Читать книгу 365 рассказов на 2007 год - Александр Образцов - Страница 8

Чекист Думбадзе

Председатель губернской коллегии ВЧК Алексей Думбадзе, 23 лет, с узким, худым лицом, в длинной шинели и в фуражке полувоенного образца – под Дзержинского, у которого он работал в Москве, знал о своей популярности в этом городе. И нельзя сказать, чтобы она ему льстила. Прошли те времена, когда он испытывал упоение при виде испуганных взглядов, задёрнутых занавесок, когда люди подразделялись на тех, кто уличён и кто ещё не уличён, когда он подозревал даже квартирную хозяйку и прятал под подушку наган.

Жить стало легче и сложнее. Легче потому, что люди стали понятнее. Он научился с двух-трёх слов, по взгляду определять человека. Были и другие признаки: руки, походка, манеры, но к ним он теперь относился осторожнее. Жить стало легче и потому, что он сбросил ежеминутное ожидание опасности, от которого на допросах впадал в истерику, от которого не мог избавиться и во сне. Сейчас он знал, что это был страх. Не бдительность, как ему казалось раньше, а просто страх, мерзкий, липкий – пули в затылок, бомбы под ноги. Люди стали понятней, и страх исчез.

Стало жить сложнее не только потому, что он теперь отвечал за порядок в городе и губернии. У него появилась личная жизнь. Раньше вся его жизнь проходила на службе, он не мог думать ни о чём ином. Теперь он с удивлением и тревогой понял, что очень многие живут не революцией, не классовой борьбой, а просто – живут, как будто ничего не произошло, и это казалось ему сейчас самым главным. Это его угнетало, потому что он привык делить людей на «наших» и «не наших». Оказывается, была масса людей непричастных, просидевших у окошка, одинаково боящихся красных, белых, зелёных – всех. Он знал, что эти люди – не враги, но и не друзья. Тогда кто же? И зачем они здесь, в республике, если думают просто жить? Их было много, они были безлики и потому – непонятны. Он не мог примириться с мыслью, что они есть.

Личная жизнь складывалась у Думбадзе сложно ещё и потому, что он немного оправился от голодных лет, и даже на службе с возмущением ловил себя на шальных мыслях.

И, видимо, что-то выдаёт человека прежде, чем он сам осознает перемену в себе.

Когда он шёл однажды утром по узкому деревянному тротуару, ему встретилась женщина. Он шёл нахмурившись и был зол оттого, что прохожие, узнав его, шарахались в стороны. А эта женщина смотрела прямо из-под сиреневой шляпки («где они их выкапывают?» – успел подумать Думбадзе). Она шла на него, и он встал одной ногой на камень, чтобы не встать в грязь, и хотел пропустить её.

– Товарищ Думбадзе, – сказала она, – вы не помните меня?

Думбадзе внимательно посмотрел под шляпку.

– Колобова?

– Вера Петровна.

– Слушаю, – ему стало не по себе от её неподвижного взгляда.

– Мы встречались при обыске у моей подруги по гимназии, Кравцовой. Вы тогда ничего не нашли.

Думбадзе помнил этот осенний случай. Ему было неприятно вспоминать о нём. Это был первый месяц его работы в городе.

– Слушаю, – повторил он.

– Вы мне нравитесь.

Думбадзе опешил.

– Что вы так смотрите? Ведь революция уравняла нас в правах.

– Вы не так это понимаете.

– Что же тут понимать? – пожала она плечами. – Я предлагаю вам рандеву, то есть встречу.

Думбадзе стиснул зубы. Он не мог понять – издевается она над ним или сошла с ума.

– Вы понимаете, что говорите? – резко спросил он.

– Ну конечно, – сказала Вера Петровна. – Ваша репутация. Вы же новые люди. Вслед за нигилистами. Прощайте.

Думбадзе с видимым облегчением кивнул головой и пошёл вниз.

– Постойте! – услышал он и оглянулся. – Слушайте… Вам это может показаться странным, подозрительным – вы ведь чекист, но я хочу встретиться с вами. Где угодно. Я люблю сильных людей. Не беспокойтесь, я не заговорщица. Я – женщина, хотя, может быть, вы и это разделение отменили…

– Вы очень много говорите, – медленно сказал Думбадзе.

Она расхохоталась.

– Так говорите вы! Или вы думаете, что это в порядке вещей, если женщина назначает свидание?

– Нет, я не думаю так. Где вы живёте?

– Бульвар Коминтерна, семь, а по-старому…

– Мне не надо по-старому.

– Мой отец…

– И про отца не надо. Я приду в одиннадцать.

«Эта женщина, – подумал Думбадзе, – сумасшедшая».

В своём кабинете он подошёл к зеркалу и осмотрел себя. Он сдвигал брови, смотрел исподлобья, скалил крепкие зубы и не находил в себе ничего, чем может увлечься женщина. За этим занятием и застал его член коллегии бывший матрос Махорин.

– Ты что, кацо? – сказал он и подмигнул. Хотя Махорин был старше Думбадзе на пять лет, но рядом с ним казался простаком. Прежде чем попасть в ЧК, он командовал полком.

