Читать книгу Ипостась дракона - Александр Щипцов - Страница 2

– Александр, – хрипловатого тембра голос, субъективно принадлежащий дракону, больше вроде и некому, требовал диалога.

– Да? – не раздумывая, согласился тот.

– Не волнуйся, ты находишься в абсолютно безопасном месте, – пояснил драконий голос, – кроме тебя никто не способен ясли повредить. За новорождённую не беспокойся, фон её разума под наблюдением. И это неопасный для здоровья белый шум. Понимаешь меня, Александр?

Тот спешно склонился над ближайшей детской кроваткой, затем над второй и, не выпуская её, над третьей, замерев в междурядье, напрягся, будто сцепка расходящихся железнодорожных вагонов. Первое прозрение не скрывало, в каждой из кроваток, тренируя двигательно-хватательные рефлексы, сопит младенец. Второе, большей частью тактильное, на клетчатой рубашке, из-под которой вырывалось разогнанное сердце, не отливала золотом медаль «Отец-герой», даже пускай и приёмный.

Встряхнув головой, неким жестом отчаянной самопомощи, Алекс метнулся к ближайшей стене. По достижению оной тело, соизволив обмякнуть, разместилось на полу, где прижалось спиной к неровно крашенной чем-то синим штукатурке.

Записная книжка, в обложке искусственной кожи, извлечённая из заднего кармана не протёртых по отвороту джинсов, оказалась бесполезна. Имена, прозвища, фамилии, телефоны, даже многократно прочтённые шевелением губ про себя и не единожды вслух, не оживляли владельцев. Искусственное дыхание, увы, им уже не сделаешь, да и не очень-то и хотелось.

На чёрно-белом фото, выуженном из-под обложки за торчащий край, на фоне блекло-серого лодочного сарая отпечатались трое, двое – незнакомцы, себя же Алекс узнал. С обратной стороны тёмно-синим следом от проделок неряхи латунного шарика рекомендовалось: Саня, помни друзей! Третий курс. И ниже – пародии на вензеля.

Продолжая сидеть, привалившись к единственно нетронутой бедламом стене, Алекс гипнотизировал фотографию. Просьба забытых друзей не исполнялась. Сарай, ворота – нет ассоциаций. Настроение окончательно испортилось, точно прокисшее молоко, которое покинула лягушка, так и не ставшая принцессой. Разочаровавшее фото отправилось на прежнее место, вдохновлённая этим примером записная книжка вынудила Алекса привстать, обеспечивая той беспрепятственный доступ к заднему карману.

Ленивое время текло тонкой струйкой остатков опрокинутой банки вишнёвого варенья, изредка сбивая темп, наткнувшись на косточку. То ли сквозь дурман, то ли сон исподтишка напавший сюжет с фотографии, так и не пожелавший расстаться с помутнённым рассудком Алекса, ожил. Мусорной кучей сложился лодочный сарай. Друзья, предпочтя остаться незнакомцами, разбрелись кто куда. Более никто не заслонял забытого ригельного ключа в чудом уцелевшей замочной скважине на покосившихся, проеденных ржавчиной металлических воротах.

– Выходи из заточения, Александр, – посоветовал неизменно всё тот же голос, – грех не воспользоваться, пока хозяева в отлучке.

Алекс надавил на ключ и тут же расстался с фото-наваждением. За невысоким порогом распахнутых створок ворот, оттеняя мглу, парил цвета битых зеркал дракон.

Ребёнком, увидав фонтан в Петергофе, он замер, поражённый воплощением всемогущества. Магия фонтана, приковавшая детский взгляд, легко противилась окрику терявших терпение родителей, унося негодование предков извергаемым водным потоком. Сколько длилась борьба волшебства стихии с правами матери и отца, кто победил, не узнать. Память, как размокшая акварель, сплошные намёки и недомолвки.

– Выходи из заточения, Александр, – повторился дракон, не дав тому опомниться, сгрёб в охапку.

Лапа дракона, это вам не покосившаяся из прогнивших жердей сельская уборная, не упрёшься, не раскачаешь, хотя и в ней щелей хватало. Главное – вниз не смотреть между пальцами.

