Читать книгу Черный квадрат. Мои философские размышления здесь на Камчатке. Том 2 - Александр Северодонецкий - Страница 11

Король Абдалла из Саудовской Аравии умер в возрасте 92 года, кажись 23 января 2015 года и был он, похоронен в безымянной могиле на кладбище в столице в их Катаре где-то на участке между простым таксистом и простолюдином, а ранее хотели хоронить его в пустыне и ни даже цветов, и ни даже дорогого надгробия ему, владельцу 92 миллиардов долларов всего состояния его.

Именно таков у них религиозный обычай, который хоть для таксиста, хоть для миллиардера, такое у них в истинных верных мусульман отношение к умершему и к покойнику, и такой у них особый пиетет.

И я их выбор уважаю я, и еще, и как-то чту его.

– Именно так и должно быть! – утвердительно беспрестанно твержу я.

– При жизни и еще живому нужно нам памятник воздвигать, и даже из дорогого металла строить, а еще хоромы ему предоставлять.

– А, когда уж человек перешагнул в то космическое небытие? – даже не утверждаю я, потому что уверен в этом.

– То и могила у него безымянная тогда, уж кем бы он при жизни своей не был – все там, в потустороннем недуховном мире мы как бы и равны. Смерть и небытие наше сама по себе всех нас, как бы уравнивает. Именно это уважаю я!

И к удивлению моему, Петя Порошенко еще и Президент Украины, как тот незваный гость, поехал его короля Саудовской Аравии хоронить, а сам ведь христианин, или как то еврей обрезанный, если не по вере, то уж по рождению и по происхождению, и по этносу его, выраженному в облике его, а вот же 4897, погубленных им жизней на востоке Украины только за 2014 год, а сколько еще в этом 2015 году, когда чуть не каждый день раненные и те погибшие.

И, не важно уж из Саудовской ли Аравии он или еще откуда-то?

Хоронить каждого умершего и погибшего от бомб их фосфорных нужно с почестями, и по традиции нашей или той страны, в которой он родился и даже сам вырос, а еще возмужал и стал вот таким богатым.

И не перестаю, и спрашиваю я:

– И какова теперь, и сегодня цена всей их жизни, и какова цена всего их прошлого земного бытия, и какой памятник в надгробии их им мне сейчас требуется воздвигнуть? И кто из них был художником, кто как я писателем, или простым учителем и тем же простым таксистом, который лежит рядом с королём Абдаллой и на одном кладбищенском погосте, где земля для всех нас едина.

И вот я, естественно, именно теперь против их безымянной той мусульманской могилы, как там, у короля Абдаллы в их нефтяном Катаре. Потому, что я хочу и желаю я именно теперь, как и тот Дзагоев только одного – мести! Я лично против беспамятства, потому, что желаю и жажду я, что бы все те киевские воротилы, долго помнили и еще чтили, и Родину Мать на Мамаевой кургане в Волгограде (Сталинграде), и о Пискаревском кладбище нашем помнили бы и, видели бы, да, и помнили нашу Великую ту Победу, русского воинства на Сергия Радонежского на том памятном мне хоть и прошло 700 лет Куликовом поле (кажется 1314 г.), и помнили даже тот памятный для всех патриотов Руси 1812 год, входя в величественный, восстановленный по камешку и по всем религиозным канонам в честь победы 1812 года, восстановленный из забвения всем русским народом буквально из небытия Храм Христа Спасителя, что в Москве, и даже, чтобы помнили бы они диораму «Бородино», так как если мы их всех в желтый и в сухой тот песок, если их мы перетрем в своём сознании до мелкого здешнего тихоокеанского серого прибрежного песочка, как здешний Тихий океан на берегу Камчатки перетирает всю нашу великую и героическую историю в безымянные серые-пресерые, а то и часто черные-пречёрные безымянные песчинки, то мы естественно превратимся, нет понятно, что не в мусульман, а в тех отроков не знающих и не помнящих своего родства и корней своих не знающих. А как бы этого мне не хотелось и не желалось бы.

Они-то мусульмане чтят своих всех предков, начиная от пророка их Мухаммеда, как и мы, чтим своего Иисуса Христа с доисторических лет, когда еще были Адам и Ева…

Мы именно тогда и в такие моменты, утратив свою историческую память, уж точно, превратимся в какое-то безымянное отродье без матери и без отца, мы тогда, как бы сами выродимся, как земной русский и славянский особый этнос, и это уж наверняка станет, но ни в коем случае не должно быть и даже статься с нами всеми!

