Читать книгу Под открытым небом. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 2 - Александр Малиновский - Страница 16

…Когда Ковальский вошёл в приёмную, секретарь Светлана приветливо улыбнулась:

– Заходите, Александр, Валентин Сафронович говорил о вас. В кабинете двое: Самарин и тот «Лановой», которого Александр видел здесь раньше.

Выйдя из-за стола и протягивая руку, Самарин сказал:

– А это наш молодой, но очень перспективный инженер Ковальский.

Александр кивнул сдержанно головой.

– Виталий Викторович, – представился гость. Руки он не подал и не встал.

Ковальский присел к столу.

Самарин, продолжая, очевидно, начатый до него разговор, произнёс:

– …такие объёмы, такие масштабы – архиважны! Но эти же масштабы и умножают воздействие на среду обитания. Так обстоят сейчас дела в Чапаевске. Я родом оттуда. При выпуске отравляющих веществ столько заболеваний и отравлений было во время войны! И сейчас хлорорганика делает своё… И наша нефтехимия…

– Ты хочешь сказать, надо сокращать производства?

«Кто позволит?» – спросил мысленно Ковальский.

– Нет, я не за это, – чётко ответил Самарин. – Не за сокращение. А за создание малоотходных технологий. За то, чтобы сам процесс, как таковой, был безопасным для окружающих. Науке надо крепко над этим поработать. И отраслевой, и вузовской. Вот увидишь: партия за это дело скоро серьёзно спросит. Инженеров надо со студенческой скамьи учить беречь природу. А вы, проектировщики, совместно с исследовательскими институтами должны создать общую концепцию…

– Да… да… Возможно, ты прав… Вы тут, в глубинке, надышались отравой. Острее чувствуете… Давай заканчивать – парень мается, – гость посмотрел на Александра.

Едва они остались вдвоём, Самарин быстро переключил внимание на Ковальского.

– Александр, я понимаю, тебе тесновато в рамках твоей должности, но так получилось. Сейчас открылась возможность заняться заводской наукой. Освобождается должность начальника лаборатории фенола-ацетона. Я предлагаю её тебе. Исследований – непочатый край. Давай решай. Там можно и диссертацией заняться.

Предложение было неожиданным.

– Я не думал о лаборатории, – начал Александр. – В цехе столько можно сделать…

«Наверное, не то говорю», – засомневался Ковальский и замолчал.

– Решай, – повторил Самарин. – Пока есть возможность. Определишься – приходи, не затягивай…

…Выйдя из кабинета, Ковальский спросил Светлану:

– А кто этот Виталий Викторович? Ну, у Самарина который был?

– Главный инженер проектного института, из Москвы. Он часто бывает, особенно после того, как Валентин Сафронович защитил кандидатскую.

Когда Ковальский был уже на первом этаже, его окликнул Костров – заместитель главного по производству.

– Что невесел?

– Получил предложение перейти в лабораторию фенола-ацетона.

– Кто предложил?

– Самарин.

– Странно… Ну-ка, пойдём ко мне.

Когда они расположились в кабинете, Костров произнёс:

– Буду рассуждать просто. Не хочу тебя захваливать, но сейчас ты на стремнине, на бурном потоке. Ты можешь стать, ну, хоть министром! Понимаешь? А уйдёшь в лабораторию – осядешь в тихой заводи. И все про тебя забудут. – Костров встал и прошёлся: – Это хорошо, что Самарин предлагает. Но говорят же, что корабль может затонуть и в порыве попутного ветра… Примерь на себя. Не такой ли случай?.. А встречный ветер несёт большую силу. Ты на взлётной полосе сейчас… Выбор за тобой и от него многое зависит.

…Через два дня Ковальский отказался от предложения. А через месяц Самарин уволился с завода и принял кафедру общей химической технологии и охраны окружающей среды в политехническом институте.

Ковальский эту весть воспринял с грустью. Калашников, Засекин, Самарин – таких людей, высвечивавших истинное в жизни, он очень ценил.

«Из близких, подобных этим, кроме родных, у меня только Проняй да Синегубый, – невесело подумал он. – Мои наставники… профессора…»

* * *

В следующую встречу с Руфиной Александр ночевал у неё в гостинице и рассказал ей об Анне и сыне.

Они долго не засыпали.

– Хорошо бы подарить ему сестрёнку, когда поженимся, понимаешь? – говорил он, целуя её в мочку уха.

Её это возбуждало. Она вся подрагивала. Длинные ослепительные ноги мелко вибрировали. Волнение быстро передавалось ему. Он знал, что такие моменты она ждала сама, и помогал ей.

Но сейчас с ней что-то случилось.

– Ты так быстро устала? – спросил он, трогая губами завитушки волос около уха.

– Саша, это же так серьёзно – взрослый сын!

– Ну, какой он взрослый, пацан восьмилетний.

– Ничего себе, – произнесла она, переворачиваясь на живот и пряча лицо в подушку.

Александр потрогал рукой молчаливо притаившуюся голову Руфины и сказал, вставая:

– Не волнуйся, поедем в село, увидишь Сашу и всё уладится. Поедешь со мной? – спросил он.

– Да, – откликнулась Руфина.

* * *

Руфина неплохо пела. Закончила музыкальную школу, была даже дипломанткой каких-то фестивалей.

Вскоре в гостиничном номере она спела и «Калитку», и «Ночь светла». Александр знал эти романсы и слегка подпевал.

– Хочется спеть не вполголоса, а по-настоящему, – сказала она однажды. – И с сопровождением. Но где?

Александр повёл её во Дворец культуры. И там, в репетиционной комнате, аккомпанируя себе на фортепиано, Руфина пела под аплодисменты собравшихся работников Дворца.