* * *

Едва получивший вольную от драконьих лап, Алекс коснулся конечностями пустоты, неведомым образом сформировалась неидеальная поверхность цвета серого колчедана. При весьма невкусном оттенке подножная твердь оскорбительно блестела, излишне напрягая глазные нервы. Никаких сомнений, ранее на неё не посягала нога человека.

– Неужели приуныл? Оглянись вокруг, пред тобой весь мир Эгоплеромы, – дракон манерно развалился. – Почва-грунт, извольте, что смог, создал в меру сил. Дальше самостоятельно решай, чем засеешь, только думай в глобальном, а не в приусадебном масштабе. Если сложно, кто-то вдруг отвлекает, на себя, естественно, не намекаю, попробуй глаза закрыть, включи воображение. Только на потом не откладывай, – забеспокоился дракон, – забудешь ненароком, как выглядит небо, – покосился вверх, – пожалуй, с него и начни, мир твой, нам и жить в нём.

– Гоор, не попытался бы ты озвучить упущенные подробности. Сейчас совсем неподходящий случай, когда краткость – сестра таланта, а тот побратим недосказанности.

– Вряд ли я ведаю о большем, всего-то и подметил, здесь, в Эгоплероме, нужные мысли можно облечь в материю. Как пример, мой эпический образ – твоими заботами и колечко дыма – моими, тому свидетели, – тут же наглядно продемонстрировал результат. – Думаю, принцип прост и понятен, да и опыт положительный копится.

Алекс, помедлив, разлёгся рядом, оказалось неудобно, точно на матрасе с острым дефицитом пружин, а то и похуже. Подложил под голову руку, надолго не хватило, быстро затекла. Покосился на дракона, подумал – терять-то особо и нечего, попросился обратно в лапу. Тот не отказал.

– К чему-то надо однозначно приступать, бездельников нигде не любят, – процитировал Алекс непредвзятую истину, худо-бедно устроившись, – небо, почему бы и нет. Ящуры, они же древние, а те плохого не посоветуют. На данный момент оно так и есть, не придраться. Пока не понятно, как я тут оказался, что представляет собой это «тут» и что вообще происходит, лучше проявлять лояльность.

– Итак, неба глубина – запросто, – укрепился бормотанием, но глаза закрывать не стал, – не много ли берёт на себя субъективный советчик, точно знакомы с ним целую вечность, – сосредоточился. Бах бабах, и небо получилось. Беззвучные фанфары. Оказалось многим проще, чем рисовать. А то бывало, воображаешь красивейшее создание, а из-под кисти лишь страх Божий нарождается, тут хоть о пейзаже речь, хоть о натюрморте.

– Добавить солнце в зенит, – Алекс усмехнулся, – не вопрос, захотелось уменьшить яркости, всё же Эгоплерома не солярий, – призвал на выручку кучевые облака. Смутился итогом, посмотрел на дракона, тот делал вид, будто ему всё равно, это досаждало. Пришлось придать результатам абстрактные формы, избавив от привычки подражать питомцам зоопарка. Творческая мука, вне зависимости от причины возникновения, – задача не для избалованных усердием трудоголиков.

Когда под ногами навязанная почва, а выше фальшивого горизонта – самодельное небо, почему-то нет желания творить себе подобных, хочется немного обустроиться. Алекс не сомневался, он либо умер, либо спит, либо в коме. Определиться точнее не получалось, так как виденные редко сны помнил фрагментарно, умирать и вовсе раньше не приходилось, а про состояние в коме только в сериале смотрел, при этом мир Эгоплеромы казался привычным и все его действия выглядели логично.

Закладка паркового ансамбля сразу на старте оголила массу физико-ботанических проблем, не все из них решились наилучшим образом. Однотипная процедура по материализации элементарных вещей, будь то травинка, песчинка и далее по смыслу, а также и более сложных конструкций – куст, дерево, россыпь камней – навели Алекса на идею создать некое подобие хранилища – кладовую Эгоплеромы. Другими словами, готовый либо незавершённый предмет не аннигилировался с концами, а просто, теряя визуализацию, растворялся в окружающем эфире. По мере необходимости объект извлекался в нужных количествах, при этом не требовалось хранить в памяти все детали до мелочей, достаточно помнить о его существовании в качестве образца, тем самым сосновый бор на десяти гектарах – минутное дело, если бы не одно «но».

