Читать книгу Terra Nipponica: Среда обитания и среда воображения - Александр Мещеряков - Страница 4

Наличие центра и периферии характерно не только для модели устройства мира, но и для внутреннего устройства страны. Территория Японии членилась на округа, провинции и уезды. Провинции являлись основным управленческим органом на местах. Они ранжировались по размеру и продуктивности (что имело значение для налогообложения) и по степени удаленности от столицы (исходя из этого определялся срок доставки налогов в столицу).

Поскольку государь считался хозяином контролируемого им пространства, он обладал правом давать имена его составным частям. Именно император осуществляет территориально-административное деление страны, дает имена провинциям и уездам, ранжирует их. В отдельных случаях император даже присуждает ранг природным объектам, которые сослужили ему хорошую службу. Так происходит с государем Ниммё, который присвоил ранг холму, на который он взобрался во время охоты, чтобы лучше видеть окрестности[46]. Император имеет право переименовывать пространственные объекты, отдавать распоряжения относительно того, какими иероглифами обозначить тот или иной топоним. В указе о составлении описаний провинций страны «Фудоки» говорится о необходимости дать благоприятные названия (присвоить «хорошие иероглифы»[47]) деревням и уездам, предоставить сведения об имеющихся в уездах полезных ископаемых, флоре и фауне, о качестве почв и происхождении топонимов, сообщить о древних преданиях и необычайных происшествиях давних времен. Таким образом, ставилась задача по инвентаризации пространства, находящегося под властью государей Японии[48].

Высшие силы вверили императору землю, которую он обязан содержать в порядке. Ему вменялось в обязанность поддерживать сложный баланс между этими высшими силами и своими подданными. В частности, человеческая деятельность не должна была ущемлять синтоистских божеств. Большинство синтоистских святилищ располагалось в горах. Считалось, что божествам надлежит пребывать в природной среде, максимально избавленной от вмешательства человека. Поэтому государственные строительные проекты сопровождаются обрядами, призванными задобрить местных синтоистских божеств, чтобы они не гневались за вторжение человека в пределы их обитания. Так случается, например, при строительстве столицы. Такие же требования предъявлялись и к захоронениям, особенно императорским. Покоящиеся там предки без колебаний насылают свои проклятия, если люди тревожат их покой или же «загрязняют» территорию, на которой они обитают.

Особое внимание уделяется деревьям, которые произрастают в сакральных точках пространства. К ним относятся прежде всего синтоистские святилища и императорские захоронения. Несанкционированная вырубка деревьев там воспринимается как нарушение среды обитания божеств и предков, что чревато катастрофическими последствиями. Так, посчитали, что срубленное дерево возле захоронения регентши Дзингу Кого (трэд. 201–269) привело к засухе. В другой раз обнаружили, что там срубили 77 деревьев, и от захоронения стали доноситься грозные звуки, напоминавшие раскаты грома. Дело закончилось наказанием могилоблюстителя и совершением приношений (правда, через несколько дней выяснилось, что приношения были ошибочно принесены соседнему захоронению императора Сэйму, так что процедуру пришлось повторить)[49]. Болезнь императора Дзюнна объясняется проклятием божества святилища Инари – там были срублены деревья, пошедшие на строительство буддийского храма. В качестве компенсации божеству приносят извинения и присваивают ранг. При этом о посадке новых деревьев речи не идет – видимо, новые посадки не могли заменить старых деревьев, к которым «привыкло» божество[50]. Считалось, что на могиле человека, отмеченного особыми достоинствами, или же в том месте, где возводят посвященное ему святилище, деревья вырастают сами собой. Так происходит, например, на месте святилища, посвященного крупному государственному деятелю Сугавара Митидзанэ (845–903), где сами собой вырастают сосны. Это свидетельствует о том, что место выбрано правильно[51].