Поэтому-то я и против безымянности всех наших могил…

Мы должны хорошо знать, мы должны хорошо помнить и героев, и даже Бандеру того их и всех их антигероев, чтобы только тщательно на весах всё той же истории сравнивая, как я сравниваю черноё и белоё на том «Черном квадрате» Казимира Севериновича Малевича, чтобы сравнивая красивое и не такое, как сама игра ранее безликих красок, которые проступают в моей памяти святыми ликами милых взору моему икон Рублева и еще живописца и иконописца Грека, там в Сергиев-Посаде и, как «Явление Христа народу (Явление Мессии)» Александра Иванова 1855 года, которая и писалась им каждодневно более 20 лет и собиралась им в народе нашем и на базарах наших, где тогда кипела сама жизнь. И та могучая картина, писалась им Александров Ивановым все двадцать лет, как и строились не один год многие наши храмы, возводились они буквально по кирпичику и по камешку не за год и не за два, и та величественная и магическая Иванова Александра картина буквально заполнила всего меня и она заполнила всю мою память.

И теперь, созерцая её в этом просторном зале реконструированной Третьяковки, а картина чуть более 5400х7500 миллиметров, нет же 540х750 сантиметров, нет же, кажись все 5,4х7,5 метра.

А в моем сознании именно теперь от осознания и от понимания всей цены и бесценности самого человека, как поистине божественного творенья, и никто не докажет иного, и теперь в моём сознании вовсе не те её громадные для простого полотна размеры, а само то отображенное им, Ивановым Александром магическое действо тогдашнего в чем-то мифического две тысячи лет назад, а может и ранее, прихода в наше сознание самого божества нашего Иисуса Христа, а иначе и быть не могло, именно тогда и в те далекие времена, когда сам человек осознал своим умом, что он вот такое его творение и он тот человек и тогда две тысячи лет назад, и даже сегодня, должен падать ниц, видя перст его Бога, указующий, так как никакие одежды наши самые дорогие они не могут скрыть от него все мысли и все помыслы наши, даже у кого-то и в чем-то такие еще и не богоугодные.

И вот, его божественный, буквально наш человеческий образ, а иначе и быть не может, так как совершеннее самого Человека, сама Природа и не придумала за те 13,7 миллиарда лет, когда мы, т. е. народ, прозрев каждый где-то там у себя внутри естественно с возрастом мы сами по себе и пробуждаемся, как бы от той особой спячки нашего незнания чего-то и кого-то, хоть тех же всемирных масонов ли, или ку-клукс-клана ли их американского, и погружаясь в ту тьму неведения, в, которую нас кто-то там из их «восьмерки», а это тоже магическое число, желает теперь еще нас всех землян втянуть.

Или даже из их двадцатки желает, погрузить нас в неведение наше, или может, прозрев мы всё же понимаем, настолько мы ничтожны по о сравнению ней – с Великой и этой по-особому Могучей Природой, которая может сотворить за время своё буквально всё и то Фукусимское мартовское 31 числа землетрясение 2011 года вместе с волною страшного и разрушительного цунами, и памятный рукотворный 1996 года черный Чернобыль устроить нам в ночи 26 апреля, и 21 апреля 2006 года здесь в полуобеденное время и такое тиличикское, и здешнее хаилинское, да и камчатское 9,2 бальное землетрясение и, даже появление 23 октября 2012 года Степушки внука моего младшего на этот свет возвещая и озаряя радостью меня на продолжателя рода моего и сына моего…

И теперь то, только понимаю я, что в его жизни обязательно будет вот такое божественное явление и пришествие, состоится и в его жизни вот такое прозрение своего предназначения, и своего всего его неземного Божества…

– Но только когда? – спросил бы кого-либо я, даже этого попутчика моего, которому еще жить и жить покуда дети, а уж внуки – ему их ждать еще долго.

