Читать книгу Облдрама - Александр Кириллов - Страница 16

Перед началом утренней репетиции кто-то распустил слух, будто приехал главный. Говорили даже, что он, якобы, хочет посмотреть прогон, и поэтому начало репетиции задерживается.

Актеры притихли, настороженно выспрашивая друг у друга: «Вы его видели? Ну, какой он?» Какой он – от этого зависело многое. Кто станет фаворитом, а кто уйдет в тень? Какой репертуар он любит? На кого делает ставку – на стариков или молодежь?

– Ничего, ничего не знаю, – отбивалась от артистов Клара Степановна, – всем велено в зал, не задерживайтесь.

В проходе между сценой и первым рядом партера нервно переминался с ноги на ногу директор.

– Идите к нам, поближе. Вот сюда, в первые ряды, – приглашал он артистов.

Тут-то все и заметили мужчину с набриолиненными волосами. Он сидел перед директором, полуобернувшись к залу, и с нескрываемым интересом разглядывал актеров, толпившихся у кресел.

– Товарищи, – торжественно, с высокой ноты начал директор свою речь, – я облечен властью представить вам сегодня…

– …после совещания, на пресс-конференции выступил заместитель плановой комиссии… – вдруг громко, на весь зал, сообщило радио.

– Что это? – оглянулся директор на помощницу режиссера.

– Сейчас узнаем, – опередил её Крячиков, и бросился из зала.

– Готовность номер один, – тихо, но внятно сказал рыжий актер.

– Просто, у него не-коммуналка-бельность, – уточнил Куртизаев.

– Это, кажется, из будки, Игнатий Львович, – доложил Крячиков, вернувшись в зал. – Из будки радиста. У него репродуктор испорчен, то молчит, то говорит.

– Пожалуйста, – обратился к нему директор, – потрудитесь, чтобы это… его, значит, выключили. Итак, наш новый главный режиссер, – продолжал директор, – Игорь Станиславович Уфимцев.

Все зааплодировали, неуверенно, но громко, искоса поглядывая друг на друга.

– Я уже… – встал Игорь Станиславович, улыбаясь Книге, – пообещал Михал Михалычу, что надеюсь приручить его к своей методе…

– …прирученный кит-нарвал по прозвищу Шаму, – вещал из будки радиста диктор хорошо поставленным голосом…

– Да что он себе там позволяет, – взорвался Михаил Михайлович, глядя на будку радиста.

– …он позволяет своим укротителям кататься на нем верхом и чистить ему зубы специальной щеткой.

– Выключите кто-нибудь радио, – заорал директор,

– Будка закрыта, радист еще не пришел, – выкрикнул уже с яруса Крячиков. – Что делать?

– Тушкин где? – рявкнул Михаил Михайлович, багровея. – Где завтруппой?

Из последнего ряда что-то живое стремительно переместилось к сцене.

– Я здесь, Михал Михалыч.

– Делайте что-нибудь!

Живое обмерло и исчезло.

– Кто это? – спросил Троицкий у рыжего артиста.

– Как, вы еще не удостоились? Пора. Это заведующий труппой, наш Арик Аборигенович.

– А-а, я уже слышал про него.

– Только слышали? Скоро увидите в лицо, – тихо, сквозь зубы, вытолкнул из себя рыжий артист.

– Михал Михалыч, – суетился на ярусе Крячиков, – я в окно попробую.

– Хоть в пасть киту-нарвалу полезет, – комментировал Фима Куртизаев. – Ему квартиру обещают.

Крячиков, взобравшись на спинку кресла, ухватился за створку окна.

– Здесь покрашено, – крикнул он, балансируя на округлой спинке.

– Дайте ему газеты, – посоветовал рыжий актер, – чтобы не замарался.

Кто-то отговаривал Крячикова лезть в окно. Куртизаев советовал ему, как это сделать лучше, кто-то, уже не стесняясь, смеялся. Директор оцепенело смотрел наверх и беззвучно шевелил губами. Он, видно, собирался о чем-то сказать, но в последний момент раздумал.

– Пусть лезет, лезь! – ревел из зала Рустам. – О, дайте, да-айте мне свободу!..

О главном забыли. Тот молча стоял у сцены, рядом с директором, склонив набок голову, и то закручивал, то раскручивал колпачок авторучки.