Деревья падали друг за другом то ли под топорами лесорубов-призраков, то ли от нашествия невидимых бобров. Рухнувшие стволы безжалостно стирали видовые различия между парковой аллеей и девственным буреломом, лишая дизайнера ландшафта остатков терпения разбираться в причине: корни ли слабо развиты, крона ли перегружена?

– Александр, – не сказать, что голос дракона издевался, но и сочувствия в интонации не прослеживалось, – творческая личность, а создатель иным и не вправе существовать, обречена на собственное представление о прекрасном. Созидай! Ни на кого не обращай внимания! – спрятал лик за лапами, продолжив подглядывать в щель между пальцами.

В молчаливом ответе Алекс продолжил ниспадающий взгляд гиперболическим взлётом головы, намекая на существенную разницу меж искусно сотворённым небом и убогой поверхностью тверди. Закончив уничижающий жест, прокомментировал: – Ни в чьих советах не нуждаюсь, – со спокойной совестью продолжил начатое.

Как ни заливайся сладко консенсус-соловей фальшивым нотным письмом, диссонанс безмолвия действовал угнетающе. Вид стоящей по стойке смирно травы, равно как и пары-тройки деревьев, несущих службу почётного караула, провоцировал начальные симптомы отрезвления, мутило. Не то что отдыхать, ходить по ветру в предложенную зону релаксации врага не заставишь, и даже тотальный дефицит отхожих мест в округе подобного не посоветует. Одним словом, с большой буквы и по слогам – Са-бо-таж!

Проиллюстрировать в терминах опредмечивания процесс движения воздушных масс у Алекса не получалось, не хватало навыков. Достижения пугали не только его. Отложил на потом, спешить не стал. Посему табличка: «Парк закрыт на просушку. Проход запрещён!», украсившая вбитый почти по самую макушку нетёсаный кол, – идеальное решение для первого раза, это уж точно.

Алекс двинулся в сторону яслей, теперь уже самостоятельно ступая по твёрдой яви, с высоко поднятой головой, намеренно под ноги не смотря.

Младенцы, от участия в судьбе коих Алекса успешно оберегало творчество, нерационально двигали конечностями. Сейчас, присмотревшись, сообразил: новорождённые-то – девочки; одинаковые распашонки розовых тонов, аналогичных оттенков ползунки, чепчики и носочки. Малышки ни плачем, ни детской неожиданностью не привлекали чьего-либо внимания. Вели себя так, будто имели за плечами Смольный институт благородных девиц.

– Что-то с яслями в целом не так, с детишками этими не так, да и со мной однозначно не в порядке, – обеспокоился Алекс. Прислушался к организму. Самодиагностика задержала дыхание. Непреодолимое желание разбавить кровь кислородом не проявлялось, несмотря на энное количество канувших в прошлое минут, чем натурально испугало естествоиспытателя. Истерика, точно дрожжи в сахарном сиропе, бесконтрольно множилась. Лишь опьянев, душа оставила экзорцистские попытки обрести свободу от бездыханного тела. К тому же искусственно вызванное самоанализом состояние, требовавшее повышенной концентрации, вконец надоело, и вредная привычка дышать сразу же взялась за старое.

На следующем этапе самодиагностики Алекс попался на происках мысли об абсолютной сытости организма. Даже при виде свиной копчёной рульки с литровым бокалом холодного тёмного пива, окажись они в поле доступа, слюни у Алекса не потекли бы. Ну, не проявлялся симптомами голод, не проявлялся и всё.

В надежде на то, что его недоедание коротает время в одиночестве, Алекс исподволь глянул на дракона. Самопровозглашённый ясельный смотритель, торчавший в створе ворот, щеголял здоровым образом жизни и подозрений не вызывал.

Самокопание иссякло, точно в дырявой по нижнему обручу бездонной бочке, и Алекс снова почувствовал бы себя счастливым человеком, если бы не вновь открытые свойства организма, позволявшие не дышать и не питаться, и это Алексу категорически не нравилось.

* * *

Слова, прозвучавшие пару месяцев назад, стали для Алекса откровением, он начертал их на скрижалях, которые забыл, куда положил.