Срубленное дерево возле усыпальницы императора Камму грозит смертью действующему императору Ниммё[52]. В другом сообщении хроники говорится: гадание по панцирю черепахи показало, что следует ожидать беды, поскольку в окрестностях императорского захоронения были срублены деревья. Поэтому, когда возникает необходимость срубить дерево в районе императорского захоронения, действующий император предварительно отправляет туда посланца, который уведомляет об этом душу покойного[53]. В районе захоронения одного из представителей могущественного рода Фудзивара (предполагается, что речь идет о Фудзивара Фусасаки, 681–737) запрещается вырубка на территории, простирающейся на 4 тё (1 тё = 109,09 м) в направлении с востока на запад и на 2 тё с юга на север[54]. Рубка деревьев возле государственных учреждений (в данном случае речь идет о здании управления уезда) также могла вызывать проклятие божества. Так произошло, когда перед зданием управления уезда срубили дзелькву («железное дерево»), из которой сделали барабан[55]. В местах нахождения знатных персон вырубка деревьев также возбранялась. Когда обладательница 3-го младшего ранга Фудзивара-но Убуко удалилась для житья в буддийский храм Хаяси, воспоследовал указ, запрещающий рубку деревьев и выпас скота в окрестностях храма[56].

В то же самое время рубка деревьев в обычных местах не квалифицировалась как нарушение порядка в пространстве. Когда ведомство, занимавшееся литьем монеты, вырубило все деревья в окрестностях своего расположения и обратилось с просьбой о переводе его в другое лесистое место, такое разрешение было ему выдано без колебаний и промедления[57].

Начиная с правления Тэмму (?-686, на троне 672–686), для обозначения государя используется астрологический даосский термин «тяньхуан» (яп. тэнно), обозначавший небесного императора или же Полярную звезду. Полярная звезда и император занимают неподвижное положение, звезды Большой Медведицы «защищают» Полярную звезду, точно так же охрана дворца защищает императора[58]. Остальные звезды и подданные вращаются вокруг неподвижного центра и тоже несут преданную службу. Этот образ имел вполне видимые последствия в земной жизни: двигательная активность японского императора выявлена намного слабее, чем у западных государей. Его выезды за пределы дворца и столицы имеют тенденцию к сокращению, если отлучки все-таки происходят, то они занимают непродолжительное время (как правило, ограничиваются одним днем), император путешествует в паланкине на небольшие расстояния, ограничивающиеся столицей и ее ближайшими окрестностями. Даже правоверные государи-буддисты зачастую не посещают храмы сами, а предпочитают вызывать монахов во дворец (эта закономерность особенно хорошо видна с начала IX в.).

Тяньхуан (тэнно), являющийся верховным божеством даосского пантеона, пребывает в небесном «фиолетовом дворце» (Сисиндэн). Именно так именовался дворец государя, в котором он проводил большинство церемониальных мероприятий. Тронный зал правителя назывался «дворцом великого предела» (Дайгокудэн). В этом дворце происходил заключительный этап интронизации, проводилась важнейшая церемония поздравления государя с Новым годом, осуществлялся прием иностранных послов и т. д. Понятие «великий предел» (кит. Тай цзи) выражало идею предельного состояния бытия, из которого путем последовательного удвоения рождаются Инь и Ян, а затем и все сущее. Другие постройки дворцового комплекса и их названия также вызывали ассоциации с даосизмом. Известно также, что на стене Сэйрёдэн (одно из зданий дворцового комплекса в столице Хэйан, использовалось для ритуалов и церемоний) был изображен пребывающий в горах даос, которому государь Сага посвятил свое стихотворение на китайском языке.

Из своего дворца небесный государь управляет даосскими мудрецами (чжэньжэнь, яп. махито). Понятие «мудрец» входит в употребление во второй половине VII в. Так, в посмертное японское имя государя Тэмму входит сочетание Оки-но Махито – «мудрец из Оки», где Оки (кит. Инчжоу) – одна из священных даосских гор-островов, где обитали бессмертные. В 684 г. Тэмму провел реформу кабанэ (титулов знатности). В новой системе кабанэ (их насчитывалось восемь) первым по значимости считался титул махито (жаловался почти исключительно представителям правящей династии), а пятый именовался мити-но си («даосский учитель»). Таким образом, японский двор представал как зеркальное отражение идеального даосского миропорядка. Это накладывало отпечаток на самосознание элиты, на весь стиль ее жизни и отношение к природе, на восприятие географического положения страны, окружающей среды в целом. Император и его окружение должны были пребывать в наиболее благоприятной среде обитания.