Наконец постелили газеты. Тушкин, ворвавшийся в ту же минуту на ярус, оттолкнул Крячикова и сам влез в окно.

– Обошел, дьявол, – всплеснул руками дядя Петя.

– Смотри, осторожнее, у тебя же ишиас, – кричал ему Рустам.

Радио замолкло.

– Товарищи, – облегченно вздохнул директор, – Игорь Станиславович…

– Вам кто позволил влезть ко мне в цех! – донесся из радиобудки визгливый голос радиста.

– Товарищи, – взмолился директор, – прекратите это…

– Чтобы это было в последний раз, – высунувшись из окошка в зал, кричал радист, – у меня тут материальные ценности, вы меня слышите?..

– Товарищи, – выдержав паузу, повторил директор, – Игорь Станиславович что-то хотел нам сказать… Вы будете говорить, Игорь Станиславович? – спросил он с опаской, безнадежно упавшим голосом, уже не в состоянии вернуться к тому торжественному тону, с которого начал представление главного.

– Нет, – спокойно ответил Уфимцев, – давайте меньше разговаривать, особенно на репетициях – от души нам этого желаю… А с труппой я познакомился, Игнатий Львович… вот в такой непринужденной обстановке.

И он ушел в сопровождении директора.

– Минутку внимания, – громко крикнул с яруса Арик Аборигенович. – Игорь Станиславович всех просил, по мере освобождения от репетиции, подходить к нему в кабинет для беседы.

– Ну, начинается, – проворчал рыжий артист.

Остальные никак не отреагировали на приглашение главного. Только долговязый старик, дядя Петя, потрепав пальцами бровь, чуть заикаясь, сказал:

– В-вот эт-то я па-анимаю… ч-человеческий п-под-ход, – и энергично рассек ладонью воздух.

– Все слышали? – начальственно оглядел артистов Арик Аборигенович, – появившись в партере, измазанный в краске, с липкими руками.

– Да слышали, слышали, – отмахнулся от него Рустам, – ты лучше скажи, где пропадал? Что это тебя видно не было?

– Болел, – коротко отрезал Тушкин, и исчез.

Когда началась репетиция, Троицкий заметил в глубине зала незнакомую женщину в красных очках, которая что-то помечала у себя в блокноте.

– Сеня, – дернул он за рукав Вольхина, – а это, кто там?

Вольхин посмотрел в зал, заслонясь ладонью от света прожекторов.

– Не знаю. Первый раз вижу.

– Что? – обернулся Крячиков, пока Михаил Михайлович что-то втолковывал Артемьевой, – это? Жена главного, Ольга Поликарповна.

Он успел всё уже выведать об Уфимцеве.

– Я ему прямо скажу, – делился он с Троицким, – какой тут, к черту, творческий процесс, квартиры нет. Жена поедом ест. Я, вместо роли, её тексты на репетициях шпарю.

– А что это она вписывает в блокнот?

Рыжий актер, который внимательно прислушивался их разговору, скосил глаза в зал на жену главного, и не без ехидства предположил:

– Мизансцены записывает.

– Зачем?

– Играть, наверное, собирается.

– А что ей у нас играть?

– Героиню, – с недоумением уставился «рыжий» на Троицкого.

– А куда же Галю? – допытывался Троицкий.

– Туда же, куда и вас.

– Она же… – Троицкий кивнул в зал, – старая.

– Как вам повезло, что она вас не слышит, – подавил усмешку рыжий актер. – У жены главного режиссера нет возраста, запомните это на всю жизнь.

– Послушайте… э-э-э… вы… – промычал Книга

– Артемьева, – подсказала Михаилу Михайловичу помощница режиссера.

– Да-да… какой у вас здесь текст? Ну, прочитайте, – и, не дав ей закончить, развел руками, – это же совсем не то. Что вы нам тут играете?

И он стал ей снова что-то раздраженно объяснять.

– Я же так и делала, Михал Михалыч, а вы мне сказали – не надо.

– Плохо, значит, делали.

– Вчера вам всё нравилось.

– Вы будете со мной спорить?

– Значит, я тупая, Михал Михалыч, давайте еще раз…

– Инна, – окликнул он Ланскую, – чем вы заняты? Ну, пожалуйста, давайте.

Инна тотчас же сунула помаду и зеркальце в сумку, и с миной примерной ученицы на лице посмотрела в сторону Михаила Михайловича. На губах у нее дрожала улыбка.