– Материализация, – дракон разлапился, – не требует моего непосредственного присутствия. – В ответ на непонимание собеседника уточнил: – Астральной связи между нами достаточно, – и, не выдержав театральной паузы, посоветовал, – не пытайся осмыслить, Александр, просто прими. Я лишь участник группы поддержки, идол-вдохновитель, философский камень здесь ты. Если понадобится воплотить в материю неосознанную идею, несформированную мысль, тогда другое дело, зови. Помогу значительно сэкономить время, большего не жди. Твори, – и дракон, как бы атипично не звучало, продемонстрировал безупречные зубы без брекетов.

Начать хотелось с чёрной пантеры, Алекс с детства любил больших кошек, воспитываться приходилось в джунглях, пусть и городских, но идея страшила, с драконом ягуару не справиться, а самому, случись чего, от него не убежать.

Прототип лохматого, цвета угля в жёлтую полоску насекомого, для простоты наречённого шмелём, завис на расстоянии вытянутой руки прямо перед очами Алекса. Тот, сопровождая мыслительный процесс пассами пальцев, словно персонаж из будущего возле голографического экрана компьютера, правил масштаб и анимацию.

Фактура насекомого послушно скопировала замысел творца, достигнув верхней ступени эволюции, но тот возвращался к нему снова и снова, будто к неиссякаемому источнику вдохновения, вызывая в памяти полностью законченный образ из бесконечного небытия кладовой Эгоплеромы. Метафизика процесса, призмой вставшая на пути тонкого луча познания Алекса, преломляла поток, расширяя границы доступного.

– Золотая рыбка, щука из проруби, джин из бутылки тёмного стекла, – медитировал Алекс, – вечно недовольны и очень капризны. Квинтэссенция власти дракона над материей в свободном доступе, страшно даже мечтать. Старик Хоттабыч, царевна-лягушка, царевна, лягушка, царевна, царевна… царевна… – зрачки от подобной перспективы, если бы смогли, стали кошачьими.

– Александр, – звонком на ресепшн пожаловал дракон, – бросай рукоделие, без тебя не обойтись.

Отвлекаясь от тут же бесследно растворённого в эфире Эгоплеромы насекомого и сопутствующих сладких грёз, Алекс нехотя сделал пол-оборота. – Слушаю.

– Ясли устарели! – поделился знанием дракон, – она пытается садиться и скоро выпадет из кроватки, если не вмешаться в самотёк.

Алекс несколько месяцев не посещал ясли, да и делать-то там определённо нечего. Личное, а заодно и дракона время, когда тот не в няньках, бесцеремонно разменивалось на внешние атрибуты мира. Терраформирование Эгоплеромы поглощало уйму внимания – процесс не только интересный, но и обоим крайне необходимый, невзирая на трудоёмкость, если, конечно, под данное определение подпадает умственная деятельность, всё же не кайлом на стройке размахивать. Рутина усилий крайних дней коснулась жизненно важного пространства аборигенов.

Комплекс «гнездо-пещера» с видом на бездну предназначался исключительно для дракона. Гнездо – нависающий выступ, сросшийся с вершиной скалы и перетекающий в пологое плато, пригодное для экстренного взлёта и посадки крупногабаритных воздушных судов. Пещера, пока не нашедшая применения, куда Гоор мог входить в полный рост и вытягиваться во всю длину.

В реестре собственности Алекса перечислены: дощатая пристань, погружённая опорами в воды утопающего в зелени озера, перекрёсток, предлагающий путнику выбор на целых пять направлений, возведённый из монолита белого мрамора дом.

Дракон торопился и потому не позаботился об интересах спутника, который желал бы обсудить проблему в пешей прогулке, а не лететь с полчаса в лапе дракона, под шум хлопающих крыльев, а по ощущениям так и вовсе на ковре-самолёте, из которого усердные слуги выбивают нескончаемую пыль.

Ясли и, правда, настаивали на срочных неотложных мерах, малышки на самом деле подросли. Балансируя, пытались придать телам любое, порою неестественное, главное – не горизонтальное и оттого опасное положение.

Совместить в единое целое кроватку, коляску и корзину воздушного шара – неполный перечень требований, предъявлённых драконом к конструкции детского манежа.

Топор мясника, хозяйственная веревка с мылом, чугунная сковорода – окажись они в списке, не убедили бы Алекса отказаться от воплощения взбалмошной идеи в материю. Не ему же поступало сие изделие в пользование, ответственность лежит на воле заказчика.

Приступил к работе.