Ковальский был счастлив.

Когда закончила петь, Александр, волнуясь, неожиданно для себя спросил:

– А можешь сыграть полонез Огинского?

– Могу, – легко ответила она. И не успел он в смятении что-либо сказать, как в комнате разлилась знакомая удивительная музыка, наполняя сердце щемящей радостью и благодарностью ко всему, что есть и что будет.

Небольшая репетиционная комната в затуманенных глазах Ковальского утратила свои границы. Превратилась в просторную летнюю душистую лесную поляну, посреди которой, как нарядные бабочки, порхали светлые одноклассницы Шурки Ковальского. А меж ними – самая лёгкая и самая загадочная – Верочка Рогожинская. Собрала букетик летних цветов и издали то ли хотела дать его Ковальскому, то ли призывала вместе порадоваться цветам – протягивала ему, не замечая лукавых глаз подружек.

«Как это давно было и как много всякого потом случилось. Узнала бы меня Верочка, если бы встретила? И какой она стала во взрослой жизни? Я знал её совсем маленькой. Хрупкой и воздушной…»

– Сашенька, что с тобой? Так нельзя… Ты настолько восприимчив к музыке?

Он услышал сквозь смех одноклассниц, шумевших на солнечной поляне, голос Руфины и очнулся.

Окончив играть, Руфина подошла и провела рукой по его лицу.

– Саша!

– Всё, всё, всё… – смутившись, выдохнул он.

Руфина мягко улыбнулась.

Она была похожа сейчас на молодую жизнерадостную учительницу, а он – на подростка-школьника.

* * *

Во всей процедуре вступления в партию особенно «досталось» Ковальскому на парткомиссии в горкоме.

Комиссия удивила своим составом. Все довольно пожилые люди. А одна старушка, про которую говорили в приёмной, что она видела живого Ленина, еле передвигалась. Старая большевичка имела весьма решительное, даже суровое выражение лица.

…Ковальский сел к краю стола и ему начали задавать нехитрые вопросы. На первые два ответил односложно. Третий задала «видевшая Ленина».

– Знаете ли вы, что в нашем небольшом городе есть улица Чернышевского?

– Да, – подтвердил Ковальский. – Знаю. Я живу на ней.

Такой ответ не смутил её.

– А кто такой Чернышевский? – строго прозвучал вопрос.

Ковальский не сразу ответил. «Ну, что она, в самом деле? Один спрашивает, читаю ли я газеты, эта… Может, забыла, поэтому и спрашивает?»

– Что же вы молчите? – старушка отодвинула от себя на середину стола лист бумаги и в упор взглянула на Ковальского. Удивлённо так смотрела и долго.

Ковальский хотел, было, уже ответить, но старая партийка опередила:

– И вы не знаете, что он написал? Какой роман?

– Если иметь в виду «Что делать?», то мы могли бы все не знать о нём, если б Некрасову не вернули потерянную им рукопись этого произведения.

– О чём вы? – строго проговорила старушка. – Не понимаю. По существу вопроса можете отвечать?

Так получилось, что всего месяц назад совершенно случайно Ковальскому в заводской библиотеке на глаза попался роман «Что делать?». Пробежав предисловие, поразился тому, что в школе этот знаменитый роман, «глубоко перепахавший» Ленина, его оставил равнодушным. Перечитав в общежитии книгу под ироничным взглядом Суслова, Александр узнал для себя много любопытного.

Пауза затягивалась. Ковальский почувствовал: надо отвечать «по существу», иначе будет поздно.

«Бухнуть, что ли, им всё сразу… или по частям?» – вертелось в голове.

– Работу над романом Чернышевский начал на пятом месяце заключения в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, где содержались наиболее опасные, с точки зрения правительства, преступники. Это было в декабре 1862 года.

Лица членов комиссии повернулись к говорившему. Ковальский решил продолжать:

– Кто такой Чернышевский, крепостники понимали уже тогда. Они знали, куда звал Чернышевский передовую интеллигенцию и народ своими статьями. В их глазах он был «коноводом юношей», «вредным агитатором». Они видели, что Чернышевский и его единомышленники готовят взрыв революции. После опубликования в журнале «Современник» в 1863 году цензура роман запретила. Его переиздали лишь в 1905 году.

Председатель комиссии, грузный, седой Рябинин хотел, было, прервать говорившего, но в последний момент не осмелился. Его рука, поднятая над столом, замерла и он не торопился ею пошевелить. «Занятный молодой человек! Про Плеханова не начнёт ли кто спрашивать? – усмехнулся про себя. – Не уморил бы».

Голос Ковальского, спокойный и уверенный, всем пришёлся по душе.

…– Могучей фигурой «особенного человека» – Рахметова автор ответил на вопрос «что делать?» для освобождения России от самодержавно-крепостнического ига. И у Рахметова, и у Веры Павловны были свои прототипы. Об этом говорил сам Чернышевский. – Ковальский сделал паузу. Все молчали. «Им интересно, они всё перезабыли? Напомним». – В образе Веры Павловны отразились черты характера жены Чернышевского Ольги Сократовны, но основной прототип – её сестра Мария, – продолжал он. – Они дожили до Великой Октябрьской революции, Мария умерла в 1929 году, Ольга – раньше.

– Вот вам, Мария Степановна, и ответ! Говорите, молодежь мало интересуется историей? Ещё как! – Рябинин поверх очков посмотрел на Ковальского и предложил: – Может, не будем больше спрашивать Александра, а? Молчание – знак согласия. – Он добродушно улыбнулся, будто не замечал колючего взгляда старой заслуженной большевички.