Читать книгу Под открытым небом. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 2 - Александр Малиновский - Страница 8

В один из майских дней, сразу после многоголосых праздников, Ковальского пригласили к главному инженеру.

– Заходите! – сказала секретарь. – Вас уже ждут.

– Ничего себе «ждут»! – искренне удивился Ковальский. – Я не опоздал. Прийти раньше не значит прийти вовремя.

Секретарь мягко улыбнулась.

В кабинете, кроме хозяина и Самарина, незнакомый кряжистый человек лет сорока пяти.

Когда Ковальский после приглашения сел, главный инженер начал с места в карьер:

– В шестом цехе, вот, познакомьтесь – его начальник Ганин Василий Анатольевич, – кивнул он на кряжистого, – увольняется заместитель. Цех тяжёлый, не скрываем. Причём опасный. Без зама долго не может.

Главный испытующе посмотрел на Ковальского. Тот сидел, не шелохнувшись.

– Не удивляет, что предлагаем тебе такую серьёзную должность?

– Нет. Только почему именно в этот цех?

Начальник цеха то ли крякнул, то ли поперхнулся при таком ответе.

«С чего бы это он? – недоумевал мысленно Александр. – Так тяжело ему там работается?»

– Не будем торопиться, – произнёс Самарин. – Сходи, посмотри, через день-два скажешь, что надумал.

– Хорошо. Конечно, схожу. Через два дня буду готов для ответа.

– Но у нас условие, – произнёс главный инженер. Он посмотрел на начальника цеха. – Оставляем условие?

– Конечно, конечно, – торопливо ответил тот.

– Сначала поработаешь начальником смены после сдачи экзаменов. Надо знать всё досконально, а потом уж – и в заместители…

– Сколько продлится работа начальником смены? – Александр задал вопрос, думая про себя: «А кто же в это время будет исполнять обязанности заместителя? Там, наверное, есть претенденты».

Главный легко угадал его мысли.

– У нас есть начальник отделения – практик без высшего образования. Он поработает заместителем столько, сколько надо.

– Понятно, – ответил Ковальский, а про себя добавил: «Опыты ставят надо мной, осторожничают…».

* * *

…Новый цех поразил.

Если тот, в котором он работал, возглавлял технологическую цепочку и давал сырьё всем производствам предприятия, то этот, замыкая её, вырабатывал конечную продукцию.

Жёсткие параметры процесса: температура – до пятисот градусов, давление – около ста атмосфер – говорили сами за себя.

Александр походил по рабочим местам. Почитал инструкции, приехав для этого в «бешеный выходной» – последний день после ночных смен.

В цехе во всём просматривались дисциплина и слаженность. «Немудрено, – заключил Ковальский про себя, – этого требуют его особенности». Он насчитал несколько ситуаций в инструкции, которые, если не принять в несколько минут оперативных мер, могли привести к взрыву.

…Когда Александр вошёл в кабинет, пухлое розовощёкое лицо увольняющегося зама было неприветливо. Ковальский представился и сказал, что хотел бы поговорить.

– Слышал твою фамилию, – отозвался тот как бы нехотя. Потом, не отрывая взгляда от стола, произнёс: – И зачем ты сюда идёшь? – Голос у него тонкий и дребезжащий.

– Работать!

– Здесь нельзя нормально работать, понимаешь?

– Пока нет.

– Сейчас поймёшь! Иди смотри!

Он взялся за ручку и выдвинул левой рукой ящик стола.

– Иди, иди! Смотри!

Идти и смотреть было неудобно. Надо обойти восседавшего за столом хозяина кабинета, но его стул прижат к стене.

– А-а! – спохватился тот. Встал, задвинув стул в нишу стола, и отошёл в сторону. – Смотри!

Ковальский недоумевал: к чему эти манёвры?

В ящике оказались конфеты в ярких обёртках.

– Видел?

– Но… не понял, – ответил Ковальский. Ему начинала надоедать эта морока.

Розовощёкий пояснил, словно школьнику.

– Это «взлётные»! Дошло? Здесь каждую минуту находишься, будто на взлётной полосе. Момент – и ты взлетел. Такая технология.

– И ничего нельзя сделать?

– В Союзе семь таких цехов. Я посчитал: каждый второй год где-нибудь да грохнет. У нас последний раз было в шестьдесят четвёртом году. Такой же цех, только на первой очереди производства – под ноль. И пять смертей. Так что сосём «взлётные»… Ты обратил внимание, что цех на окраине завода? Неспроста: в случае взрыва меньше потерь.

Ковальский намеренно не отреагировал на услышанное. Спросил:

– И куда уходите?

– В Комсомольск-на-Амуре, заместителем главного по технике безопасности.

– Далековато!

«Так вот она какая, моя взлётная полоса, о которой говорил с двоюродным братом Пудовкиным».

– Беги, пока не поздно! – посоветовал розовощёкий.

«Чего он такой раскрасневшийся, словно только что по морозной лыжне бежал? – удивился Ковальский. – Разволновался…»

К проходной Ковальский шёл неторопливо. Пытался всё проанализировать. Советоваться не с кем.

За проходной встретил Сашку Караваева, с которым работал до перехода на дневное обучение.

– Голова, здорово! Я тебя пару раз издали видел. К нам на завод после института вернулся? Зря, думаю. Тут не прорвёшься, всё везде схвачено! И не мечтай в заводоуправление попасть. Не по уму берут… Свои везде.