А еще сегодня (25.01.2015 ) в Польше спорят: кто, украинцы или 4-ый Украинский фронт, которым командовал Конев, освободил тот их и наш концлагерь… И не кощунственно ли это, смотреть и пересматривать, и даже переоценивать ту историю, которая давным-давно была, которая давно состоялась, которая есть и, которая уж наверняка будет в нашей цепкой на события памяти, даже если не станем мы уж дышать или быть здесь и сейчас, и, которая писана буквально кровавыми чернилами всех, и не только соллатушек молодых и погибших на фронтах той вселенской бойни, где кровь татарина, лилась и сливалась она воедино, как сама река эта могучая Волга сливаясь с кровью россиянина, как любил говорит Б. Н. Ельцин и того же из половцев украинца, поляка, а то и родом из их Силезии даже немца или чистокровного их арийца, а то и француза из их французского сопротивления…

И снова я, о том короле Саудовской Аравии, об Абдалле их. Он еще при жизни он осознанно, как и мы, цивильный человек, отказался от целования ему руки, и даже от преклонения пред ним, так как только перед их Аллахом надо всем преклонять свою непокрытую головушку. И это решил и это позволил нам он – обладатель 92 миллиардного состояния его… Он, любитель соколиной охоты и даже нашего свободолюбивого красно книжного камчатского кречета… Всё это, верно и всё это, действительно не плохо и это все соответствует всем уложениям их Корана и даже нашей Библии, так как они и обе те книги вечных по сути своей родные и по всем прогрессивным мыслям своим!

– И можем ли мы еще и сегодня, понять и принять их мусульманские все обычаи и те их особые нравы?

И именно теперь, вспоминаю я барвенковских степных из песчаника «баб» на древних курганах моих родных скифов к, которым и себя я постоянно, и ежечасно причисляю. Они ведь ставили их не просто так и не для острастки какой-то. Они те древние мои, свободолюбивые предки ведь на земле завоеванной и покоренной ими обозначали теми «Бабами» память всю свою и даже ту отправную для них точку, куда они могли на своих быстрых конях, когда-то, хоть раз в жизни назад прискакать, чтобы всегда помнить и, чтобы вспомнить всех, родивших их героических, павших за землицу ту черную-пречёрную предков своих, так как погребены они в известном им местечке и даже в конкретно этом высоком насыпанном их руками кургане. И не важно: мать или отец там покоится у них, а то и брат покоится в том степном кургане, видимом над околицей с возвышающейся на вершине его серой «Бабой» из песчаника, как бы он обозначенный.

Да, у них действительно не было даже того времени, у них в степи не было, кроме песчаника ничего иного, ни черного-пречёрного крепкого не подверженного времени гранита, как у надгробия у Солженицына А. И. здесь на донском подворье в красавице восьмисотлетней столице Москве, не были у них и нынешнего красного кирпича, из которого в Москве и красавец Кремль сделан и тот же, любимый мною Донской монастырь, где я трапезовал и где молился я не один раз на веку своём….

А те, до самозабвения, верующие мусульмане легко головы рубят саблей своей оточенной явным или скрытым гомосексуалистам и не только им, а еще и христианам всем сирийским, кто не знает хоть одной хуры из их Корана. Это ли не средневековье в ХХI-веке?

Но это их быт, это их та мусульманская вера, это их особый религиозный обычай и это их особые мусульманские нравы. Любы ли они нам, дороги они еще нам, это уж дело каждого из нас вкусы и предпочтения их? А если они не любы мне, то придется саму веру менять и страну проживания другую, выбирать мне и тебе и ехать тогда в их толерантную Швецию или даже в Голландию с Францией, где домов с теми красными фонарями столько, что и самому Бальзаку такое не снилось и не виделось тогда, когда он свои романы многочисленные как и я писал.

И сегодня, они те мусульмане из Сирии и других стран Ближнего Востока, как из улья пчелы, через Средиземное море, устремились в Германию, которая уже не может принять те триста тысяч или более пяти сотен тысяч беженцев, что прогнозируется только в 2015 году. А сколько их еще будет к концу года? Кто из нас это ведает, так как они те мусульмане и аборты не делают, и теплый климат там у них, и множатся они не как мы один или два ребенка на семью. А вот двадцать два сына, а дочерей мне и не сосчитать у того короля их Абдаллы, почившего не так и давно.

И восхищаться ли, и умиляться ли, как вся их просвещенная Европа певицей или певцом тем их Евровидением с той бородой в 2014 году, в облике и в платье женщины? Это ведь тоже их особые европейские ХХI века нравы и их европейские особые обычаи, взятые ими может быть из той еще нашим Петром Первым, посещаемой в ХVII веке Голландии, в которой в 1775 году, аль ранее еще Петр Первый бывал или еще откуда-то со Швеции их сверхгуманной и такой толерантной? И, что же будет с ними всеми, когда мусульман будет там в Европе просвещенной процентов двадцать, а то и все тринадцать и, когда они все гурьбой не как мы придут на выборы да и, изберут своего мусульманского Ятойлу и еще на мера или на бургомистра или депутатом ландтага их? Им всем теперь, как та островная Англия закрыть туннель под своим и их Ламаншем. Это им можно! Это уж точно по-европейски! А само наше сострадание к голодному и обездоленному? А наше милосердие к страждущему?

