Читать книгу Европа – полуостров России (сборник) - Александр Образцов - Страница 16

По меньшей мере пять уровней литературы существует сегодня в России. Мы все помним советскую двойную литературу: официальную и самиздат. Можно добавить сюда эмигрантскую, но она после смерти Набокова приобрела все черты самиздата – политизированность, отсутствие зрелого мировоззрения, ироничность, которая подобно коррозии съедала индивидуальность.

Пожалуй, никто в СССР так не ждал свободы, как писатели. И никто не был этой свободой так нокаутирован. Естественно, я выношу за скобки литературу номер один – коммерческую (Акунин-Маринина) и литературу номер два – погребальную (Пригов-Сорокин-Вик. Ерофеев).

Про второй номер стоит сказать несколько слов. Можно было бы назвать эту литературу литературой реванша, но рука не поднимается. Люди, орущие второе десятилетие, никогда не были обиженными. У них была своя публика, центровая, московская (и только московская! можно добавить сюда, например, Климонтовича, Рубинштейна, это ничего не изменит), и реваншироваться они собирались в самом суровом смысле – погребальном.

В каком-то смысле вторая литература (для удобства будем называть по номерам) зеркальна РАППу: то же стремление похоронить старый мир, та же злобная риторика, та же бессмысленная стилизация под старые формы с якобы новым содержанием. Правда, если рапповцы старательно подчеркивали свою кондовость, будучи достаточно грамотными людьми, то погребальщики все на изыске. Хотя и Сорокин, и Пригов и, особенно Вик. Ерофеев не знают, что такое единственные слова. У них словесный понос веером, в любую заданную сторону. Не случайно Пригов мечтал о миллионе стихов, а Сорокин поражает мармеладных москвичек блочной чернопорнухой, которая не становится даже общественным скандалом, поскольку не обозначает ничего, кроме фонетических значков. И на этом прекратим о литературе сорняков: ельцинская помойка не могла дать культурные злаки.

Третья литература – это вчерашняя литературно-журнальная. Сюда можно добавить и окончательно высохшую эмигрантскую. Что сказать о букете Союзов? Пожалуй, нечего. Хорошие, иногда блестящие писатели (Валерий Попов, Фазиль Искандер, Людмила Петрушевская) не смогли преодолеть мутную волну повседневности либерализма и потеряли в этой мути чистоту жеста. Суетливость, беспокойство, страх забвения – к этому они не были готовы.

Четвертая литература для меня представлена двумя именами (их, конечно, больше). Это Асар Эппель и Геннадий Русаков. Прозаик и поэт. Сегодня их время. Они мощные, злые, оригинальные мужики. Они пашут – больше это относится к Русакову, но и Эппель режет чернозем без видимого напряжения, играючи. Так работали в свое время Петрушевская и Венедикт Ерофеев.

На таких, как Русаков и Эппель вся надежда.

Но кто в пятой литературе? Места им в данном раскладе нет.

Но им никогда не было места. Ни при каких режимах. Ни Платонову, ни Мандельштаму. Ни Ивану Буркину из Сан-Франциско, давно разменявшему девятый десяток, но так и не дождавшемуся признания, которое несомненно наступит, потому что Буркин – один их трех лучших русских поэтов двадцатого века.

А сколько их где-то в Сибири, Петербурге, да и в чёртовой Москве сидит по своим углам, не вписывающихся ни в одну из четырех существующих литератур?

Не сказать, что очень много, но достаточно для любых потрясений. Но большинство из них уйдет безвестно. Вот что страшно. Без вести. А ведь это основная, вечная литература. Номер пять.

В списке Орбини, сохранившемся по недоразумению у Петра Первого, из двухсот имен лучших авторов дохристианской древности лишь чуть больше десятка известны нам: Сократ, Аристотель, Эсхил и другие немногие. Где остальные 185?

Литература номер пять…