Читать книгу Другая школа. Откуда берутся нормальные люди - Александр Мурашев - Страница 14

Свое выступление перед учителями Амонашвили часто начинает с вопроса: «Кто считает себя негуманным, пусть поднимет руку». После «безмолвие было ему ответом» Амонашвили задает следующий вопрос: «А кто считает себя гуманным учителем?» И вот тут, как любили говорить в школе, лес рук. «Послушайте и потом решайте, насколько вы гуманны. Вместо вас никто этого не определит», – говорит Шалва, после чего раскрывает удивительное совпадение. «Human на санскрите звучит как «умэн» и буквально означает «смертный, который ищет себе опору духа и находится на пути поиска себя», – говорит мне Амонашвили. – В русском языке говорят «умный». Когда мы говорим о гуманизме, я вкладываю именно этот смысл. Моя доброта, улыбка, уважение и почитание вас как человека, желание помочь – это всё гуманизм. Это моя вера, которая рождает такое отношение к вам. Точно так же в переводе с санскрита учитель – «носитель света» для души. Не предмета».

Амонашвили начал первый эксперимент в 1964 году в одном из классов школы в Тбилиси – и он продолжался десять лет. В какой-то момент идеями гуманной педагогики было охвачено две трети школ в Грузии. «Нас часто спрашивали: а что, советская школа не гуманная? Но в 60–70-е годы ответить на этот вопрос отрицательно означало подорвать основы советского образования. Это же была «самая лучшая школа в мире», – рассказывает Амонашвили. – Когда советская власть решила ставить детям цифровые отметки вместо словесных – это была особая забота о детях или о власти партии в школе? Мы отменили оценки, и получилось, что пошли против властей».

Экспериментальная школа Амонашвили выпускала ежегодно в восемь раз больше медалистов, чем весь регион. Каждую неделю сюда прилетали сотни преподавателей со всего мира, чтобы посмотреть своими глазами на происходящее. В то же время в Грузии Шалву и его коллег называли «буржуазными учителями», а школу не раз закрывали. «Педагогика была нашей подпольной работой, – вспоминает Амонашвили. – У нас, как у Христа, была группа посвященных. Мы давали произведения, которые обогащали детей больше, чем стерилизованная идеологизированная литература. Кто-то, конечно, догадывался об этом. Меня вызывали в ЦК партии и спрашивали: «Почему ты дал это произведение? Что ты имел в виду?» Мне тогда было лет 30, и я начинал в ответ нападать. Но как-то ко мне подошел мой профессор и посоветовал: «Научись врага переводить из оппозиции в позицию». И я стал объяснять понятным им языком. Оказалось, что у молодого Маркса очень много мыслей, с помощью которых можно защитить гуманную педагогику. Я приводил его цитаты, в ответ меня заставляли показывать страницы из источника. Но потом вынужденно отступали. Это очень важный принцип: обезоружить противника так, чтобы он сделал шаг в твою сторону».

С приходом Шеварднадзе и Горбачева к смелым идеям Шалвы уже начали относиться лояльнее. Амонашвили до сих пор благодарен бывшему президенту Грузии за фразу, которую тот произнес после экскурсии по школе: «Делай что хочешь!» Второй эксперимент продолжался с 1974 по 1984 год, и, вспоминая это время, Амонашвили приводит неожиданную метафору: «Мне нравилось, что тогда мои мысли уже не были в клетке. Вот я раньше часто выращивал канареек. И когда открывал дверцу клетки и выпускал их в комнату, они не хотели вылетать. Или вылетят – и возвращаются обратно. Однажды в Тбилиси у меня с девятого этажа улетели семь птиц и сели на дерево около автобусной остановки. Я три часа стоял около них с клеткой, где были засыпаны зёрнышки. И одна за другой они постепенно в нее вернулись. Так и человеческая мысль. Тебе дают право – лети! Но уже неохота. Зачем? Может, там опасно? Я не знаю, что там меня ждет! Редко кто хочет стать чайкой по имени Джонатан Ливингстон».

Амонашвили рассказывает мне, что в годы своих экспериментов для него не было «плохих преподавателей», но из всех сделать хороших учителей все-таки нельзя. «У некоторых просто нет веры, что дети могут воспитываться без насилия, – говорит он. – Одна учительница прислала мне недавно письмо: «Я молодой педагог. Умоляю, объясните, как добиться, чтобы дети не мешали мне проводить урок?» Я ей написал: «Да, я могу вам кое-что посоветовать. Наверное, сейчас есть возможность купить пистолет, с которым вы можете зайти в класс, направить в лоб ученика и объяснить урок. Мешать не будут». Дети мне должны мешать, чтобы я потом мог их воспитывать. Если они всё изучают, готовят домашние задания и ведут себя нравственно, зачем им учитель?»

Мы по традиции воспитываем детей в авторитарном стиле: за хорошие поступки поощряй ребенка, за дурные наказывай. За хорошее поведение буду любить, за плохое – не буду. Это скрытая торговля, учиться такой педагогике не нужно

«Мы по традиции воспитываем детей в авторитарном стиле, это просто более удобный способ, – заключает Шалва, задумчиво глядя на пик Сухомлинского за окном. – Здесь действует только один закон: за хорошие поступки поощряй ребенка, за дурные наказывай. За хорошее поведение буду любить, за плохое – не буду. Это скрытая торговля, учиться такой педагогике не нужно. Так делали родители, так было в школе, я стал взрослым и по инерции продолжаю так же воспитывать своего ребенка. Что такое ЕГЭ? Тот же империализм над детьми. Но личность без воли и смысла жизни не существует. У нее должна быть цель, устремленность. Сейчас философия такая: школа должна приспосабливаться к жизни. Но гуманная педагогика скажет иначе. Дети, повзрослев, должны преобразовывать жизнь. Личность всегда идет против актуальной потребности. И школа должна идти против течения. Если что-то плохо и в моих силах это исправить, я это сделаю. Без такого преобразования жизнь дальше не будет идти. Это и происходит, но медленно. А надо, чтоб человечество быстро шагало к своему будущему».