Троицкий, не поднимая головы, догадался, что перед ним стоял Юрий Александрович.

– Мне бы хотелось сказать вам несколько слов, – чопорно начал Горский.

Сидевшие неподалеку актеры с любопытством прислушались. Кто-то, подсуетившись, перебрался к ним поближе. Троицкий встал.

– Ваши чувства, – продолжал Юрий Александрович, – мне понятны. Но если вам трудно поддерживать хотя бы внешние приличия…

Троицкий с недоумением слушал его. Каким же старым было это лицо. Он даже растерялся при виде морщин, прорезавших белую рыхлую кожу Горского, только губы подвижные и резко очерченные, выглядели ещё молодыми.

– Я совсем не требую, чтобы вы со мной здоровались…

– А я разве с вами не поздоровался?

– Да, не поздоровались, – мягко упрекнул его Юрий Александрович. «Ты ненавидишь меня», – говорил Троицкому его сочувствующий взгляд.

«Нет! – хотелось ему крикнуть в ответ, – нет у меня к вам ненависти». Но по какой-то неписаной традиции он должен был его ненавидеть. Он заметил, что все от него этого ждали, в его словах и поступках искали это чувство – и находили, не осуждая, а соболезнуя. Что ж ему теперь, обниматься с Юрием Александровичем, чтобы их разуверить? «Будь проклята моя рассеянность», – ругал себя Троицкий. И когда в зал вошел Книга, он, поздоровавшись, вдруг улыбнулся ему, просто так, от злости на себя. Тот холодно пробурчал что-то в ответ и подозрительно оглядел всех. Троицкий почувствовал, в какое замешательство привела Книгу его улыбка. Михаил Михайлович рыскал по залу встревоженным взглядом, будто высматривая кого-то, и, отыскав Юрия Александровича, довольный порозовел.

– Вы, я слышал, жаловаться ходили, – он повернулся к Троицкому. – Это я вáм говорю, – хмуро кивнул он, сделав упор на слове «вам». – Вы бы задумались лучше, куда пришли. Пока с вами работать нельзя. – Книга сделал нажим на слове «нельзя». – Гонору много, а умения пшик. – Он переждал одобрительный смешок Фимы и устало кивнул: – Ну, идите, репетируйте. Посмотрим, что вы можете.

– Попрошу всех на площадку, – скомандовала Клара Степановна из своего угла.

Троицкий чувствовал себя так, будто его вдруг, как подопытного кролика, окунули в прорубь и, вытащив на мороз, с интересом наблюдают, что с ним будет дальше.

– Сейчас начнем с общей сцены. Рассаживайтесь. Артемьева, что вы не знаете? Эту сцену мы репетировали в прошлом сезоне достаточно, чтобы её знать… Вы в центре, вы справа от нее, а вы… Ну, прошу, начнем. А что это вы, Троицкий, с ролью, и текст не выучили?

– Но, Михал Михалыч, я ни разу… в этой сцене…

Глаза у Книги сузились, сделавшись как две колючки.

– Вы будете работать? – холодно спросил он.

– Буду, – зло ответил Троицкий и спрятал листок с текстом в карман.

Дальше всё было разыграно умело, как по сценарию.

– Я вижу, вы сегодня не готовы к работе, – остановил репетицию Книга, недовольный тем, что Троицкий произносил свои реплики под суфлера. – Лучше бы роль учили, вместо того, чтобы бегать по кабинетам. Доказывайте нам здесь, на площадке, если…

– Я знаю текст… в тех сценах, которые мы с вами разбирали. Эту я прохожу в первый раз…

– Почему же остальные знают?

– Мы же её репетировали, Михал Михалыч, в прошлом сезоне, – вступилась Артемьева.

– А если репетировали, то сыграйте мне, а не жуйте текст. В чем смысл вашей работы над текстом роли? Вы должны найти в каждой фразе главное слово, так сказать, её нарыв, к которому притягиваются остальные в силу болевого импульса. Вот вы, – он указал на Троицкого, – какое слово в вашей фразе может быть таким нарывом?

– Я не знаю.

– Вы что, не понимаете, о чем я вас спрашиваю?

– Не понимаю.

– Юрий Александрович, а вам понятен мой вопрос?

– Да, Михал Михалыч.

– Вы, – ткнул Книга пальцем в Троицкого, – или неуч, или злостный саботажник. Прочтите эту фразу еще раз.

Троицкий прочитал.

– Я не просил вас читать. То, что вы умеете читать, я уже понял.

– Что же вы хотите?

– Осмысленной речи, – взревел Михаил Михайлович. – Вы бессмысленно болтаете слова, вы ничего не можете, рано вам еще выходить на сцену в такой роли. Плохо вас там учили в Москве. Может быть, вы и способны, но плохо обучены. Я отказываюсь тратить на вас время. Мы выпускаем этот спектакль к дате. Освободите площадку. А вы, Юрий Александрович, – решительно махнул он рукой, – прошу вас, займите его место.

– Здорово он тебя уничтожил, класс, – внятно сказал Рустам.

Троицкий долго не мог выбраться из-за стола. Наконец, кое-как отодвинув стул, вышел в коридор, лопатками чувствуя на себе взгляды актеров, проскочил мимо дежурной, склонившейся над книгой, и толкнул дверь на улицу. «Собрать сейчас вещи и вечером в Москву». Навсегда – от этих козней, Михаила Михайловича, всей этой камарильи… «Они думают, – всё спорил он с кем-то, – что знают что-то, что мне неизвестно». Он вздохнул и зло подумал: «Выучились, как обезьяны, по звонку кидаться к кормушке и вопить дурными голосами». Это кричала в нём боль, но он не находил слов, чтобы её заглушить…

Неспешно шествовали мимо прохожие, проносились машины. Щурясь, смотрел он на нежаркое осеннее солнце… Хлопнула дверь.

– Сережа, – обрадовалась Артемьева. – Какой же ты молодец, что дождался меня. Сегодня идём к нам на прощальный банкет… Олег устраивает.

Она взяла его под руку.

– Да, тебе грозит выговор за самовольный уход с репетиции. Это уж они для тебя сделают. Арик Аборигенович еще не представился?

– А кто это?

– Боже мой, значит, ты еще невинен. Арик Аборигенович заведующий труппой. Наверное, мается уже, горемычный, в хоромах репконторы, ждет не дождется тебя с объяснительной запиской.

– Он что, татарин?

– Почему? Ах, нет. Вообще-то папу его звали как-то по-другому, но в театре уже никто не помнит – как. Все его испокон веку зовут Арик Аборигенович. Он откликается. Ладно, у нас еще будет время поговорить о нём. Я очень голодна.

После обеда она потащила его в химчистку. Из химчистки они зашли в магазин. Оттуда в прачечную. Из прачечной в библиотеку. Из библиотеки в Дом культуры, где Артемьева вела кружок, и уже оттуда, когда совсем стемнело, поехали в общежитие.