Каркас манежа – прямоугольник, без учёта погрешности при расчётах, пять метров по диагонали, вписанный в круг. Сорок сантиметров высоты от основания, в цвет дракона, метр шестьдесят – полупрозрачная эластичная броня. На дне ячейки – полметра на метр, каждая на собственных рессорах и гироскопом горизонта, во избежание морской болезни у пассажирок. При отрыве от поверхности и наклоне более чем на пятнадцать градусов автоматически срабатывают силовые шторки на уровне визуального потолка. Свободное падение с высоты предотвращалось антигравитационным полем. Последнее Гоор счёл излишеством, заверяя, что риск развития подобной ситуации под полным контролем и, в принципе, невозможен. Остальное удовлетворяло, особенно понравилась ручка для переноса, приятно лежащая и в передних, и в задних лапах.

Дракон с неожиданным проворством бережно распределял по ячейкам малышек, подцеплённых грейфером из трёх когтей, на который и смотреть-то боязно. Алекс еле поспевал, выкатывая кроватки из широко распахнутых ворот яслей. Ни одна из перемещаемых даже не пискнула – нравился процесс. Сами кроватки, отслужив предначертанное, став в одночасье бесполезным железосодержащим хламом, отлетали в произвольную сторону.

По окончанию процедуры переноса детишек из яслей в манеж дракон осклабился. Парой слов низлагая до уровня базарной площади трактат о плюрализме мнений, он сорвал нераспустившийся бутон дискуссии о месте переезда.

Алексу оставалось только смотреть вслед двадцати четырём малышкам, совершающим первый в жизни чартерный рейс. Помахать рукой не хватило душевных сил.

* * *

Алекс сидел, прислонившись к внутренней стене опустевшего помещения, и утешал сам себя, – сначала были ясли…

И это истина! Ясли – приданое Земли за малышнёй, одновременно и его наследство. К факту, что они закладной камень Эгоплеромы, величайшее чудо света, и второго уже никогда не воздвигнется, Алекс относился спокойно, как к первоисточнику, основе, точке привязки. Множество теорий далёкой земной цивилизации стали или когда-либо станут здесь, благодаря яслям, аксиомой.

Кто, как не он, отдавал отчёт; джунгли никогда не поглотят сию колыбель, бандерлоги не займут под поселение и не иссякнет внутреннее освещение. Тут, в окружающем ясли мире чистых красок, словно нарисованном детьми; небо – синь, трава – зелень, тропинки – охра, все сущности рукотворны.

Ясли – это кладезь упущенных возможностей, энциклопедия, где каждая страница – магия оттенков, гармония звуков и волшебство ароматов, место, где ничто само по себе не случается. Вот если допустить, что эти умозаключения, по сути, есть заблуждение, то ясли – прошлое и не более того.

Алекс решил отвлечься от неправильной мысли и вернуть позитивный настрой. Поднялся и подошёл к ближайшей многоугольной картине. В геометрических фигурах, изображённых на холсте, благодаря стараниям кисти (тут речь об инструменте) автора, лишь интуитивно угадывалась женщина с младенцем на руках. Холсту повезло, существуют и иные способы нанесения масла, Боже упаси узреть подобное.

Нецензурно выругавшись, вдруг осознал – в атмосфере яслей, заражаясь логикой кубизма, деградирует даже образность мысли, когда вместо «авось» – «возможно» и «может быть».

– Чур меня, чур, – взмолился Алекс и вырвался на свободу, где, успокоившись, огляделся.

Распахнутые настежь, скрипящие старой жалобой ворота, застывшие тут и там в нелепом положении, точно брошенные в панике детские кроватки. Круг примятой травы на лужайке, и это вам не баловство инопланетян, а оставленный манежем след эвакуации.

Он удалялся, а за спиной, словно древняя муха, замурованная в янтаре, тонули в глыбе горного хрусталя законсервированные ясли. Он так решил. Никакая забывчивость, склероз и прочие проблемы с памятью не имеют более власти над незыблемостью артефакта.

Провожало Алекса безмолвие мёртвой территории.

* * *

Алекс, бросив тело в нынче любимое кресло под дневной стационарной тенью зонта, каждый раз отмечал, с благодарностью к себе, эклиптику местного светила, над которой немало успел потрудиться к собственному удовлетворению.

