Читать книгу Местное время 20:10 - Александр Попадин - Страница 12

Везу я как-то раз к морю гостей-москвичей. Это рано или поздно приходится делать каждому калининградцу: загружаешь машину под завязку гостями, и – на море. И обязательно находится среди них один, который через 10 минут говорит:

– А что это вы так едете, 70 километров в час?

Ладно, прибавляю газу. Через пять минут он говорит:

– Да, прибалты везде одинаковы… видать, тут у вас филиал Эстонской республики…

Ладно, прибавляю ещё. Попутно рассказываю про немцев, придумавших петляющие дороги как средство против бомбардировки военных колонн самолётами противника. И про деревья по обочине, высаженные с этой же целью. Поэтому ограничение скорости по местным дорогам – 70 км/ч. Но краеведческая инъекция проходит втуне. Ретивый москвич снова подаёт голос:

– Ну разве это езда? Вот у нас в Москве я меньше 120 по кольцевой не езжу! Если бы я был за рулём…

– Венки на деревьях по обочине видели? – спрашиваю.

– Видели, – говорит ретивый.

– Так это москвичи висят.

До моря едем в молчании.

Очень любят москвичи сомневаться в существовании калининградца как автономного городского типа с лёгкой патриотической ноткой во взгляде. И нотка-де самодовольная, и прав вы никаких не имеете, да и нету вас таких, калининградцев. Пустое! Все здесь приезжие. В той или иной степени…

– Сам-то ты откудова будешь?

– Из Москвы.

– Из Москвы он… что-то я тебя там не видал!

Сражаясь с превосходящими силами противника, однажды я набрёл на факт удивительный: главные оппоненты, москвичи, в этом споре симметричны калининградцам. На мой вопрос, а кто из вас, товарищи, родился в Первопрестольной, из 12 человек поднялось 1,5 руки (половинка родилась в Люберцах). Большинство же оказалось москвичами недавнего призыва. На фоне официальной статистики, по которой 53% жителей Москвы – её уроженцы, призрачный контур калининградца (эти же 53% родившихся в Калининграде) приобретает статистическую симметрию.

– Ну зачем, зачем вам ехать в эту Москву?!!!

Приехав лет 10 назад в столицу, пройдя несколько ступенек роста, возвращаются они в провинцию уже Москвичами, продвинутыми циничными штучками. Понты-зонты-лимоны. Миллионный конвейер по переработке провинциалов, вот что такое наша столица.

У каждого человека хоть раз в жизни возникало желание перемены участи. Есть не много способов её совершить: развод, женитьба, кардинальная смена работы и – переезд в другой город в поисках другого себя и лучших перспектив. И здесь возникают Калининград и Москва в некотором соседстве. Хотим мы того или нет, в советское время Москва (и отчасти Ленинград) была для всей страны карьерным и географическим пределом. Уехать в Москву – значило вырваться из ограниченного круга местных провинциальных перспектив в чистое поле, раздолье непредсказуемых шансов.

Но многое случилось с советских времён с нами и страной. Мир возможностей раздвинулся до пределов всей планеты. Появились и Варшава, и Берлин, и Париж, Нью-Йорк и Токио. При всех языковых и ментальных трудностях они – возможны. Эта возможность нарушила монополию Москвы, её единоличное царствование в горизонте провинциальных устремлений. Курносый столичный носик сейчас находится в соседстве с другими нахально задранными носами, и нам доставляет невыразимое провинциальное удовольствие наблюдать, как она становится нам ближе, наша Москва. Потому что нам есть с чем сравнивать.

Врачи утверждают, что физиологическая реакция организма на лекарство непредсказуема, если организм пьян и в реакции участвует алкоголь. Иной химизм отношений включается тогда между лекарством и организмом. Примерно так выглядит московский химизм отношений при взгляде из нашей отдалённой провинции. Очень уж много в Москве «алкоголя» быстродействия.

Иного, впрочем, и не может быть в городе, которому страна «поручила» ответственность за принятие решений, за прогресс, за концентрацию «самого-самого» в границах двух кольцевых дорог. У них большая заточенность на результат (московская трудовая этика?). Они, как профессиональные торговцы или политики, быстро оценивают встречного человека по невидимой нам Московской Шкале, и нам остаётся только гадать о её составе. Там, наверное, есть пункт «степень продвинутости», обязательно стоит параграф «модные тенденции» и уж непременно – «причастность к Высшим Кругам». Москва до краёв напичкана Высшими Кругами, и если уж Москвич сам не принадлежит к оным, то обязательно обедает или ручкается, или учился в одном классе с теми, кто к ним принадлежит, с Известными Людьми, – о чём любой москвич прозрачно намекнёт вам на третьей минуте разговора.

Именно этот химизм и «само-самость» перековывают одних в другие, провинциалов всех мастей в столичных штучек последнего призыва. Поэтому они уезжают. А мы всегда остаёмся.

Они всегда уезжают, а мы остаёмся. Мы смотрим им вослед, если их современники; помним их имена, если потомки, но мы знаем, что принципиальная разница – в этом. Оставшись, мы длим память места, куда составной частью входят они. Оставшись, мы становимся частью этого места на земле. Уезжая, они думают (и иногда это правда), что могут состояться, только если уедут. Здесь, у нас, да и с нами, это невозможно.

Не из-за нас, нет. Просто иногда, чтобы выковать судьбу, нужно уехать. В Москву, Лос-Анджелес или в Токио. А иногда, чтобы вылепить другую, нужно остаться. Только и всего. Мы необходимы друг другу. Если все уедут, то кто ж останется? Если все останутся, то кто ж будет наполнять столицы и расцвечивать бескрайнее море культуры и истории?

Мы необходимы друг другу, уроженцы и жители. Если вы прославитесь, мы будем вешать мемориальные доски и делать о вас доклады в местных библиотеках. Мы будем вспоминать и помнить, потому что должен же вас кто-то вспоминать и помнить, кроме родных и профессоров в университетах…

Только обеим сторонам надо иметь в виду, что мы разные, и это нормально.