Читать книгу Лиловый рассвет - Александр Сергеевич Быкадоров - Страница 5

…Камин потрескивал дровами. Хотя, камином это можно было назвать с большой натяжкой. От самого камина остались лишь кирпичи. Остальное – иллюзорный треск несуществующих дров. Конечно, технологии «каминозаменителей» существовали на Земле задолго до прихода Азура. Но азурцы подошли к этому вопросу с мастерством, достойным лучшего применения. Внешне данное устройство было сложно отличить от настоящего камина: дрова и огонь выглядели настолько настоящими, что, казалось, приложи руку – и сгоришь, настолько натуральным было изображение. Звук лопающихся в костре «поленьев» тоже был настоящим, и не повторялся от раза к разу. Иногда, когда в «камине» появлялось новое полено, от камина так же можно было почувствовать запах дыма.

Антураж комнаты был под стать камину: интерьер был выдержан в стиле модерн: ажурная люстра, резной деревянный стол, кресла причудливой формы, кремовые шторы. Всё это больше напоминало злую иронию пришельцев, раз они, таким образом, постарались напомнить о том счастливом времени, когда про них и думать не могли.

Ян сидел в кресле рядом с камином. Удовольствия это не принесло. Скорее наоборот: пришлось убавить звук, чтобы он не действовал на голову, кресла переставлять не хотелось. Ян сидел строго, в отличие от Сюзанны, которая, сидя на диване, позволила себе подложить ноги под себя. Если бы Яну позволяла субординация, он бы тоже сел как-то поудобнее. Наверное, девушкам Джон позволял больше, чем мужчинам. Или за год Джон с Сюзанной сблизились несколько больше, чем связной и руководитель сопротивления? До Погорельского иногда доходили слухи, что Джон не равнодушен к этой женщине и всячески пытается поменять её статус. Но, также до него доходили слухи и том, что Сюзанна не хотела мешать свой труд у Лиловых и личную жизнь. Хотя… Статус дружеских отношений, в которых состояли Ян и Джон ранее, до «Идальгера», позволяли и Погорельскому сделать то же самое. И, несмотря на всё желание развалиться в мягком кресле, пришлось терпеть. Они не виделись уже год, но Джон не был приветлив с теплотой, как раньше. Он всего лишь пожал руку и попросил его выбрать кресло. Ранее они бы обнялись, как два друга, несмотря на то, что Джон Гарвич был почти на тридцать лет старше Яна. Может, Джон просто чувствовал, как изменилось к нему отношение Погорельского за последний час?

Джон стоял посередине комнаты, оперевшись задом на стол, ел яблоко. Это был высокий, черноволосый европеоид с удивительно яркими чёрными вьющимися волосами, собранными в причёску наподобие небольшого ирокеза, и уходивших далеко на шею. Его кожа была немного смугла. Образ дополнял вертикальный шрам на лбу, имевший продолжение на щеке – след от ранения и отметины от швов, которыми стягивали кожу. Как Гарвичу удалось при получении этого ранения не остаться без глаза – оставалось загадкой для всех окружающих, но никто и никогда не рисковал спрашивать у него, откуда на его лице взялись такие убедительные доказательства мужественности. Помимо прочего, Джон обладал тем типом обаяния, которому женщины практически никогда не могли противостоять, однозначно признавая за ним главенство. Ему стоило лишь появиться где-то – и все женщины, вне зависимости от их статуса, были его, пусть даже он занимал всего лишь их мысли, а не тела. Окружающие мужчины, кроме Яна, пожалуй, при этом испытывали некую бессильную злобу, никто не мог противостоять этому фонтану сексуальной энергии, которую Джон самопроизвольно выпускал из себя во внешний мир. Ни одна женщина не была в силах ему отказать, просил ли он её о близости, либо это была просьба какого-то иного характера. Гарвич внешне был похож на высокомерного мачо, буквально преисполнен альфосамцовости, но в тоже время – с удивительной простой в общении и нежностью во взгляде.