Территория страны мыслилась как центр с окружавшей его периферией. В центре (столице) находился император со своим двором. Центр размещался в наиболее благоприятном с «географической» (геомантической) точки зрения месте, что сразу же ставило его в совершенно особое положение по сравнению со всей остальной территорией. В указе 708 г. о строительстве столицы Нара («Сёку нихонги», Вадо, 1-2-15) говорилось: «С почтением приняли Мы волю Неба и стали править страной. Хотя добродетельности Нашей мало, почтительно пребываем в Фиолетовом дворце. Постоянно размышляем так: "Построить [новую столицу] трудно, жить в ней хорошо". Перенос столицы – дело трудное. Однако принцы, сановники и министры твердят в один голос: "Со времен давних до дней нынешних обиталище государево строилось так: наблюдали за солнцем, смотрели за звездами и так решали, где заложить дворец; смотрели за делами, следили за землей и так решали, где расположить государеву столицу. Основания столицы должны быть крепкими и прочными, ибо бессмертные дела [государевы] будут здесь вершиться". Трудно не прислушаться к этому гласу, эти слова и чувства западают глубоко. Столица – место для ста управ, сюда собираются люди из-за четырех морей. Хорошо ли Нам одним там развлекаться-радоваться? Но если уж [от переноса столицы] польза будет, как Нам от того отстраняться? В давние времена Иньские ваны переносили столицу пять раз и их называли обновленцами. Чжоуские правители переносили столицу трижды, и их называют великими успокоителями. Так что давайте и мы со спокойной душой перенесем наши мирные жилища. Место Хэйдзё [Нара] любезно охранителям четырех направлений, силам Инь-Ян, три горы защищают его. Гадание по панцирю черепахи и гадательные палочки указывают на него. Следует возвести столицу именно там».

Действительно, столица Нара отвечала представлениям об идеальном месте поселения – с северной, восточной и западной сторон она была окружена горами, к югу простиралась равнина. С восточной стороны в город втекала река Сахо, которая предотвращала застой ки-энергии (невидимая глазу энергия ки (кит. ци), пульсация которой управляет всеми природными процессами), река уносила на юго-запад не только антропогенную, но и ритуальную грязь. Такое устройство пространства воспринималось как безопасное и защищенное не только от вторжения людей (в отличие от китайских столиц столица японская не была окружена крепостными стенами), но и от проникновения вредоносных флюидов, которые постоянно генерирует земля. Показательно, что эта японская столица, известная ныне как Нара, в VIII в. обычно именовалась Хэйдзё, т. е. спокойный замок (или спокойная крепость). Гарантами этого выступали упомянутые в указе защитники сторон света: сине-зеленый дракон (сэйрё) соотносится с востоком, белый тигр (бякко) – с западом, феникс (красный сокол, судзаку) – с югом, гибрид черной черепахи со змеей (гэмпу) – с севером. Государь возносил им (а также другим важнейшим божествам духам предков) молитвы в первый день нового года во время обряда умиротворения повелителей четырех сторон света.

Божества-защитники четырех направлений

Государев дворец располагался на севере столицы, поскольку император считался земной проекцией Полярной звезды. Его «драконий лик» был обращен к югу, где лежала подведомственная ему страна и откуда солнце освещало его. Таким образом, приоритетность оси восток-запад, характерная для пространственного позиционирования страны Японии на условной «карте мира», далеко не всегда «работала» в условиях антропогенного пространства, организованного в соответствии с китайскими геомантическими принципами. Там определяющей являлась ось север-юг. В усадьбах аристократов, моделировавших «большое пространство» столицы, главное строение также возводилось на севере земельного участка.

Власть не только выбирала наиболее благоприятное место для поселения, она еще и «укрепляла» его с помощью дополнительных ритуальных мер. Китайская геомантия особое внимание уделяет северо-восточному направлению, которое, как считалось, является наиболее опасным с точки зрения проникновения вредоносных флюидов (вредоносной ки-энергии). Поэтому северо-восточное направление обычно именовалось кимон – «ворота вредоносных духов». В связи с этим в северо-восточном углу города Нара, имевшего форму квадрата, был возведен дополнительной квартал, где разместились масштабные культовые сооружения, самыми крупными из которых были храмы Тодайдзи и Кофукудзи, святилище Касуга. Они были призваны поставить заслон вредоносным силам.

