Читать книгу Местное время 20:10 - Александр Попадин - Страница 20

Каждый из нас собирает свой городской альбом. Кто намеренно, долго и скрупулёзно. Кто время от времени. А кто просто мысленно делает заметочку на интересном факте: sic! – и идёт себе дальше. Но пометочки остаются. Со временем они складываются в подобие альбома, который мы взгромождаем на колени гостю и говорим: смотрите, Владимир Владимирович, а вот это – фото моей тёти из Воронежа. Вы узнаёте это лицо?

По батюшке. В середине 90-х молодёжная газета «Новый Наблюдатель» к 1 апреля провела опрос среди своих читателей: какое отчество было у Канта? Иоганнович, Моисеевич или всё-таки Николаевич? Более 60% респондентов подали свой голос за Николаевича. То-то местные возликовали! Наш человек Иммануил, земеля!

Сирена (русалка, ундина). Их ставили на главных церквах портовых городов по всей Балтике. Стояла она и в Кёнигсберге на шпиле Кафедрального собора до августа 1944 года и сгорела в пожаре от фосфорных бомб, и вновь возродилась в конце 90-х вместе с возрождением собора. Про неё говорят – «дама, симметричная во всех отношениях». Но что за рог у неё, и зачем она трубит в него?

Когда корабль отходит из гавани и даёт прощальный гудок (слышимый в любом конце города) – те, кто знает, что это за звук, отрываются на мгновенье от повседневных дел и мысленно желают ему семь футов под килем. В тот же самый миг оживает русалка-сирена на шпиле Кафедрального собора. Она трубит в рог корабельных размеров, смешивая свой призывный звук с прощальным гудком корабля, чтобы в дальних краях никакая другая сирена не смогла бы заманить экипаж в пленительные сети.

Затем и рог. А хвост кольцом зачем, спросите вы? А хвост – для аэродинамики.

Тоня-фаус-патрон и подземный ход. Те из нас, кто жил в городе в трофейное время, помнят не только руину замка, но и подземный ход, который шёл из его двора в сторону Преголи. Это подземелье было открыто для всех любопытных, вплоть до одного случая, который чуть не кончился трагически. Среди участников этой истории была Тоня-фаус-патрон, которая мне её и поведала.

Дело было году в 52-м. Однажды решила забраться в подземный ход отчаянная компания из 5 человек в возрасте от 9 до 12 лет. Подготовились участники капитально: взяли на каждого по офицерскому фонарику, долгоиграющий провиант (хлеб и селёдку), крюки, верёвки, сапёрные лопаты… в общем, народ собрался бывалый.

С такой вот экипировкой они дошли до замка и спустились вниз. Сначала полазили по замковым подвалам. Потом освоились с фонариками и спустились ниже, в подземный ход. Шли они, шли, шли и шли, дошли до бокового хода, полузаваленного щебнем. Достали лопаты, копнули, потолок обрушился, и не стало хода вбок. Ладно, хорошо, что все живы. Откашлялись, отплевались поднятой пылью, пошли дальше. Шли, шли и упёрлись в участок, который заметно спускался вниз, и там, в заметном низу, была вода… и ход дальше шёл под воду. Посидели у воды, порассуждали вслух, как её преодолеть и какие сокровища, видать, за нею скрыты… за сим пустились в обратный путь. И в самом конце пути их ждал сюрприз. Бетонную плиту, которая лежала у входа, кто-то хозяйственный за время их путешествия сдвинул и закрыл ею лаз. И изнутри она поддаваться детским усилиям никак не хотела. Ладно. Поели селёдки, но тут выяснилось, что воды никто с собой не взял. Сыро, холодно и страшно…

Искали их два дня. Солдаты, пожарные, милиция. Родители и старшеклассники. Пока одна из мам не догадалась ласково расспросить мелкого пацана, который обычно вертелся у нашей компании под ногами. Его компания в опасные мероприятия не брала. Под честное слово, что не будут ругать, пацан сказал:

– В замке они. Подземный ход пошли обследовать, – сказал и захрустел огромным яблоком с немецкой яблони, которым его добрая тётенька угостила.