И мы им всем европейцам естественно теперь не указ…

Но пусть и они со своим общеевропейским уставом и их уставом ОSСЕ в мой душевный христианский, чуточку может и закрытый для других «монастырь», пусть теперь уж ни ногой, ни даже пяточкой своею ни ко мне и даже ни сюда на Камчатку мою. И они, в мою душу – пусть даже не пытаются – ни шагу, ни одного миллиметра не позволю и не пущу я! Не пущу и не допущу я этого именно я сегодня и сейчас!

И теперь, после тех похорон короля всей Саудовской Аравии в безымянной могиле на престол в Катаре взошел его 20-ый сын.

А вот лично у меня только два сына и всё это только наше и только моё, то еще христианское и поистине то вольницкое и половское и, понятно, еще все славянское… Да и тех сил у меня, чтобы двадцать детей, поставить мне как здесь в Тополевке и Хаилине его Кириллу Килпалину сегодня на ноги, чтобы их выучить уже нет у меня вот таких.

Ему, мусульманину, можно и двадцать сыновей иметь, и еще гарем жён в придачу. А вот для моей душеньки радость и два, и еще два подрастающих внука моих любимых. И это моя та ни для кого неприступная свободолюбивая христианская за прочными каменными стенами крепость и никто, и никогда не может, и даже не должен, преступить её священные, никем неколебимые границы мои, даже здесь на уединенной моей Камчатке, как бы это не хотелось тем же Японцам или кому-либо другому, смотрящему на все наши Курильские острова и на все островки такие малые… А вот с малого складывается и здание большое, и государство всё наше могучее. С тысяч получаются миллионы, а с миллионов, получаются те сотни миллионов, которые образуют весь этнос великий Русский, такой уникальный и такой неповторимый мой.

– А вера то у них у японцев какая? –спросил бы теперь я знатока того.

Знаю я, что и наш священник Николай их японских многих самураев и крестил, и в веру свою христианскую не один год по их желанию обращал, так как те сравнивая, видели, что вера наша христианская она по-особому чиста и по-особому сокровенна, и в душе нашей дает такое успокоение от осознания нашей близости к самому Господу Богу и к нашему Иисусу Христу, когда мы в величественном храме только что отстроенном нашем и здесь на Камчатке, искренне молимся ему, в поклонах и в наших приклоненных коленях только, выказывая свою искреннюю покорность и свою преданность ему одному из Великих и Почитаемых всеми нами и принявшими христианство, и идущими по пути к нему, как это делал здесь и Килпалин Кирилл Васильевич и его ученик Этьенна Павел Николаевич, еще не потеряв веру в своего божественного черного здешнего трехсотлетнего ворона Кутха их и, закончив свой путь к Иисусу Христу нашему, как еще бы каждому годков по пяток прожить бы, еще лет по десять им творить бы здесь на землице этой олюторской и камчатской, чтобы уж наверняка, достичь тех почтенных 92 лет короля Катара всего. Именно вот в такие почтенные деньки и, происходит наше единение с самим Господом Богом нашим, когда и осмысление наше как-то само по себе устоится и ясно мы, видим ту недалекую границу у которой уж наверняка наступает наше единение с ним с самим нашим Иисусом Христом, так как не веровать они оба естественно не могли, разве только еще, не понимая всех христианских догм и догматов, которые вот мы блюдем целых две тысячи лет, а они за свои короткие года не могли еще в то лоно нашей христианской церкви вот так легко войти, хоть и для них наш господь Бог врата свои держал, уверен в этом я и по разговорам своим, и по делам их, всегда открытым для нас всех. Но это случилось, еще и потому, что даже маленькой молильной комнаты ни в школе, где оба учились, ни даже в селе их в Хаилино не было со дня его образования в том далеком 1918 году.

