Читать книгу Однажды умереть - Александр Михалин - Страница 18

Автор, как персонаж, напоследок ещё попытался открыть дверь, через которую шагнул из двенадцатой главы в четырнадцатую, не ступив на основное действие, на условно основное действие. За дверным проёмом оказалась плотная, свежая, аккуратная кладка из красного силикатного красивого кирпича. Безвыходная. Он потрогал свежепридуманную, плотно вставшую кирпичную стену в дверном проёме: целостность романа была монолитна и неразрушаема изнутри.

Ему не оставалось ничего другого, как начать конструировать предполагаемое-свершившееся продолжение и финал с присутствием Любви. Потому что Любовь – это безумно интересно. Присутствие Любви в романе дарит сюжетные возможности, предполагает сентименталистические опыты и многое другое, вплоть до поэзии. Роману есть, где развернуться, есть чем повеселиться. Итак, новый зверь в образе человека встречает девушку. Та, несостоявшееся из несостоявшегося пролога вполне подойдёт. Только надо будет сделать её особенной. Ведь главный герой особенный: он носит хищника внутри, он сам хищник, умеющий, например, читать мысли. Начать с эпиграфа для настроения.

«Она в себе хранила тайный след.

И в смерть ушла, желая и тоскуя.

А. Блок, Стихи о прекрасной даме, 2, С. Соловьёву.

Улица закончилась гранитом набережной. Река несла через город белые пятна последних льдин.

– Вот и весна. Настоящая. Полная, – сказал я зачем-то речному ветру и себе. А ещё – никому. И дышал так глубоко, как только позволяли человеческие лёгкие.

Но присутствовал и совершенно лишний элемент. Молодая и, в сущности, малоопытная человеческая самочка сидела на каменной скамье набережной и всерьёз обдумывала возможности суицида. Я бы мог легко помочь ей с уходом из жизни. Но это стало бы для меня чужим, ненужным и скучным. Мне предстояло плыть по волнам собственной жизни. Мне надлежало пройти мимо. К собственным смертям. И я повернулся, чтобы сделать первый шаг – уйти.

Но тут девушка, сидевшая на каменной скамье, спросила, коснувшись моей спины дрожащим от холода голосом:

– Ты ведь не существуешь? Ты – мой бред?

«Не верю в эту реальность. Потому что её нет. Моё умирающее сознание создало её. Мгновенно. И этот миг только похож – удивительное творение полудохлого сознания, поражающее коварной проработанностью деталей и мелочей – только похож на жизнь. Крупица, едва ощутимый бортик до небытия. Всё ещё на этой стороне, но всё равно уже на той. Падение, растянутое в жизнь.

Но где же, когда случился момент превращения реальности в бред умирающего мозга? В какой точке моего существования это самое существование прервалось, и угасающее сознание выстрелило конструкцией несуществующего, иммитацей продолжения жизни?

Может быть я и вовсе не успела родиться? Возможно абортный скребок комкает в мясистый катышек моё неосуществившееся тельце, а крошечный мозг, в ужасе замыкаясь сам на себя, быстро строит этот универсум. Галактики, звёзды, космос, физические законы несбывшегося. Строит эту планету, кружащуюся вокруг Солнца. Океаны, континенты, горы, долины, города. Лихорадочно вставляет мою жизнь в эту мозаику. Жизнь, которой не было. Во Вселенной, которой нет.

Или роды пошли не так? Собственная моя пуповина удавной петлёй стягивает – всё туже и туже – мою же шею. Плющит трахею, так никогда и не познавшую вкус воздуха. Намертво пережимает аорты, лишая мозг – и меня! – жизни, самой попытки оказаться живой и снаружи. Скорей угаданный, чем узнанный, свет и неизбежная гибель стали предпосылками быстро сочинённого и коротко спетого мифа обо мне.

Нет, не так… Наверное в стыке между неправильной реальностью и тем, что было до того, должен присутствовать провал в памяти, пусть короткий, потеря сознания. Легко и логично предположить, что оттуда сознание пошло в даль одно, потеряв меня совсем.

Помню, как в наш двор через забор прилетела тяжёлая кривая железка и ударила меня по голове. Железку бросил мальчишка с соседнего двора, совершенно бездумно, не собираясь причинить кому-то вред. Железку я рассмотрела потом, когда моя перевязанная голова стала похожа на раздувшееся осиное гнездо, а во рту был такой вкус, будто я ту железку обсасывала. Всё это я помню после того, как я очнулась. А до того, как я очнулась, я помню только удар, яркий, затмевающий солнечность летнего дня, удар и сразу же темень беспамятства. Вернулась ли я из той темноты? Подозреваю и всё более и более убеждаюсь, что ничего потом не было: ни сотрясения мозга, ни забинтованной головы, ни вернувшегося света. И убившей меня железки я тоже не видела. А есть – только миражи в момент умирания.

А вдруг моя смерть случилась совершенно незаметно. И совершенно недавно даже по меркам выдуманного времени. Как это произошло? Несчастный случай? Намеренное убийство?

Вполне возможно, что месяца два тому назад в старом узком переулке мне на голову упала громадная сосулька, та самая, которая сталактитно растёт и расцветает каждую зиму на витиеватом краю крыши. Упала и убила. И вот сейчас, в реальном времени, которого для меня уже нет, я лежу на снежнозатоптанном тротуаре в луже собственной стынущей крови, и вместо головы у меня груда алмазных кусочков льда, густо обрызганных алым.

Меня ударили по голове в подъезде? И сразу лишили жизни тем единственным ударом. Кто-то сейчас убегает проходными дворами, уносит добычу – мою сумочку. Моя мысль не догонит его, она его не знает – он зашёл со спины. И моего убийцы нет в моей выдуманной жизни. Зато есть следующий шаг, и ещё шаг, и ещё – я захожу в лифт и живу себе дальше. По версии моего сознания ничего не произошло.

Некоторое время я искала отражения моей гибели в этой реальности, созданной на сомнениях. Я рассматривала тротуар и стены домов в переулке, высматривала бурые пятна – следы моей разлившейся крови, моего разбрызгавшегося мозга. В подъезде – от входной двери до дверей лифта – я исследовала затёртый кафель пола в поисках полузамытых клякс возможных кровавых следов. Ведь могло же моё сознание по инерции продолжить свершившееся в небывалом и оставить вполне зримые следы реального в выдуманном. Я ничего не нашла, но, наверное, не там искала.

Иногда я всерьёз задумывалась о провокационном самоубийстве. Мне было интересно, каким образом моё сознание примирит, состыкует, совместит насильственное прекращение моего нереального существования с моей реальной, уже свершаемой, свершившейся смертью.

Касаюсь твёрдых стен, а это – пустота. Держусь за металл поручней, а это – ничто. Сижу на камне, а его – нет. Вижу человека, которого не существует… И не касаюсь, не держусь, не вижу…»

– Ты всё-таки мой бред?»

Как-то так.