Исследователей вызволили через час и даже пороть не стали. А ход в подземелье завалили битым кирпичом. Какие тут к ляду клады, когда дети пропадают!

– После той истории мы поумнели, – говорила мне Тоня-фаус-патрон, – и в походы обязательно брали воду. Особенно когда идёшь обследовать большое сооружение. Например, форт «Фридрих Вильгельм»…

…Пока Антонина рассказывала историю детского исследования фортов, я почему-то всё думал про яблоко, которое ел карапуз. Какой это был сорт? «Осенние полосатые»? «Дратунгундтрендинг»? «Белый налив»? «Золотой ранет»? «Гамбриотис балтийский»?.. – и ощущал на губах вкус яблок, какие были в моём детстве. Потому что в наших садах все яблони, кроме антоновки, были привиты от немецких яблонь.

Брусчатка. Калининградские старожилы говорят, что после второй мировой не только кирпич, но и кёнигсбергскую брусчатку вывозили в Питер и в Москву. И что в столице пленные немцы выложили ею Красную площадь. А до того главная площадь страны была выложена неформованным булыжником. Ну конечно, кусочек Кёнигсберга на самой Красной площади! Правда, булыжник в Кёнигсберге был тоже не свой, а из Швеции.

Политическая фреска. Влияние политических фигур на городской ландшафт ещё ждёт своего пристального исследователя. И вот, прежде чем политологи навострят свои перья, попробуем прикоснуться к этому жанру, припоминая царствование самого, пожалуй, экстравагантного губернатора Янтарного края. Уж чего-чего, а скучать своим «подданным» он не давал.

Губернатор Леонид Петрович Горбенко имел в своём штабе весьма изобретательных политтехнологов. Во-первых, вдоль всех дорог области были отысканы большие валуны и выкрашены в цвета российского флага, отчего те смотрелись весёленьким патриотическим пятном на фоне раскисшего балтийского пейзажа. Их даже прозвали «яйца Петровича». Во-вторых, на глухом заборе стадиона «Балтика», на пересечении ДД и Гостиной, была в одну ночь нарисована сатирическая фреска под заголовком «Медведь пашет, собаки лают», надолго пережившая взлёт политической звезды Леонида Горбенко. Фреска до сих пор украшает забор, вызывая в памяти подробности политического противостояния конца 90-х. Исполненная в лубочном стиле, она изображает трудолюбивого медведя, пашущего чернозём безо всякой лошади, своею тягловой силой. А возле его сохи четыре маленькие собачонки не столько лают, сколько валяются от смеха, держась за животики. Уже одно это художественное несообразие заставляет пристальней взглянуть на рисунок. Под таким взглядом обнаруживается физиогномическое сходство между медведем и Леонидом Петровичем. А кто помнит политические контексты, с ходу определит, что под собачками подразумевались Устюгов, Гинзбург и другие персонажи оппозиции тогдашней облдумы.

Определив действующих лиц, мысль летит дальше и натыкается на сюжетную новацию: в русских сказках медведь не пашет! Было несколько сюжетов, в которых медведь с крестьянином занимались сельским хозяйством, но в них косолапый неизменно оказывался в дураках. Хитрый крестьянин то подсовывал ему некондиционные вершки (от свёклы), то корешки (от пшеницы) … Ну и тот факт, что собачки не просто лают, а откровенно смеются над туповатым медведем, не прибавляет тому зрительских симпатий. В общем, хотели оппозиции в бровь, а получили себе в глаз.

…На этом, впрочем, активное оформление городских просторов фресками прекратилось. На следующих выборах избрали нового губернатора, и Леонид Петрович стал политическим пенсионером. А фреска до сих пор радует зрителей своей выразительностью и подзабытыми контекстами.