После того как двор покинул Нара в 784 г., выбор следующей столицы (Хэйан) также осуществлялся в соответствии с геомантическими принципами, согласно которым окруженность с трех сторон горами и равниной на юге со струящимися по ней реками (в Хэйане роль главной реки играла Камогава, вытекающая из города в юго-западном направлении) считалась идеальным местом для обитания в силу его защищенности. Провинция, в которой была основана новая столица Хэйан, называлась Ямасиро и писалась иероглифами «гора» и «спина». Однако государь Камму распорядился записывать это название иероглифами «гора» и «крепость» по следующим основаниям: «В этой провинции горы и реки – это ворот и пояс, сами собой они образуют замок. А потому в соответствии с прекрасным устроением этой земли следует дать ей новое название», – ведь люди превозносят это место и называют его «столицей мира и спокойствия»[59]. В столице Хэйан крепостные стены тоже отсутствовали – настолько была велика вера в защиту, обеспечиваемую самими природными условиями. Северо-восток столицы прикрывала гора Хиэй с огромным храмовым комплексом Энрякудзи (назван так по девизу правления Энряку, 782–806).

Пространство столицы и в особенности дворца должно было отвечать требованию полной предсказуемости, поэтому его оберегали от вторжения таких элементов, которые эту предсказуемость нарушали. Дворцовый комплекс был окружен высокой глухой глинобитной стеной. Ее фортификационная ценность ничтожна, однако через нее невозможно заглянуть внутрь стороннему человеку. Но также невозможно было через нее и увидеть, что творится снаружи, ее предназначение – максимально возможная изоляция императора от окружающей среды, защита от сглаза, проникновения злых духов.

Учитывались и практические соображения. Когда во время отправления одного из ритуалов годового цикла попробовали проводить конную стрельбу из лука вне пределов дворца, выяснилось, что это связано с ужасными неприятностями: разразился ливень, землю развезло и – подумать только! – императору пришлось возвращаться обратно во дворец в дождь. Поэтому немедленно приняли решение: вернуться к прежнему порядку, когда стрельбы проводились на территории дворца[60]. Конечно, и там мог пойти дождь, но зато и возвращаться императору никуда не было нужно.

Однако и стена дворцового комплекса, и многочисленная охрана не могли послужить окончательным препятствием для животных и в особенности для птиц, которые рассматриваются как нарушители обороняемого пространства государя. Если в «запретный город» проникает лисица – ее убивают или затравливают собаками, если вдруг прилетают зимородки – их немедленно ловят сетями[61].

О несанкционированном проникновении на территорию дворца неизменно сообщают официальные хроники. И почти каждый раз такое проникновение сопровождается неприятностями, которые возможно истолковать как дурное знамение. Мыши, попортившие обувь сразу у восьми служащих императорской кухни и погрызшие подставку для государевой печати, предвещают скорую смерть государю Ниммё. Когда перед государевым Фиолетовым дворцом собираются скопы с наловленными ими рыбами, очевидцы называют это явление странным, т. е. пугающим. Появляются и неопознанные птицы – охранники напряженно вглядываются в небо, но темнота не позволяет проявить им свои орнитологические познания[62]. Среди непрошеных гостей находится место и псам – один нагадил на табличку, указывающую порядок мест для чиновников во время церемоний на открытом воздухе, а другой вообще пробрался в дворцовое помещение, наблевал и помочился там. В отличие от белой вороны (предвестницы удачи) ворона обычная (черная) доставляет немало отрицательных эмоций (одна попортила сиденье дайнагона – главного государственного советника, другая расклевала клепсидру и улетела с какой-то деталью, которую она, правда, вскорости обронила)[63]. Появляются сообщения и о других птицах (цаплях, фазанах, случаются и неопознанные), они не наносят видимого ущерба, но их все равно ловят, если у охранников, конечно, хватает расторопности (фазана, забежавшего в караульное помещение, ловили шесть бравых гвардейцев)[64]. При этом пойманных тварей обычно отпускают на волю, убийство в пределах «стерильного» дворцового пространства считалось делом грязным и скверным. Однако поймать и наказать нарушителей оказывается возможным далеко не всегда. Собака, забравшаяся на дворцовую башню, оглашает окрестности лаем, несколько сот ворон кружатся над ней[65], летописцу же остается только неусыпно наблюдать за нарушителями мира и покоя.