Потому и были они оба в раздумье и, как бы на перепутье, и в Кутха своего еще как бы они верили и в мою вечную, и великую христианскую веру понимали, хоть и всех треб они, а это и, понятно каждому в нужной для осознания строгости, не исполняли их они, почему и на душе их такой по жизни сумбур, такой костер страстей пылал, да и зелью адскому крепостью в те сорок стандартных градусов привержены оба были, буквально с малолетства, так как от выпитого и все новые сюжеты, и все желания иные их посещали и влекли они их даже те мухоморные, которые как бы сами к ним приходили в их праздник Хололо, который раз в году и по весне, когда и деньки подлиннее и самого тепла Солнышка нашего вдоволь здесь, и даже с лежалый за зиму снег чуточку да и подтает…

И вот понимаю только теперь я, что только наша христианская религия и только она могла бы здесь их и как-то успокоить, на ум разум наставить и даже в чем-то усмирить, взяв в бразды и в узды внутренней от души их идущей нашей истой веры.

И вот, в той просвещенной европейской Франции, вышли не так и давно на демонстрации, на позапрошлой неделе почти 4 миллиона французов объединившись, как бы против терроризма и еще, это теперь все понимают – против самих мусульман, а затем уж, против убийства редакторов, которые над Мухаммедом как-то там еще и «карикатурили»…

И это, говорит нам о том, соприкосновении разных наших земных, абсолютно далеких друг от друга Цивилизаций их мусульманской и нашей протестантской, и всей нашей христианской, как и все космические миры, которые я вижу именно теперь на этом небосклоне. Они там где-то далеко и есть, но лучше и безопаснее для меня, когда они равноудалённые именно от самого меня. И вот, именно теперь, оказывается на Земле не одна человеческая Цивилизация, а их этих Цивилизаций несколько, и они такие разные те Цивилизации и даже тоже здесь на земле как бы разно удаленные, и уж лучше для всех нас, когда они, разлетаются невероятно быстро, как сами Галактики в Космосе и во всей нашей Вселенной, а не поглощаются и не соединяются они, так как именно при их соединении, тогда наступает их полная аннигиляция и полное разрушение, как при встрече самой нашей вещественной материи и той в виде неких неуловимых полей антиматерии, как при подключении плюса и минуса, и еще можно много приводить аналогичных мне примеров из физики, которая все знает и все для меня, как и религия моя и объясняет она мне…

И истые мусульмане, и верующие буддисты, и, преданные вере христиане, и народы до сих пор, не приобретшие еще никакой земной религии, и, находящие в своём нравственном и духовном развитии на той стадии еще может быть самого низшего уровня и каменного века, и это тоже особая земная Цивилизация, и не надо нам как-то спешить, не надо нам пытаться, не надо нам ускорять само обретение ими всех современных достижений наших, так как и в прогрессе есть те многочисленные отрицательные моменты, которые и жизнь нашу так сокращают и еще так пагубно на здоровье моё и твоё влияют. Но та из их каменного века она не моя, она Цивилизация уж наверняка иная! И это, то же ведь есть на земле нашей, ранее я об этом всём писал и об их с платного фото полуобнаженных за один доллар котеках тоже. И это, говорит и о взаимном нашем даже мировоззренческом и всем человеческом непонимании друг друга, и о взаимном нашем полном недоверии одного этноса к другому, не говоря уж о людях разных, даже и, как бы исповедующих одну и ту же религию, да и живущих в одном городе или даже в малом поселении, а то и на одной длинной-предлинной улице, как и моя Кайдивка (ул. Калинина) в Савинцах моих или улица Центральная здесь в Тиличиках тоже моих и в Хаилине килпалинском, и даже улица Артюшкина в Ачайваяме, где, когда я стою у крайнего её дома, такое ощущение, что я уж точна на Луне, так там ничего уж далее и нет, и вся эта земная Цивилизация за спиной моею, а впереди пустота аж до самого до Анадыря или до их американского заморского Сиэтла или еще до их Анкориджа. Там настоящая пустота и там настоящее белое безмолвие, буквально поглощающее нас и наши все мысли, и даже какие-то желания мои, преобразуя их в трепет страха и новых моих ощущений, и всех воспоминаний.

Вот совсем недавно их Папа Римский и наш христианский иерарх Кирилл встречались, так как осознали, что Бог у нас всех он един, что интересы у нас людей здесь на Земле нашей едины, и им, главам таких больших церквей и чтобы тысячелетия держать распрю, чтобы не говорить между собою – это все       не по христиански, это и не по протестантским, это все не по божески, так как Бог наш даже жену Еву из ребра Адама сотворил, а сам Адам то по аравийски в переводе значит: глина красная – он сотворил тогда человека за семь дней, и не нам тем распрям иерархов наших потакать, и, понятно, не нам друг друга в не вере упрекать или в не таком исполнении всех наших земных божественных тех треб, и даже говорить о виде икон наших, так как сам Бог он не только триедин, а это мы достоверно знаем, а он еще и вечен, как и вечна наша Вселенная, как и Вечно наше быстротекущее Время, пусть бы оно с любой скоростью, убегало от нас или даже у масс больших оно замедляло свой ход на тех космических просторах, где ему Времени только и можно разгуляться своим особым, и вечным не остановимым никем своим бегом.