Солнце, возгораясь над левым берегом озера, оставалось неподвижным. Рассвет задерживался ровно настолько, чтобы лишь воспетый колдунами да ведьмами ингредиент мог обнаружиться на дне кофейной чашки (Алекс свято верил: этот день настанет). Далее светило камнем из пращи, достигнув максимальной точки подъёма, возгоралось, будто звезда в Рождество на макушке ели, и прежде чем передать эстафету квартету лун, срывалось с апогея терявшей равновесие юлой, в падении, коснувшись правого берега, выплёскивало в мир палитру тлеющих в камине углей и неспешно остывало, обретая прозрачность.

Обратную сторону Солнца Алекс не стал закрашивать, поленился, оставил как есть – колчедановой, в цветах по умолчанию, кого это волнует.

Местное небо, даже в часы приглушённой яркости, не способствовало всходам адептов культа гороскопа; почва в Эгоплероме скудна. Знаки зодиака не угадывались в скоплениях объектов-светлячков, скрывавшихся под личинами звёзд. Как ни старайтесь астролог да брат его звездочёт, один чёрт – сплошной хаос, впору глаза росой закапывать, забудь астроном про Большую Медведицу и ковш её.

Алекс вынул из накладного кармана рубашки панцирь-футляр, более прочный, чем яйцо бессмертного Кощея, карандаш, в нём хранимый, вызывал у мастера прилив зависти к самому себе. В ходе реализации культового предмета инженерной мысли Алекс освоил непреложные правила: логика первична, физика – константа, остальное – производное от яслей.

Простой шестигранный, аккуратно отточенный карандаш со стирательной резинкой, обжатой алюминиевым кольцом, соответствовал бы ГОСТу, предъяви последний требования, но не чаяньям конструктора. Первым делом Алекс подверг модернизации концы карандаша, даруя качество регенерировать. Теперь тот не тупился, резинка не истиралась и при любых обстоятельствах оставалась чистой, хоть в носу ковыряй.

Продолжив, сформировал широкую втулку храповика и, угождая тактильным ощущениям, нанес на неё шагрень, держать карандаш стало заметно удобнее. Инерционное сопротивление втулки, при выборе цвета грифеля сопровождаемое треском храповика, само по себе упоительно. Замечательная вышла вещь.

– Покричать Гоора или смонтировать лифт, – размышлял Алекс, – дракон, конечно, безопасное средство передвижения, лифт же – ностальгии привычнее, да и в будущем пригодится.

Прямо на письменном столике, пренебрегая бумагой, набросал в карандаше неказистую схему грузоподъёмного механизма, потратив несколько минут на оценку эскиза, добавил деталей, основную надпись, повторно изучил, уничтожил чертёж, спрятал инструмент. Но от идеи не хотелось отрекаться, вспомнив, в Эгоплероме нужные мысли материальны, приступил к работе.

Творец импровизировал. Короб из бронированного стекла получил шесть пар дверных проёмов, три размещались у основания на лицевой, оставшиеся пары – вверху, на противоположной стороне. Кабины лифтов, выполненные из высокоуглеродистой, отполированной до зеркального блеска стали, за исключением прорезиненного пола, выглядели вполне антивандальными, Алекс судил по себе. Каждый лифт, согласно проекту, вмещал десяток средней комплекции пассажиров. Створки раздвижных дверей лифтов и короба, выполненные из тонированного стекла, на стыках в целях безопасности имели силиконовые уплотнители. Над проёмами красовалась табличка – красной жирной линией перечёркнутый дракон.

Алекс несколько раз обошёл механизм в сборе, оценивая проделанную работу, и остался весьма доволен. Затем, выбрав максимально отвесный участок скалы, вдавил конструкцию в базальт, словно в незастывшую монтажную пену. Кабины лифтов смотрелись драгоценными каменьями в крапановой зацепке. Ствол шахты, похожий на бесконечный ряд неравномерных стежков, проходил серебряной нитью сквозь полотно тёмно-серого атласа скальной породы. Алекс не сомневался, даже скупой на хвалебные эпитеты завистник пустит слезу умиления, преклоняя колено пред шедевром.

Теперь не надо больше кликать крылатого ящура ради статуса непрошеного гостя, сообщение между подножьем горы и пещерой у её вершины стало реальностью.