Территория императорского дворца была действительно «запретным городом» – как для посторонних людей, так и для представителей дикой фауны. Так что неудивительно, что официальные хроники считают необходимым известить потомков об этих неприятных и пугающих фактах. Дворец – это идеальное пространство, и вход в него позволен лишь тем, кто отвечает условиям этого идеала и не нарушает его. При этом значительная часть внешней по отношению к дворцовому пространству среды такими характеристиками не обладает.

Идеи об опасности, которую может представлять вторжение природного мира в обитаемое пространство, транслируются и на более низкий уровень. Когда пара уток залетает на территорию храма Кофукудзи (родовой храм Фудзивара), оттуда немедленно посылают докладную записку во дворец, где специалисты проводят гадание – что бы это могло значить (о результатах гадания ничего не сообщается – видимо, оно не предвещало особых неприятностей)[66]. В то же самое время нахождение на территории дворца или усадьбы «домашних» животных и птиц (собак, павлинов) обычно не вызывает реакции отторжения.

Император и его приближенные селились в указанном прорицателями наиболее благодатном месте, напитывались его энергетикой, становились еще лучше и совершеннее. Считалось, что император первым напитывается солнечным светом и преобразует его в добрые для страны дела[67]. Его кончина воспринимается как утеря солнечного света. Что до императора живого, то он делится своим светом с подданными. Так происходит при присвоении рангов, которые не только являются социальным маркером, но и указывают на степень приближенности к императору, его свету – нахождение при дворе разрешалось только чиновникам 5-го ранга и выше (любимому соколу государь Камму присвоил 5-й ранг, но для провинциальной аристократии возможности получить такой ранг практически не существовало)[68]. Сокол частенько имел счастливую возможность лицезреть государя, низкоранговые чиновники такой возможности не имели. Присваивая посмертный ранг придворной даме Фудзивара-но Асоми Ёсико (присвоение посмертных рангов было общепринятой практикой), император Ниммё мотивирует это тем, что она теперь сможет освещать себе пространство в загробном мире. Присвоение посмертного ранга видному царедворцу Фудзиварано Оцугу объясняется похожим образом – для освещения пути на тот свет[69].

По степени приближенности к императору вся страна делилась на три больших региона – сама столица, «внутренний регион» (Кинай – пять окружавших столицу провинций) и «внешний регион» (Кигай или Кигэ – все остальные провинции)[70]. Население этих регионов значительно различалось по статусу, правам и обязанностям, т. е. по своему «качеству». В Кинай и Кигай действовали разные системы ранжирования чиновников. Деление на «внутреннюю» и «внешнюю» Японию было настолько резким, что император не выезжал за пределы Кинай, а высшим чиновникам (с 5-го по 1-й ранг) запрещалось без особого разрешения покидать «внутренние провинции»[71], как если бы речь шла о путешествии за границу. Территория «внешнего региона» воспринималась как ритуально нечистая и пугающая, поэтому в случае проведения в столице значимых ритуальных мероприятий следовало указание закрыть заставы, перекрывающие дорогу к столице. И дело здесь не столько в боязни беспорядков, как это часто считают, сколько в опасении ритуального загрязнения.

Физическое расстояние до императора являлось важнейшим показателем статуса как для самой земли (провинции), так и для подданного – благодетельность императора, понимаемая как свет, имела пределы своего распространения. Недаром императоры, живописуя свою малую добродетельность, столь часто говорят о том, что она не достигает границ страны (подданные регулярно разуверяют его в этом). Именно в самые отдаленные от императора места и ссылали преступников – туда, куда не достигал (плохо достигал) благодетельный государев свет. В столицах Нара и Хэйан место проживания прямо зависело от статуса – чем выше он был, тем ближе к дворцу располагалась усадьба.

Поэтому ссылка, понижение в должности или обычная командировка, т. е. увеличение физического расстояния между государем и подданным, грозят человеку и меньшей освещенностью. В песне Мибу-но Тадаминэ упоминается факт перевода его с должности телохранителя государя, который лично освещал Тадаминэ, на должность охранника правых врат дворца. Автор сетует, что сильно потерял в освещенности как ввиду удаления от императора, так и потому, что правая часть дворца и столицы находилась на западе, откуда, как считалось, приходит мрачная осень[72]. Многие государственные учреждения делились на левое и правое подразделения, причем служба в левом считалась более престижной, ибо соотносилась с востоком, весной и солнечным светом.