Сырный клещ. В начале 20-х годов ХХ века русский писатель В. И. Немирович-Данченко побывал на Восточной ярмарке в Кёнигсберге. Не скупясь на сарказм, так он описал свои впечатления: «По пути к главному павильону у плохенького балагана сидели человек пятьдесят немцев, глядя в кружки пива сосредоточенно и упорно – точно там на дне они рассчитывали найти какой-нибудь волшебный талер. В небольшом павильоне, похожем на клетку для попугаев, играл военный оркестр. Капельмейстер, апоплексический малый, дирижировал своей палочкой, точно он грозился ею немцам со словами: «Вот я вас!» Но немцы не пугались и слушались… Какие-то бойкие герры продавали во всех концах выставки маленькие лупы и микроскопы, уверяя вас, что сырный клещ совсем похож на свинью, и предлагая удостовериться в этом. Вы удостоверялись, и те же герры завёртывали вам тотчас же микроскоп и энергично заявляли желание получить с вас три марки.

– За что три марки?

– За свинью, которую вы только что видели… три марки, и микроскоп будет ваш! Вы только подумайте.

– Да я вовсе этого не желаю…

– Зато вы, когда захотите, можете видеть свинью во всяком куске сыру… в каждом куске сыру, вот так!

Говорят, что на этой выставке были и «музыкальные утюги». Я их не видел. Но это совсем по-немецки – утюг гладит, и в это время находящийся внутри механизм играет «Стражу на Рейне» и «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин…». Поэтические немки раскупали все эти утюги сейчас же и теперь, гладя свои юбки, наслаждаются двумя наиболее популярными в Германии мотивами… в конце концов вся эта выставка показалась мне мудрым приёмом кёнигсбергских купцов сбыть залежавшиеся товары из своих магазинов, – нечто вроде торговли остатками в Москве на Новый год или на Пасху».

Две китайские попытки. Сначала китайцы сунулись со своим товаром на местный Центральный рынок. Все мы знаем, что Центральный рынок – это огромный террариум, в котором свои группировки и теневые интересы, бурлящие со времён Советского Союза. Так вот, в середине 90-х приехали в область человек 50 китайцев и стали торговать СВОИМ товаром на НАШЕМ рынке!

То был единственный случай, когда на рынке были отложены распри, и заклятые враги объединились в противостоянии китайцам. Все понимали: если те придут, то всем придётся очень крупно подвинуться. Уж лучше мы тут сами, худо-бедно… Китайцам вломили без стеснения, но они не дрогнули и стали ходить по офисам и за копейки предлагать товарные чудеса: ножи со встроенными будильниками, будильники со встроенными миксерами и миксеры с определением веса. Эти чудеса они на ломаном русском пытались всучить офисным людям, но русский был настолько ломаный, что их учитель языка явно был на стороне наших рыночных торговцев. Вот лично я не купил паяльник со встроенным вентилятором только потому, что не понял, сколько же они за него хотят?

Второй случай экспансии мы наблюдали чуть раньше, в Правдивой истории про Дом Советов. И сейчас сидим и ждём: с какой стороны будет предпринята третья попытка?

Шиллер, драматург и памятник. Вопреки распространённому заблуждению, в Кёнигсберге не был, женат на кёнигсбержке тоже не был, не ехал мимо, не упоминал, не прославлял – и проч., и проч. Просто великий немецкий драматург, которого немцы статуйно возводят везде, где уместен великий драматург. Примерно как мы возводим Пушкина.