– Итак, друзья, я затеял одну грандиозную кампанию…

Он замолк, осмотрелся вокруг себя: посмотрел, назад, на стены, вперёд себя, на потолок. Искал явные признаки шпионской аппаратуры.

– Может, по яблочку? – Гарвич показал на пакет с яблоками, стоявший сзади него на столе.

– Не, кушай один, – Ян отмахнулся.

– Ты? – Джон обратился к Сюзанне.

Она закачала головой.

– К сожалению, я ничего не могу сказать здесь и сейчас, – он показал на свои уши и провёл пальцем по периметру комнаты, намекая то, что, согласно древней земной поговорке, у этих стен могут быть уши.

– Единственное, что я могу сказать: вы понадобитесь мне оба.

Джон вынул из кармана ключ с брелоком и протянул его Погорельскому:

– Это ключ от твоей комнаты.

На белом пластмассовом брелоке, который был выполнен в виде овальной пластины, красовалась единственная надпись: «2—17».

Погорельский сделал недоумённое лицо:

– Комнаты?

– Да, здесь в гостинице. Номер на этом этаже. Домой тебе не стоит возвращаться, я боюсь за твою сохранность.

Погорельский помолчал немного. Потом сказал:

– Ты зовёшь меня на дело, Джон, но даже не говоришь, что нужно делать. Из твоих слов я понимаю, что это нечто грандиозное, но, в тоже время, столь… – он замолчал, подыскивая слова, дабы не дать потенциальной вражеской технике уловить какою-нибудь условную фразу, – …столь загадочное, – он сделал руками знаки, символизирующие кавычки, давая понять, что на самом деле хотел сказать слово «секретное», – что согласиться очень трудно. Практически невозможно.

Ян взглянул на Сюзанну, спросил:

– Ты в курсе происходящего?

Она лишь отрицательно покачала головой в ответ. Погорельский развёл руками, делая молчаливый жест для Джона: «Вот видишь!»

– И ты согласна? – настаивал Погорельский.

Сюзанна была в замешательстве. Влиять на ответ Погорельского она не хотела, а ей казалось, что заговори она сейчас – и Ян откажется, а Гарвич воспримет отказ Погорельского как предательство. Да и сам Погорельский боялся, что его вопрос, адресованный Сюзанне, будет расценен Джоном как попытка нарушения их любовных отношений, если они есть, конечно. Но он словно прочитал её мысли:

– Ну, Сюзанна… Это не повлияет на моё решение…

– Да, Ян, я согласилась.

Желая внести ясности в свой ответ, она добавила:

– Но ты должен понимать, что все мы, когда пришли… – она сделала паузу, – в организацию, не руководствовались личными мотивами… Точнее даже не так: личный мотив был один – свобода планеты и её волеизъявлений. Разве я могла отказаться сейчас?

Сюзанна высказала последнюю фразу на одном дыхании, без всякой опаски – даже не вспомнила про потенциальную отслеживающую технику в номере.

Тогда Ян вновь обратился к Джону:

– Понимаешь… Я никогда не слышал, что можно отказаться, Джон. Все послания, которые передавались… – опять пауза, – я всегда расценивал как приказ. И тут, мне заявляют, что я могу согласиться, но могу и отказаться. И ты при этом мотивируешь меня слишком личностно, для того, чтобы я расценивал это как работу, необходимую всем, а не лично тебе.

Погорельский встал, походил по комнате, заложив руки за спину. Джон молчал. Через некоторое время Гарвич всё же изрёк:

– Возможности отказаться, находясь в отлёте, не будет, потому что не будет возможности вернуться. Я гарантирую тебе, что задание направленно на общие цели и моих личностных мотивов тут нет. Можешь расценивать это как приказ.

Они помолчали. Погорельский задумался над фразой «не будет возможности вернуться…» Она вообще могла любого испугать. Наверняка, возможность была, но уже после окончания дела.