– Не девочка, а всё в невинность играет, – услышал Троицкий глухое ворчание «рыжего»».

Эта вскользь брошенная Шагаевым фраза переключила внимание Троицкого с Артемьевой на Инну. Та сидела нога на ногу, упираясь в пол каблучком, и, едва сдерживая улыбку, покусывала блестевшие темной помадой губы.

– Нет! Всё! Стойте! Вы… меня не понимаете. Это я, наверное, тупой? – вдруг громко, на весь зал, заявил Михаил Михайлович, остановив репетицию.

– Понимаю я, – убежденно настаивала Артемьева, начиная всё заново.

– Нет, не понимаете, – демонстративно прервал её Михаил Михайлович.

– Понимаю, – в исступлении кричала ему со сцены Артемьева.

И все повторялось сначала.

– Молодежь! – пыхтел Михаил Михайлович. – Плохо, плохо обучены. Не можете! Рано вам такие роли играть.

Троицкий тут же впился в него глазами, но Михаилу Михайловичу было не до него. Теряя самообладание, он что-то тщетно вдалбливал мрачной, оцепеневшей Артемьевой.

– Я так и делаю! – отчаянно защищалась она.

– Ни черта вы не делаете!

– Как же не делаю, Михал Михалыч?! – орала Артемьева, чуть не плача.

– Перерыв, – не дослушав её, объявил Книга и покинул зал.

– Пойдем чаю выпьем, – предложил Вольхин.

– Нет, я к главному.

Троицкий спрыгнул со сцены и бросился через зрительный зал к выходу. Краем глаза он заметил, как Инна поднялась со стула, пропуская жену главного, которая тоже встала, собравшись уходить, и Троицкий, заглядевшись на Инну, столкнулся с Ольгой Поликарповной в дверях. Она недружелюбно отодвинула его и, ни слова не говоря, прошла мимо. Но этого оказалось достаточно, чтобы увидеть вблизи её лицо, большие серые немигающие глаза.

– И ч-ч-что это главные т-таких дылд выбирают, – шепнул сочувственно дядя Петя, – ишь, пава какая…

– Хозяйка пошла, – уважительно произнес Рустам.

– Оля! – раздался в фойе радостный вскрик Юрия Александровича.

Из полутьмы зала Троицкого окликнула Артемьеву, делая ему умоляющие знаки, чтобы он не уходил.

– Помоги мне, – схватив его за руки, заглядывала она ему в глаза. – Ты один мне можешь помочь… Мой муж… ну, ты помнишь, когда он приехал, и ты ночевал в моей комнате… Ну, объясни ты ему, что… в общем, что у нас тогда ничего не было, о чем я очень жалею, – вдруг обдала она его тлевшим под спудом жаром.

– Разве он не видел, что я спал один?

– А он говорит, что я услышала его шаги и перебежала к Паше.

– Через стенку?

– Ну, я прошу тебя, что тебе стоит. Это же… Я боюсь его.

– Не буду я с ним разговаривать.

– Нет, будешь, – вдруг обозлилась Артемьева, но тут же снова поменяла тон на жалобно-просительный: – Я тебя очень прошу. У меня вся личная жизнь к черту летит. Он потолкался здесь в кулисах, и совсем помешался – бросай ему театр, и всё…

В зал стали возвращаться актеры, и Галя торопливо отсела от него.

Репетиция возобновилась.

Жена главного больше не появлялась. Михаил Михайлович демонстративно пропускал сцены, в которых была занята Артемьева.

Зато Инне пришлось поработать вдвойне. Сегодня она была в ударе, всё у нее получалось, замечания Книги схватывались на лету, она была на сцене легкой, непринужденной, что даже Мих-Мих, при всей его придирчивости, только сопел и довольно потирал руки.

Всю репетицию Троицкий любовался Инной, наблюдая, как она слушает, смеется, или тихо сидит в кулисах, пережидая монологи Михаила Михайловича, и жует конфеты, причем так аппетитно, что даже Троицкий, никогда не любивший сладкого, проглатывал слюнки. И вдруг до него дошло: странно, но с самого утра он сегодня неотрывно следует за нею взглядом.

После репетиции Михаил Михайлович отпустил всех, кроме Горского. Его задержали на часок, чтобы помочь войти в спектакль новой актрисе. Этой актрисой была жена главного.