– Махорин, посмотри, – сказал Думбадзе, – может меня полюбить женщина издалека?

– Смотря какая. Издалека ты мужик что надо.

– Ты не шути, Махорин. Дело серьёзное.

– Так я и говорю. Смотря какая. Есть, знаешь, дамочки, что на мрачный вид, как на огонь летят, а есть…

– Довольно. Так, говоришь, есть такие дамочки?

– Е-есть. Сколько хочешь. В Питере, в экипаже, был такой…

– Слушай, Махорин, – прервал его Думбадзе, – если женщина назначает свидание где угодно, понимаешь? где угодно. Что ты думаешь?

– Я думаю, что я бы этот вопрос не выносил на заседание коллегии. Или…

– Вот! Или. Или, понимаешь? Или она хочет, чтобы ты не выносил вопрос на заседание!

– А! Ну да!.. Пойдёшь?

– Да.

– Дом окружить?

– Не надо… Не надо, конечно! Тогда уж забраться в горную пещеру, что ли? Мы ведь не во вражеской стране, в самом деле!..

Ночью Думбадзе встал, нашарил на кресле галифе, достал папиросы. При свете спички он смотрел на спящую женщину, пока не прижёг пальцы. Сейчас Вера была так красива, что ему показалась невероятной вся эта история. А если действительно ничего такого? Все женщины в революцию стали немного сумасшедшими. Думбадзе вспомнил, как один военспец доказывал ему в Москве, что революции были сыграны для женщин, как балы. Что, когда уже им приедается всё – и наряды, и театр, и искусство, – трубит труба, и мужчины начинают убивать друг друга. Но на этот раз, заключил военспец, они немного не рассчитали и мужчины во всей этой заварухе забыли о заказчицах.

Он ещё раз чиркнул спичкой и прикурил.

– Алексей… – сказала она сонным голосом.

– Да?

– Ты простишь меня, хоть когда-нибудь, за то, что я тебе навязалась?

– Прощу. Спи.

– Я была немного… сумасшедшая, – шёпотом сказала она. – И я так устала ото всех этих революций. Раньше мы жили тихо, и мне хотелось событий, катастроф, любви, а теперь не надо ничего, ничего… Только опереться на кого-то… на кого-то сильного…

– Как ты много говоришь.

– Да. Я страшно много говорю… Но я научусь… молчать… Иди сюда.

Думбадзе потушил папиросу.

Утром Махорин ни о чём не спрашивал Думбадзе, но тому трудно было сносить его взгляды.

– Нет ничего. Пока нет, – не выдержал он и взорвался: – Да не смотри ты, как кот!

– Ты не психуй, – спокойно сказал Махорин. – Нет, так нет. Что узнал?

– Отец почтовый работник, как его? почтмейстер. Сейчас служит, – неохотно сказал Думбадзе. – Она была замужем. Муж погиб в шестнадцатом. Нигде не служит.

– Муж?

– Сам ты муж! – заорал Думбадзе. – Она, понимаешь? она нигде не служит! И не служила! Барынька, понимаешь? Мужчин нет подходящих, понимаешь?! Ослиная твоя башка!

Махорин ухмыльнулся.

– Тогда порядок.

– Что порядок? Какой порядок, если всё остаётся по-старому, если их даже революцией не прошибёшь? По-ря-док! – Думбадзе выругался.

– Спокойней, товарищ. Вот погоди, разобьём контру внешнюю и за внутреннюю возьмёмся.

– Что ты понял? Какая она контра? Она никто, понял? Никто! Пузырь из мыла!

– Ну насчёт пузыря – это мы проверим. Проверим! Я, знаешь, сомневаюсь, когда они что-то так делают. Так они ничего не делают. Она тебя держит за одно место, а сама имеет интерес к твоей работе! Да списочки, – Махорин хлопнул ладонью по бумагам на столе Думбадзе, – ей за это подай! А ты как думаешь?

– Дурак ты, Махорин.

– Может, я и дурак. Я, знаешь, нивирситеты в кубрике проходил. А экзамент я сдавал вахтенному вот с таким вот кулаком! Так что знания у меня крепкие. И я тебя предупреждаю, товарищ, веди линию правильную, вот что!

– А я тебе скажу, Махорин, вот что: тебе на общие темы говорить нельзя, ты становишься злой и глупый. И необразованностью своей ты не кичись! И не смотри так на меня.

– А-а! – протянул Махорин. – Вот так, товарищ! Вот так! Это по сути дела, верно она к тебе подвалила! Нашла жидкое место в нашем строю! Так! Да!..

Когда к вечеру, после бурного заседания коллегии совместно с секретарём губкома, на котором Думбадзе категорически отказался подписать постановление о взятии Колобовой под стражу, он ходил в одиночной камере по диагонали, близкий к помешательству, то он слышал в зарешёченное окошко, как на плацу Махорин, не упускающий случая подтянуть у караульной роты строевую подготовку, командовал:

– Н-направляющие… шире… шаг! Р-равнение! Ножку держать! Держать ножку!.. Р-раз-два, р-раз-два!.. Подтянись! Ногу! Ногу держать!..