Как и в искусстве. Невозможно каждому из нас понять изначальный замысел автора и творца художника, а еще, когда картина писалась десять лет или как у Иванова Александра все двадцать лет из-зо дня в день, чтобы не отходя от того полотна цены которому теперь и нет, и не сложить её всем нам.

Так как я это всё вижу по своим повестям и знаю я по всем романам моим, законченным и еще редактируемым мною, а я их еще, к сожалению, так мало напечатал, и есть возможность читать их периодически и перечитывать их электронные версии, не как ранее у Толстого жена и переписывала их, и редактировала все их, да еще верный и преданный секретарь его, и мне можно не раз и не два менять и как-то совершенствуя их по времени изменять их, так как вчерашний мой взгляд и вчерашняя моя та оценка она может быть отличной от сегодняшнего моего нового взгляда и отлична она от моей в чем-то новой оценки, как бы одних и тех же жизненных явлений. И понятно, что виною тому не только мой новый багаж знаний, а и погода, и даже те же многочисленные вспышки на Солнце нашем, и те же через неделю или две невероятно сильные здесь на шестидесятой параллели магнитные бури, когда вот на Камчатке нашей такие сказочные северные сияния, такие видения ночные и в самом Ачайваяме, и даже в Средних Пахачах, а еще и здешнее атмосферное давление над всем океаном так часто оно изменяется и так часто оно резко падает до своего невероятного здешнего тихоокеанского минимума, что и насыщение моей крови кислородом существенно и так, значимо для моего самочувствия уменьшается, что уж наверняка не может не сказываться на моём всем самоощущении и на всех моих бушующих эмоциях, и на всех моих оценках и тех событий, и даже самих, окружающих меня вещей, и, понятно, всех талантливых людей их, сделавших будь то писатель или настоящий вдохновленный, увиденным им художник, способный одним своим штришком выразить все реалии нашей жизни до самой мельчайшей черточки и даже до той моей бабули морщинок, как это умел делать Харменс Ван рейн Рембрандт и многие другие и до него, и даже после него.

Но понятно, что и супрематичный «Черный квадрат» в чем-то магический по самой своей насыщенности той особой неровными мазками положенной автором черноты, а еще не совсем геометрически выверенный он и правильный он своими ровными в девяносто градусов углами квадрат Казимира Малевича, он хоть и стоит по аукционной цене миллионы и не рублей, а долларов, а вот сам выражать и отражать ничего в моём сознании он именно теперь, когда я давно всмотрелся в каждую трещинку его векового того особого кракелюра он для меня не может и никогда уже наверняка не сможет, так как и по-научному он для меня теперь такой супрематичный и даже, в чем-то до настоящей простоты плоско-примитивный и не такой, как его моего Рембрандта «Даная» красивый, и нет в нём самой нашей русской особой лепоты и той нашей напруги, накачанных силой мышц «Бурлаков» Ильи Репина моего чугуевского земляка или особой русской силы «Трех богатырей» Васнецова, а то и «Всадника» Дайнеки, когда красный цвет капель крови деда моего Якименко Ивана Андреевича затмевает мне в сознании моём и памяти моей и застилает он всю динамику юного тела и даже движущейся лошади, так как и деда моего родного с лошади в Савинцах в феврале стащили тогда в далеком для нас теперь 1918 году, когда вот мне смотря на его супрематичный «Черный квадрат» другого-то слова и не подобрать, чтобы не сказать иначе, и менее выразительно и не так образно именно мне о том «Черном квадрате» супрематиста Казимира Малевича с, которого мы сами сделали и некую сверх ценность, и даже в чем-то некую икону, на которую кто-то еще пытается и сегодня как бы засматриваться, чтобы именно в нём увидеть какой-то там особый его замысел автора.