Троицкий заторопился, надеясь со второй попытки попасть к Уфимцеву в кабинет, и снова он натолкнулся в дверях на Ольгу Поликарповну.

– Да что это, в самом деле! – раздраженно отшатнулась она и, проходя, локтем ткнула его в бок.

«Ничего себе, – подумал Троицкий, оглядываясь, – ну и ручка».

Из кабинета главного вышел Фима Куртизаев. Он улыбался, склонив набок голову.

– Там есть кто? – спросил Троицкий.

– Иди, иди, – дружески подтолкнул его Фима и плутовато подмигнул.

Маленький брюнет с голубыми глазами встретил Троицкого так, будто его-то он и ждал. Уфимцев был несколько скован, сидя в кресле главного режиссера, как бы стеснялся своего положения.

– Одну минуточку, – предупредил он, сняв трубку, и стал куда-то названивать, приветствовать какого-то Иллариона Яковлевича, передал привет из министерства, обещал обязательно побывать у него.

– Значит, вы только что из Москвы, это хорошо, – одобрительно кивнул он, положив на стол руки и сплетя пальцы. Взгляд у него был томный, мягкий, очень смущенный, в то время как тёмные вьющиеся волосы нахально блестели. – Я тоже закончил московский вуз. Вернее, саратовский филиал школы-студии МХАТ. На экзамен к нам приезжала сама Тарасова, Алла Константиновна. Как мы волновались! Учиться у таких мастеров и попасть сюда…

Он задумался, потрескивая суставами пальцев, и вдруг улыбнулся.

– Как вы находите Михал Михалыча? Не очень старомоден?

– Я не понимаю… – начал было Троицкий.

– Да всё вы понимаете. Все вы всё понимаете. Не может он уже ничего. Дал я ему в спектакль своих актеров, чтобы спасти премьеру от провала, но это мера половинчатая… Вас как зовут?

– Сергей.

– Ну, какой вы Сергей, вы взрослый, самостоятельный человек, творческая единица. Ваше отчество?

– Викторович.

– Вот я и говорю, Сергей Викторович, нельзя нам с вами учиться у Михал Михалыча. Ничего он не сможет нам дать после Аллы Константиновны и Пал Михалыча. Это ясно. Но нам с вами необходимо взаимопонимание. Надо стать единомышленниками. Вот, что мы можем ему противопоставить – коллектив единомышленников. Мы с вами должны иметь для этого, да-да, ясную творческую позицию. Например, как мы с вами смотрим на современное искусство? На какие общественные процессы мы, объединившись, в состоянии повлиять? Кто герой нашего времени? Удивительно, знаете, что там, где я работал, об этом никто не хотел думать. Не знаю, как можно ставить спектакли, не разобравшись в существе этих вопросов? Вообще, доложу я вам, я наблюдаю в театре какую-то странную апатию, особенно среди молодежи. Обязательно об этом скажу. Какая-то безынициативность во всём, даже в их желаниях, которых, по существу, и нет. Вы это заметили? А спрашивается: чего, собственно, нельзя? Всё можно, в пределах разумного, не так ли? Я, между нами, очень бы хотел, Сергей Викторович, чтобы именно вы взяли на себя инициативу и немного всколыхнули нашу молодежь. Вы только что из Москвы…

– Я как раз собирался к вам… Тут родилась идея… Я говорю о самостоятельном спектакле…

– Очень хорошо. Умничка вы. Репетируйте, я поддержу.

– Значит, нам можно…

– Конечно, и не только можно – нужно, и смелей. Вас ждет впереди много интересной работы. Это я обещаю. В этом сезоне… или, может быть, в следующем буду ставить «Чайку». А пока я прошу вас, Сергей Викторович, не вступайте в конфликт с Михал Михалычем. Нам надо выпустить спектакль и открыться. Помогите мне, сыграйте этого… ну, вы знаете, о ком я говорю, а потом мы серьезно займемся нашими делами.

Последние слова он проговорил скороговоркой.

– Ну, я рад, что мы с вами познакомились, – Уфимцев поднялся с кресла, – надеюсь, мы найдем общий язык, и обязательно будем единомышленниками…

Уже в коридоре Троицкий поймал себя на том, что он улыбается, и не может удержаться от распирающей его изнутри улыбки, как это было с Фимой, которого он встретил накануне у кабинета главного.