Потом Джон продолжил:

– Я собираюсь сделать то, что напрямую будет влиять на нашу независимость. Доселе не было ни таких целей, ни задуманных мною масштабов. Возможно, на кон сейчас поставлено существование землян как таковых.

Ян остановился и оглянулся на Джона. Последняя фраза звучала крайне тревожно.

Он решил, что стоит принять авантюрное предложение – и отправиться вместе с Джоном в неизведанное. В принципе, ему ничего не стоило переночевать здесь: его никто не будет искать: кроме Мишеля у него, фактически, не было друзей, не было у него и «второй половины», домашних животных он тоже не держал – при его образе жизни и работе было бы большой безответственностью заводить питомцев. Что же касалось неизвестной акции, то некое интуитивное чувство заставило Погорельского склонить чашу весов своих раздумий в сторону согласия с Гарвичем – словно тумблер переключился в положение «да».

– Хорошо, я согласен.

– Тогда утром я жду тебя.

– А как же легальная работа?

Джон, молча, задумался, потом спросил:

– Ну, насколько я знаю, на работу тебе через два дня, так?

Погорельский кивнул.

– Что могу сказать… Тебя хватятся… Но вряд ли к тому моменту тебе захочется вернуться. Да и вернуться ты не сможешь. Вылет завтра. Ян, зайди ко мне утром.

Погорельский подумал ещё немного, и сказал:

– Думаю, нам предстоит ещё много потрудиться…

Погорельский запустил руку в пакет, достал оттуда яблоко и с громким хрустом откусил от него почти половину. Сделав рукой прощальный жест, он вышел из номера и отправился по коридору к себе.

Номер Погорельского полностью копировал номер Гарвича. Тут и догадываться не надо было – все номера выполнены под копирку, распределения на «стандарты», «люксы», «полулюксы», и прочей градации не было. Да и зачем, когда в Азуре все равны? Равенство во всём – от номеров гостиниц, до места секретаря Совета. Идеальный коммунизм.

Утром, по своему обыкновению, Ян поднялся рано. Солнце только-только поднималось, поливая космопорт, который был виден из окон гостиницы, кроваво-красным светом. На металлических тушах кораблей красные блики отражались, словно сгустки крови. Он вспомнил, что Сюзанна называла его Солнцем, и эта ассоциация с кровью, придуманная им самим, ему не понравилась. «Если солнце вот так разливает кровь, тогда чего ждать от меня?» – подумал Ян.

На часах было шесть утра. Время встречи оговорено не было, Джон ограничился своим обычным «с утра». Насколько помнил Погорельский, обычно это означало «сразу после завтрака», и, если завтрак начинался в семь, значит, в семь пятнадцать нужно было быть у Джона как штык. Завтрак не возился в каждый номер отдельно – в общей столовой гостиницы накрывался так называемый «общий стол» – по сути, тот же шведский, но азурцы намеренно изменили название: ни одно слово не должно было напоминать о прежнем распределении людей по нациям, ни единого напоминания о былом неравенстве, даже географическом.

За завтраком Погорельский планировал встретить кого-то из коллег по сопротивлению – не втроём же они улетают с планеты – хотя бы самих Джона и Сюзанну, но ни одного знакомого лица он так и не нашёл. Ян предполагал, что вероятнее всего, кто-то из боевой группы должен полететь с ними, ну и наверняка пара человек из разведки, хотя последних он никогда не видел в лицо.

Джон уже ждал Яна, когда тот позвонил в его дверь. Он открыл Погорельскому дверь, и сел за стол, как и сидел до этого, обхватив голову руками.

Кроме них в комнате оказалось ещё двое мужчин, уже одетых в лётные комбинезоны, одного из них Ян знал по боевой работе, это был Эндрю Кла́йфтон, такой же боевик, как и Ян – они не раз участвовали в акциях вместе, второго Погорельский видел впервые. Незнакомец назвался как Ху́го Ба́ргас. Погорельский что-то слышал про него, якобы он являлся начальником разведывательной службы сопротивления, но никогда не видел его ни вживую, ни на фотографиях – Гарвич умел хранить конспирацию внутри сопротивления, безопасность для него была превыше всего.