Кабина лифта, поглотив создателя с потрохами, почти бесшумно и безупречно плавно скользила ввысь. Заворожённый Алекс наблюдал сквозь прозрачные створки, как крупные фрагменты мозаики ландшафта в стиле авангард под действием чар отдаления превращались в изящные мазки натурализма. О подобном совершенстве Эгоплеромы при взгляде под ноги, с высоты человеческого роста оставалось только мечтать. На столь подробную детализацию окружающей среды при материализации недоставало таланта, и тут не свалить на нехватку времени. К тому же приятнее наполнять мир новыми объектами, чем перелицовывать старые, к коим привык.

Всевидящее око дракона, присущее каждому без исключений нулевому элементу пространства, искоренило понятие «сюрприз» как класс. Поэтому, когда Алекс показался в гнезде выходящим из створа лифта, то тут же натолкнулся на собственника места прибытия.

– Александр, друг мой вездесущий, рад новой встрече, – произнёс дракон без единой нотки сарказма. – Ожидал тебя. Гнездо требует перепланировки, доступа на плато и… – Гоор ненадолго отрешился, а подобрав слова, вернулся, – что-нибудь для неё, здесь, в глубине пещеры, на твоё усмотрение.

Широкий, в два пролёта, марш соединил внутреннюю залу и плато. Тусклый свет фонарей, смонтированных под массивным дубовым поручнем, разогнав по углам полумрак лестничной клетки, подчеркнул границы ступеней и высветил изящные, под стать цепкому детскому хвату, частые балясины.

Поднявшись на плато по новоделу, Алекс приблизился к манежу. Пируэты малышек с тех пор, как дракон потеснился в гнезде, стали разнообразнее и исполнялись с явно выраженным усердием.

– Гоор, спущусь в пещеру, – сказал Алекс, – займусь необходимым…

– Спасибо, – произнёс дракон, озадачив не готового к чувству благодарности, в данном контексте, Алекса.

– Дело тут вовсе не в том, что ящур-грубиян сдал экстерном правила этикета, его поведение прилично изначально, – загрузился Алекс, медленно отсчитывая ступени. – Никогда ранее отношения не подразумевали оказания каких бы то ни было услуг в созидании мира, требующих признательности. Мы оба – одна мастерская, всё, обретенное Эгоплеромой, за исключением яслей, – совместное творчество, пусть и с разной степенью вовлечённости. Сейчас же нежданное «спасибо» – попытка отменить сложившееся правило, или сказано не от собственного, а от малышек имени. Да уж… тогда более-менее понятно, всего-то рано об этом думать, – подытожил, успокаиваясь.

Детский комплекс, над которым батрачил Алекс по просьбе нанимателя, располагался целиком в одной зале пещеры, делясь на две неравные составляющие, соединённые скользкими и оттого неприступными, без специального снаряжения, стенами тамбура, тем более – маленьким девочкам. Меньшая секция предназначалась для сна и повторяла в стационарном исполнении упрощённую версию манежа. Купол пещеры, расположенный над ней, имитировал ночное небо, а это, по задумке автора, благоприятно скажется на сне малышек. Другая часть, помимо габаритов, отличалась регулируемым по высоте и яркости свечения силовым полем над бортиками. Подобная компоновка элементов безопасности препятствовала не только разлёту каких-либо предметов за периметр – созидатель думал на перспективу, но и обеспечивала комфортное освещение.

В качестве игрушек подверглись воплощению различных размеров, цветов и степени прозрачности: кубики, шарики, кольца и пирамидки. Всё то, что когда-то на Земле хранилось из его детства в картонной коробке от пылесоса на верхней полке в кладовой, ожидая момента быть подаренным либо стать наследством. Материал подобрался на ощупь приятным, способствующим моторике, лёгким и травмобезопасным, сам бы поиграл, да, к несчастью, повзрослел.

– Гоор, – поинтересовался, вернувшись на плато Алекс, – не против изменений в пейзаже?

– Нет, – отмахнулся дракон, – безжалостно пользуйся моим отсутствием, – подхватив манеж с малышками, парой величественных взмахов набрал высоту и по нарочито плавной траектории рухнул за кромку обрыва.