Во время боёв за Кёнигсберг Шиллер был поражён зенитным снарядом в горло и плечо (причём с немецкой стороны – наши-то зенитками не стреляли). После взятия города какой-то советский офицер написал на его постаменте: «Пролетарский поэт – не трогать!», и Шиллера не тронули, в металлолом не сдали, как сдавали всех поражённых или политических. Я долго не мог понять, почему он сохранился – ну мало ли какие надписи малюют на постаменте! А потом вспомнил такие же рукописные надписи военных и послевоенных лет: «Разминировано, мин нет. Сержант Хаймурзин», и понял, что в те времена сила рукописного уличного слова была ох как велика! Не будешь уважать – подорвёшься. Вот и спасли драматурга фронтовые граффити от переплавки…

А из-за «ранения» драматурга среди переселенцев долго ходила поговорка, что «в нашем городе все пьют, только один Шиллер не пьёт. Да и то потому, что горло дырявое». Шиллерово горло запаяли, залечили, и стоит он привычно на страже фонтана и театра, оберегая первое и присматривая за вторым. Жаль только, что когда собирались переделывать фонтан, у него не спросили: почему на его постаменте такой же формы овал, как и у чаши фонтана?

Преголя-Прегель. У языческих пруссов река называлась Прегора. Немецкие переселенцы переправили её имя на свой лад – Прегель. Советские русские, придя в эти края всерьёз и надолго, сменили пол Прегеля с мужского на женский, имя твёрдое на мягко-раздольное. Что за «Прегель» – резкое и солдафонское название? Преголя-матушка, вот так! К слову сказать, это один из редких случаев, когда не административная воля, а сам строй русского языка подправил «громоздкое» имя на более сообразное для реки. А уж потом, постфактум, административная воля зарегистрировала произошедшую замену. «Пре-гель, Пре-гель, шум прибоя»…

«Течёт река – Пре-гель, конца и кра-я-нет!…», «Пре-го-ля, милая Преголя, вот ты кака-я, такая-сякая»… Хм, что-то сегодня ни в какую не поётся.

Хозяин моста. Хотим мы этого или нет, но есть существа, которые хозяйничают в городе по своим законам. Например, Сизокрылый.

Его видели среди толпы в амфитеатре летней сцены на джазовом фестивале; он сидел на форштевне буксира («в белой шапке с красным носом»), который заводит суда с рейда в морской Калининградский канал, – сидел к вящему возмущению местных бакланов. Его в мокрое балтийское утро можно встретить в Центральном парке на улётном бароне, в этом известном месте медитаций и переходов меж параллельными мирами…

Но чаще всего он прогуливается по Поцелуеву мосту на улице Брамса. Сизокрылый неспешно гуляет по тротуару (пешком!), и даже сверх того – переходит проезжую часть дороги (пешком!), ловко лавируя средь потока машин в вечернее пробочное время. Деловитый его вид и сноровка не оставляют сомнения в том, кто здесь истинный хозяин. Настоящий хозяин, как мы все знаем, инспекцию владений совершает всегда пешком…

Все его знают и уважают. Но иногда случаются непредвиденные обстоятельства, заставляющие отбросить деловитость надзорного вида. Эти обстоятельства зовутся «маленький человеческий ребёнок, идущий с маменькой по мосту». Завидев Сизокрылого, МЧР останавливается, вырывается из маминой руки и, млея от восторга, в трепете начинает его ЛОВИТЬ. И тут – да, приходится Сизокрылому сбрасывать тяжкий груз достоинств, переходить на бег, а в особо прытких случаях – на лёт. Но после поимки супротивника мамой и увода есть обед шухер заканчивается. Территория вновь принадлежит исключительно влюблённым и их сизокрылому куратору.

Наша Комната. Помимо исторических реалий, Кёнигсберг как подсознание Калининграда присутствует в городском сообществе в виде архетипов и мифов. Обойти их никак не представляется возможным. Самый знаменитый – о Янтарной комнате. Много раз Большое Перо писало про эту историю, и ещё многажды напишет, как во время второй мировой войны в Кёнигсберг гитлеровцами была привезена выкраденная из Царского Села Янтарная комната. Некоторое время Янтарная комната хранилась в Королевском замке, а потом исчезла…