И мне не надо далеко ходить, а стоит только взглянуть на картину «Вынры» Килпалина Кирилла Васильевича или еще раз, взглянуть на репродукцию «Девушки мухоморы» ученика и здешнего хаилинского его последователя Этьенна Павла Николаевича, чтобы мне увидеть и динамику здешней всей камчатской жизни и чтобы мне понять всю сказочность их представления об окружении их и даже всю иконописную статику и всю наполненную содержанием графику их, когда из-за толстого одинокого тополя на нас смотрят глаза его Анны, уж наверняка, что дочери еще такой аметистовой глубины и такой тихоокеанской многокилометровой здешней бездонности, что, погружаясь не один раз в их глубины, я могу видеть всё то о чем вот пишу уже на семистах страницах этим убористым почерком своим, чтобы только выразить своё восхищение их талантом и несказанное умиление тем, что они все там в Хаилино и на Тополевке их были.

И радует, что я имел, и что я имею возможность даже теперь по прошествии времени не только слышать, наблюдать сам творческий процесс на их Тополевке, а и помогал ему Кириллу Васильевичу Килпалину тащить на берег переполненную сеть с трепещущейся красной рыбой, которая сверкала своими красными искристыми горбами и своими розовыми боками, показывая нам и всю свою природную красоту, и показывать всю прелесть самой этой камчатской динамичной по своей насыщенности речной жизни, так как в том её движения она здешняя жизнь и была если мыслить по-философски сосредоточена, до самих тех пор, покуда умелые руки жены Дарьи и его родной дочери Анны её по быстрому шкерили и всю ее по быстрому потрошили, и затем побыстрее на здешние из ивняка длинные вешала, чтобы ветерок побыстрее подсушил её буквально на глазах, превращая в ту здешнюю питательную юколу, которую уже через неделю они вдвоем с дочерью прятали её на юкольник и в прочный из досок невесть как здесь и взявшихся лабаз, чтобы она там лежала буквально до весны, когда и здесь уже голодно, и вкус она от времени созревая приобретала такой непередаваемо живительный и в чем-то даже насыщенный и насыщающий, и одновременно утоляющий голод их и даже мой, когда я загляну к нему на своём новом снегоходе «Буран» к нему в гости.

И их эти также в чем-то иконописные картины и «Вынры» Кирилла Килпалина, и «Девушки мухоморы» Павла Этьенна, так как по сюжетной линии и плавности переходов самой краски они были выполнены ими в стиле наших невероятно древних иконописцев и я теперь воспринимаю не только их обе так образно, а еще воспринимаю их обе своими глазами, а еще и припоминаю тот особый с лучком да здешним сельдереем аромат наваристой ушицы, которую буквально до пяти утра, поливал с пиалы так как невероятно горячая да наваристая она, слушая повествование Кирилла, как здесь жизнь зарождалась, и понимая, что не хватит мне той наваристой ароматной ушицы, чтобы его и слушать и чтобы запоминать мне его рассказ, и внове видеть слушая его картины, и я вспоминаю их, и через плеск боков той серебристо-красной рыбы легко, бьющейся в последних ее конвульсиях о камни пологого здешнего берега, когда она еще может тот последний раз в жизни её пытается своими раскрытыми жабрами поймать хоть капельку здешней чистой-пречистой водицы из реки Вывенки – нилгыкын мымыл, чтобы только ей жить, чтобы только дальше двигаться ей против течения на свои здешние Левтырынинваяма платиновые мельчайшие плесы, а уж там и те его горбыля нашего белые молоки застилают и зальют её красные икринки по неведомым нам законам электростатики, смешиваясь и еще как-то там, в глубине её ядра оплодотворяясь в том драгоценном платиновом здешнем песочке. И вот именно, так было тысячу, а то и все десять тысяч лет до нас и, понимаю я, это будет так и еще десять тысяч лет после нас самих, независимо уж какие картины мы вместе с ними здесь напишем или какие романы из под нашего пера теперь выйдут, так как здешний тихоокеанский хомминг – он такой вечен, как зов здешнего протяжного рожка, как зов трембиты в горах Карпат, он именно там в глубинах Тихого океана к ней к анадромной всей рыбе с любым названием он приходит исподволь и так еще незаметно. И уж, когда он по Божественному соизволению к ней и к каждой рыбке явился, тогда тот едва, уловимый платиновый запах в потоках миллионов кубов водицы чистой и пречистой он так призывно её ту рыбу зовет в дали-далёкие, что ни один самый высокий каменистый здешний на Вывенке реке перекат, да и не одна даже рукотворная наша плотина они теперь не способны остановить её рунный ход до самых до верховий, до самых до изначальных истоков и до самых малых ручейков, где и ты сам родился, где и ты так возмужал, как я в своих Савинцах. И, где ты не только шкурой своею, ощущаешь как бы все вибрации и еще ощущаешь все изгибы землицы твоей, что бы в те же края еще хоть разок вернуться, понимая, что обратного пути в тот большущий Тихий океан может уже именно для тебя и не быть никогда в этом мире.