Баргас был одним из тех, на ком держалось сопротивление. Ему было около шестидесяти лет, и он с самого начала состоял в сопротивлении. С Джоном он был знаком ещё с тех пор, когда тот ещё нёс службу в рядах вооружённых сил Земли. Баргас сам определился в разведку, естественно с разрешения Гарвича, когда сопротивление набирало обороты – внедрение резидентов в различные службы, выпытывание тайн агентами в непринуждённых беседах и под действием барбитуратов6 он выполнял всегда на удивление грамотно, так же, как и его сотрудники, которых знал только он и сам Джон. В своё время, когда Азур начал экспансию и оккупацию, Хуго признался Джону, что в прежней, доазурской жизни, он был приставлен к нему как соглядатай особого отдела вооружённых сил, но сейчас, когда вооружённых сил уже нет, и некому докладывать о всех его действиях, он готов послужить Земле в открытую. У него остались связи и агентура, и он может их использовать. И разве Джон мог упустить такой шанс? Несмотря на свой солидный возраст Баргас держался, что называется, как огурец – он был всегда спортивен и моложав, строен и молод лицом. Издалека могло показаться, что ему всего лишь сорок – его лицо, геометрически правильное и идеальное с точки зрения эстетики, совершенно не знало морщин. От природы высокий и русый, он только сейчас начинал седеть. И это, происходило так же гармонично, что добавляло ему шарма и импозантности.

Клайфтону было тридцать, от силы тридцать пять лет – Погорельский не знал, сколько точно. Это был мужчина среднего роста, чуть выше Яна, с тёмно-русыми волосами, круглым лицом и густой растительностью на лице. Лицо ничем не выделялось, и когда Ян увидел его в первый раз, несколько лет назад, он боялся, что не запомнит его. Но, к счастью для Погорельского, всё было не так.

Клайфтон использовался Джоном как боевик, так же, как и Ян, и равно, как и Погорельский, неоднократно приглашался Гарвичем на важные совещания руководства Лиловых и своим голосом мог влиять на принимаемые решения. Видимо, этому способствовала его крайняя полезность и рассудочность, которую он проявлял в различных сложных ситуациях. Ян знал лишь один раз, когда Клайфтон позволил себе упустить нити происходящего, но тогда Погорельский принял полевое руководство операцией на себя, и не выдал Эндрю. Тот остался ему благодарен и более никогда не проявлял слабости и не позволял эмоциям взять верх. Кроме того, Клайфтон имел собственные счёты с азурцами – его родители, так же, как и мать Погорельского, были вывезены на закрытую производственную планету, а брат погиб в одной из стычек с «эсбэшниками». Клайфтону было за что мстить.

Ян воспринял их присутствие спокойно, а вот у мужчин его появление вызвало волнение в сердцах – до сего момента они не знали последнего члена своей кампании. Лиловые фамилию «Погорельский» обычно произносили с придыханием – он практически был живой легендой для всего сопротивления. А сейчас, когда в течение года после трагического успеха на космодроме «Идальгер» о Яне практически не было слышно, все решили, что «тот самый Погорельский» уже и умер, и только связные знали, что он жив, раз регулярно забирал шифровки из указанного места. Казалось, он обладал какой чертовской магией. Разработать боевую операцию так, чтоб она была идеальной – пожалуйста. Выжить там, где практически это невозможно, и спасти партнёров – пожалуйста. Высказать своё неодобрение на решение Джона – на это Погорельский тоже был горазд. Он был единственный, чьё внутренне хладнокровие позволяло напрямую указывать Гарвичу, что он не прав, причём Погорельский делал это таким образом, что Джон ни разу не усомнился ни в своём собственном лидерстве, ни в верности Яна. Кроме того, способности Яна к телепатии и мастерское владение телекинезом в сочетании с каким-то потусторонним спокойствием, граничившим с цинизмом, заставляли всех членов сопротивления относить самого Яна к области неизведанного. За свои экстрасенсорные способности Погорельский получил подпольную кличку «Шаман».

