Читать книгу Уссурийская метелица. Исторический роман - Александр Миронов - Страница 16

– Морёнов, Бабенков, не останавливаться! Бегом, бегом! – торопил майор.

Прокопенко отстал. Он уже выдохся. Но Романов не торопил его: дойдёт, добредёт. Этот не из купели. И помогал пострадавшим, подталкивал их.

– Вперёд, ребята, вперёд!

Майор с тревогой посматривал на портянку на ноге Морёнова. Она отсырела и ослабла, и кое-где пузырилась. В эти пузыри набивался снег.

Они уже были за косой. Оставалось бежать может быть метров шестьсот. Но за косой, на открытом месте, ветер ощущался ещё острее. За бегущими людьми он тянул по льду тонкую позёмку снега, заметал следы. Дул навстречу, в лицо. Пробирался под одежду, студил галифе, мокрые кальсоны и то, что в них. Морёнов, засунув руку в ширинку, согревал ладонью хозяйскую часть, она замерзала, особенно поплавок. Обмёрзшие брюки-галифе начали ломаться в местах изгибов, похрустывать.

Но солдаты настолько вымотались за этот спринтерский рывок, что уже едва передвигали ноги. И если бы не майор, давно бы перешли на шаг. Романов подталкивал: вперед!..

Но где же Урченко? Они уже скоро сами доберутся, и без подводы. Нет, Потапова надо, наверное, вести. Как Потапов его назвал? Мерином?.. Что-то в нём есть такое…

– Бабенков, Володя! Вперёд! – прикрикнул майор.

– Тов… товвварищ май-ёор, я… всё! Выдохся и засох, – тяжело проговорил Бабуля.

– Владимир, не раскисай! Будь мужчиной.

Романов повлёк за собой солдата, подхватив его рукой, которую освободил от портупеи, – во время бега надел её. Другой рукой придерживал платочек у щеки. Бабуля заплетающимися ногами едва поспевал за ним.

Морёнов бежал. Бежал тоже из последних сил. Кажется, и второе дыхание уже было на исходе. Несмотря на портянки и шарфик майора, ступни мёрзли, а если остановится, то это будет – прощайте детские забавы и взрослые, пожалуй, тоже! Он только дважды призамедлил бег, чтобы обернуться: как там Славка? Славка был одет в одежду майора, и он был не один.

Как на смех, к дому Щукаря они подошли разом. Майор с купальщиками и Слава Урченко. Слава даже опешил, когда вывернул из-за угла огорода. Встал едва ли не по стойке «смирно», и зачем-то потянулся рукой к шапке, не то для отдания чести, не то для доклада о выполнении приказания.

Майор тоже приостановился. Перед ним стоял солдат, потный, красный, и тяжело дышал, раздувая широко ноздри тонкого, хрящеватого носа.

– Урченко, вы откуда?

– Я, товарищ майор, заблудился… в снегу завяз… – проговорил Урченко, облизывая пересохшие губы. Подбородок и губы его подрагивали, как у лошади. Мерин…

Майор брезгливо хмыкнул.

– Стучите, Урченко! – кивнул Романов на ворота, едва сдерживаясь от негодования.

– Есть! – Слава чуть ли не с разбега пнул ногой в дощатую калитку и отшиб пальцы, закусил нижнюю губу.

Во дворе лаяла собака.

Бабенков и Морёнов привалились спинами к воротам и обессиленными, обвисшими руками стучали в доски. Но их удары вряд ли могли быть услышаны домочадцами, и они с надеждой смотрели на Славика и чему-то улыбались. И Слава старался. Бил в ворота и пятками и носками валенок – ворота гудели. Собака надрывалась.

Такое нашествие могло бы поднять и мёртвых.

Дом единственного жителя села располагался не на самом берегу, он был выше. Вдоль по берегу сохранились ещё заборы, останки некоторых торчали из снега: кольями, концами жердей. Кое-где виднелись какие-то неказистые сооружения, которые уже трудно было назвать домами, не говоря уж про сараи. Стояли одинокие стволы от русских печей. В бывших усадьбах покачивались голые ветви кустарников: калины, рябины, черёмухи.

Было бы очень тоскливо, окажись человек в таком месте один, да ещё в таком затруднительном положении, как майор со своими пограничниками. Неоткуда позвонить на заставу, негде было бы обогреть солдат. Служебная связь на флангах только ракетами. Но где гарантия, что часовой по заставе увидит их за двадцать километров и потом, какими опознавательными сигналами объяснишь случившееся и какие нужны средства для спасения их душ? А ведь умри старики или вдруг переедут куда-нибудь, и последняя ниточка связи оборвётся на левом фланге.

Майор перевел взгляд на солдат, привалившихся к воротам, и почему-то подумал, что повезло им. Повезло, что Щукарь ещё жив. Романов оглядывал пустую округу и отогревал ухо кожаной перчаткой на левой руке. Правую, с платком, он не отнимал от щеки.

Да, счастливчиков, действительно, приняли радушно. Щукарь – это был вовсе не тот легендарный, Шолоховский Щукарь, каким его показывают в кино, и которого автор описал в своём романе. Может быть, ростом и телом он и соответствовал персонажу, но тот жил среди людей и потому был изворотливым, хитреньким и сам себе на уме. Этот же Щукарь, хоть и был словоохотливым и выглядел шустрым, однако, сущность его была бесхитростной, добродушной, и все порывы души искренними. Словно многолетнее одиночество выхолостило из этого человека всю житейскую хитромудрость, оставив счастливое, исконно человеческое начало: доброту, отзывчивость, радость от встречи с человеком.

Но больший интерес вызывала его жена.