Радикальное вмешательство Алекса изменило ландшафт до неузнаваемости. Плато значительно приросло по площади, затем добавленная территория поднялась на один-два метра, обозначив второй, получивший небольшой уклон ярус. Лестничный марш, по примеру судового трапа-сходни, связал разнесённые по высоте поверхности площадок в единое целое. Далее, где-то две трети верхнего яруса взлетели дополнительно на добрую пару сотен метров, образовав пологую вершину в ледниковой шапке, а на оставшейся части сформировался кратер дремлющего вулкана с неровными, но покатыми краями.

Талая вода от края ледника капля по капле собиралась в ручейки, те складывались в речку, огибавшую препятствия и размывавшую трещины, прокладывая извилистое русло, обрывающееся шумным водопадом, наполнявшим кратер, образуя горное озеро. Поток же, избавлявший озерную чашу от перенасыщения, вырывался с противоположной стороны, где, поднырнув под застрявшую в расщелине глыбу, с оглушающим рёвом терялся в бездне. Бесконечные снопы брызг, поднимаемые в воздух, короновала яркая монохромная радуга. Влага, конденсируясь на множестве разбросанных и тут, и там валунов, направлялась желобом водостока в бассейн первого ряда, воссозданного по открытке из памяти, куда и спустился Алекс.

В человеческий рост колонны, поддерживающие антаблемент, страдали примитивизмом, отчего издалека постройка в целом напоминала мишень для игры в городки, и это сходство хотелось устранить.

Атланты не соответствовали архитектурному пристрастию Алекса, пускай и подкупали простотой реализации; собственная реплика – в мрамор, инъекция стероидов – в мышцы, набедренная повязка и в подбородок – мужества, мачо-атлант готов. Выбор очевиден – Кариатиды. Только с формой груди Алекс возился намного дольше, чем со всеми вместе взятыми инновациями на плато со дня сотворения. Непрерывные мечты заполучить античную натурщицу не на годы, а лишь на несколько часов, минут, мгновений, оставались мечтами. И наконец, признав, скульптура не им потоптанная стезя, стукнул в прискорбии себя кулаком по ладони, колонна вернулась к первоначальному облику. Надежда оставалась, пройдёт пара десятков лет, повзрослеют девчонки, ситуация может в корне измениться. Почему-то вдруг стало жалко, до слёз, ребро Адама, не к добру.

– Александр, – зов дракона разжал тиски творческого спазма.

Тот обернулся. Гоор выглядел странновато, преобразился взгляд, добавилось в плавающей пропорции и задумчивости, и рассеянности.

– Александр, она меняется! – и, видя замешательство оппонента, торжественно изрёк, – образуются пространственно-нейронные сети… Она обречена на мутуализм… безвозвратно утрачивает невостребованные врождённые инстинкты. Недалёк тот час, когда одна её часть не сможет существовать без другой.

Алекс молчал, нечего произнести, разве что речь в тронном зале.

– Игрушки спровоцировали скачок в развитии, фон её разума приобретает явно выраженные гармоники самоанализа, она переформатирует структуру своего сознания. Понимаешь, Александр?

– Не знаю, как объяснить тебе, Гоор, – Алекс посмотрел стоящему вполоборота дракону в глаз, – мне бы твои проблемы. Дети развиваются – это нормально, кстати, с плато закончил, – прозвучала неудачная попытка сменить тему. – Пойду… – дежурный повод спросить, почему Гоор называет девчонок в единственном числе, проигнорировал, может, в драконьих мозгах так устроено, всему свой черед.

Короткое путешествие в лифте Алекс закончил в приподнятом настроении. Кресло-качалка, скучавшее на пристани возле родного дома, обрадованно скрипнуло под массой хозяина.

В пространство из эфира возвратился шмель. Идея алгоритма псевдо-жизни насекомых окончательно оформилась, и вот настал срок частичной реализации. Аккуратно взяв шмеля, стараясь не повредить, легонечко подул, точно на отбитые кувалдой пальцы. Крылья насекомого пришли в движение, одновременно послышалось нарастающее жужжание, и, зависнув на несколько мгновений над раскрытой ладонью-аэродромом, первый представитель фауны, рождённый в Эгоплероме, обрёл самостоятельность.

Перелетая с травинки на травинку, с цветка на цветок, искусственный интеллект шмеля одним касанием лапок изменял оттенок, форму и размер преображающейся к лучшему флоры. Алекс с неподдельным восторгом наблюдал парадокс ученика, правившего труды мастера, с лёгкостью разрушавшего царство опостылевшего однообразия.