– Да ладно, Сашк…

– Нечего ладить. Я третий год, как институт кончил. Пашу в рабочих, а у меня ещё и военное училище есть… Вон наш Сергейчев, замначальника цеха, смекнул давно, какие манёвры делать надо. Он может так, а я – нет.

– Ну и какие?

– Навострил лыжи в партком. Говорит, надо немного побыть секретарём, потом инструктором горкома партии. Зачем в борозде-то пыхтеть? Можно и около. Партийная должность – это такая добротная подкладка. Его слова. Из инструкторов горкома на должность ниже заместителя директора не прыгают! Смекаешь?

– Все помешались, что ли, на должностях?! Все трамплины ищут! А кто дело-то будет делать?

– Ладно, Ковальский, поработаешь теперь, поболее увидишь. Кое-что смекать начнёшь… Наивный пока – молодой специалист… А такие, как Сергейчев… Они страну крепко отяжелить могут… балласт.

…Через день Ковальский согласился на переход в шестой цех. «И Хризантеме легче, – вспомнил он о своём однокурснике. – Место освободится, кому, как не ему…»

…А Хризантема, закончив институт, привычек своих не менял. Всё как-то сам по себе. Вскоре женился и выписался из рабочего общежития.

Прошло ещё полгода, Хризантему не торопились назначать начальником смены. Стало известно, что выпивает в рабочее время с дружками. Руководство занесло его в «чёрный список».

Многих сгубила спиртовая река, протекавшая в цехе на окраине завода. Ручейки от неё растекались по всему заводу. И не только…

«У реки – и не напиться!» – провозглашали даже уже начавшие тонуть. Их хватало лет на пять-семь. «Горели синим пламенем» и дым улетучивался в никуда… Приходили другие…

* * *

Два стихотворения Ковальского напечатали через неделю после последнего разговора с Шостко. Такой оперативности Александр не ожидал.

Свои стихи в областной газете он обнаружил случайно, просматривая подшивки в красном уголке общежития. Номер был прошлого дня.

Ковальский быстро оделся и выскочил на улицу. «У ресторана, в котором мы сидели с Владой, есть газетный киоск, ещё один стоит около кинотеатра! Где ещё? У нас на заводе на автобусной остановке. Где-нибудь да остался хотя бы один экземпляр», – соображал Ковальский, шагая наискосок через двор к киоску «Союзпечать» в начале главной улицы города.

Нужной газеты в киоске не было. Он скорым шагом направился на площадь. И там не оказалось. Около кинотеатра ему повезло.

– Вот три газеты остались, – сказала полная чернявая девица и равнодушно зевнула.

– А ещё, посмотрите, нет?

– Куда ещё-то, солить, что ли?

Ковальский взял и, не удержавшись, в сторонке развернул одну из них.

«Раз газета опубликовала, то, может быть, стихи стоят того? То, что Шостко передал их, – это не по блату же? Не по протекции? Это совсем другое! Или и здесь: ты – мне, я – тебе? Так в искусстве не должно быть! Нет в этом опыта. Трудно разобраться».

* * *

Ковальский всё-таки решил побывать на заседании литературного объединения.

Непростое это дело – выкраивать время для поездок в областной центр при суматошной работе в три смены.

На четвёртом занятии дошла очередь до него.

– Знаете, в ваших стихах, как бы это сказать… – руководитель объединения пожевал губами, выдержал паузу и договорил внушительно: – не чувствуется знания жизни, не виден жизненный опыт. Всё слишком общее. Нет конкретики, без которой жизнь бедна, тем более – искусство.

– А какая конкретика нужна? – упавшим голосом спросил Александр.

Мэтр не спеша пояснил:

– Ну, вот, идёте по улице и у вас развязался шнурок на ботинке. Деталь?

Ковальский молчал, не понимая: надо ли отвечать и что отвечать?

– Деталь! – ответил сам себе наставник поэтической молодёжи. – Вот об этом и пишите!

– А что же тут писать? О чём? – удивился Александр.

– Ну, как? Об этом самом и пишите! Кстати, не пробовали писать прозу? – Завитушки дыма у курившего и одновременно говорившего человека, казалось, смешались в одно с его словами и получалось нечто искусственное и похожее на шаманство… – Попробуйте, у вас может получиться…

О шнурках Ковальскому писать не хотелось. Он решил, что такие занятия в литобъединении ему ни к чему.

Спустившись вниз, в холле второго этажа увидел известного поэта, у которого вышло уже несколько книг. Его имя в области на слуху.

«А-а, была не была», – решился Ковальский.

Поэт был не один. Рядом – холёная женщина с ленивыми грациозными движениями.

«Конечно, я, как с парашюта, сейчас на них прыгну. Не очень-то. Но куда мне деваться? Когда я ещё со своими рабочими сменами могу его встретить?»

Он не помнил отчества поэта, а по имени обращаться неудобно.

– Скажите, вы не могли бы посмотреть мои стихи?

«Боже мой, я, как Есенин в валенках перед Зинаидой Гиппиус. Сейчас спросят: что это у вас за гетры?»

Женщина томно и вяло взглянула на Ковальского и стала смотреть в окно.

Поэт с расстановкой, негромко выговаривая каждое слово, сказал доверительно:

– Молодой человек, я в своих стихах запутался. Никак не разберусь, а в чужих – и подавно… Извините…

«Барчук хренов, я ещё по стихам твоим тебя понял», – подумал Ковальский и двинулся к выходу.

Уже на улице, окинув взглядом огромное здание, из которого вышел, произнёс:

– Сюда я больше не ездок!