На самом деле Гарвич долго искал такого человека, как Ян. Когда они встретились – Яну тогда было всего шестнадцать лет – Джон понял, что нашёл его. И никогда не отпускал его далеко. Гарвичу был нужен именно такой человек, приближенный к центру: с альтернативным взглядом на вещи, имеющий свою твёрдую убеждённость и смелость в её проявлении, чёткую позицию, грамотность в решении поставленных задач, уверенность в бою и принятии решений. К тому же Ян никогда не претендовал на место Джона – для Гарвича это был просто подарок судьбы: соратник, обладавший таким же талантом руководителя никогда и ни при каких условиях не требовавший для себя привилегий, каких-то мест или должностей. Всё, что нужно было Погорельскому от своей деятельности – свобода землян. И сегодня, в час, когда от людей, руководителей центра и приближённых, требовалось принять решение – остаться в деле или отказаться от своей работы – Ян выбрал первое. Но Гарвич никогда бы не позвал Погорельского, если б не был на сто процентов уверен в том, что он согласится. Его твёрдая интуитивная уверенность в Яне Погорельском не подвела его и на этот раз. И Ян был с ним.

Гарвич поднял голову, указал пальцем на сумку:

– Ян, вот твои вещи. Барахло в большом отделении, документы – в боковом кармане. Переодевайся, потом сразу пойдём на личностный контроль, у нас вылет в половину десятого. Сюзанна нас ждёт в холле. Челнок уже готов к старту. И да, я проверил номер – «жучков» нет, можем разговаривать свободно, – и он опять опустил голову на руки.

– Что с ним? – обратился Погорельский к коллегам.

– Мигрень… – кратко сообщил Баргас и пожал плечами.

– Джон, я помогу? – Ян намеревался применить свои сверхспособности.

– Да, пожалуйста.

Погорельский взял стул, и, оседлав его, и уселся напротив Джона.

– Сядь прямо, опусти руки, смотри мне в глаза.

Гарвич повиновался. Ян обхватил голову Джона руками. Тот почувствовал, как аккуратным ручейком вытекает туман из головы, виски перестают пульсировать, стихает давящая боль, проясняется сознание.

Баргас и Клайфтон смотрели на эту сцену не моргая. Это было удивительно: визуально не происходило ничего сверхъестественного, волшебного, не возникло никаких радужных потоков энергий, или чего-то в этом роде, но вид Джона менялся буквально на глазах: он приобрёл бодрый вид, с лица ушли усталость и боль.

– Спасибо тебе, я твой должник, – произнёс Гарвич.

– Свои люди… – отмахнулся Ян, – Здоровье руководства – это наш успех, – фраза получилась бравурная, но Ян был прав.

Он стал собираться. Открыл сумку – ничего не обычного: предметы мужской гигиены, такой же полётный комбинезон, пилотные ботинки. Он переоделся, ботинки зашнуровались сами, комбинезон сам подогнался по фигуре. Он сложил гражданское в сумку и отправился закрывать свой номер.

Перед самым уходом Погорельский заметил на столе забытую кем-то из предыдущих постояльцев тетрадку, обычную бумажную тетрадь, практически анахронизм. Он пролистал её. Вся тетрадь была исписана стихами. Писал землянин – ни единой строчки на азурском. Шуршащие листы несли на себе отпечатки былых эмоций, чувств и переживаний. Не было ни подписей, ни фамилий автора, никакого-либо другого указания на принадлежность к кому-либо. Ян положил тетрадь себе в сумку. Потом, неожиданно, вспомнил вчерашнего воробья, и мысли и без того мрачные, покрылись чёрной пеленой воспоминаний. Последняя его мысль перед уходом была: «Прощай, Земля! Не знаю, увижу ли я тебя вновь!»