Так и здешняя, удаленная и уединенная их килпалинская и еще Этьенна Павла Тополевка. Она такая одна во всем мире, и они буквально ненадолго её покидали идя в магазин за провиантом в Хаилино, чтобы муки, и чай, а еще и сахарок прикупить, и также быстро они вдвоем возвращались именно сюда, так как из землицы здешней буквально нафаршированной всеми её не нами спрятанными драгоценностями шла именно для них особая энергетическая мелкая и мельчайшая, только ими ощутимая вибрация, которая, так энергетически их подпитывает, когда уже и все сюжеты перебрал и когда, как бы всех героев из местного люду давно ты в творческой напруге прорисовал.

И однако, только по утру первый лучик Солнца, выйдя из облаков и из-за здешних сопок ты сам спозаранку просыпался, ты шел на бесконечно журчащую реку, умывал своё лицо и глаза той чистой и пречистой такой ароматной платиновой здешней водицей – нилгыкын мымыл и наступало, особое Время и приходило, стоило той водице высохнуть на коже твоей и приходило абсолютно новое, только твоё видение этого, меняющегося буквально на глазах окружения, так как и этот первый августовский морозец, и листья на раз после него приобретали особый золотисто-охристый твой любимый оттенок, и сам золотой дождик как и рембрандтовской «Данаи» из рук самого Бога здешних гор и сопок Зевса в твои руки сам лился, так как стоило ему Кириллу, зачерпнуть горсть здешнего мелкого и мельчайшего песка и, выбрать ему камешки, как в руках его сверкали особым отблеском все фиолетовые аметисты, вымытые водой и всё те едва видимые не вооруженным глазом миллиграммы злата, переливчато, играющего в лучах самого восходящего и зовущего к труду здешнего его Солнца, чтобы снова на его и на их лицах, появилась улыбка радости и даже их счастья, от изнутри идущего обретения ими обоими и того особого только их видения, которого нет ни в одной столице, хоть в ближайшем перенаселенном двадцатимиллионном их японском Токио, не то в Пекине где никто людей еще и не считал или нашей родной одиннадцатимиллионной как и здесь в Тихом океане одиннадцати километров глубины Москве, нисколько не говоря уж о туманном Лондоне, где и дышать-то уже нечем от люду того съехавшего со всего мира, чтобы там растворить все свои от природы данные им таланты.

И вот сам Кирилл Килпалин и послушный его младший ученик Этьенна Павел от такого видения и от такого утреннего ими обретения, расправляли тогда свои плечи, дышали глубже и глубже, и шли они по тропиночке узкой в землянку, где Дарья уже давно поутру, затопила металлическую печь, где ароматный и терпкий чай на здешней ароматной княженике и на божественном золотом корне, впитавшем все силы землицы этой удивительной хаилинской нисколько не жадничая со своих клеток и со своих клеточек, как и рыба здешняя он, отдавал им ту свою энергию каждой их давно проснувшейся клеточке, наполняя и одухотворяя их новым видением, наполняя их особым ощущением ценности места где они теперь обитают и еще так долго живут. А Кирилл Килпалин как себя помнил с 1 марта 1930 года в этих краях и весях ветвейямских и еще хаилинских, а уж Павел Этьенна тот по моложе, он с 1962 года и только здесь, и не где иначе вот уже 28 годок как здесь, на земле этой благодатной и на такой богатой.

А именно сегодня во дворе 1990 год, теплый август. И никто не знает, что его божественному учителю и осталось-то всего-то здесь на его Тополевке один такой короткий годок, когда замыслов ведь громадье и сборник сказок окончательно ему еще отредактировать, и эту пишущую машинку из райкома прислали словарь русско-нымыланский завершить бы ему, и еще пару бы картин за зиму с ваять, да и философское размышление его о жизни и о зарождении жизни написать бы ему еще.

А так как мы давно с Вами пришли к выводу, что сам человек, это та большущая непознанная нами и учеными Вселенная, в которой столько же миллионов Галактик наших, как Млечный Путь наш так, наполненный столькими миллиардов ярких неугасимых звезд и, что ни день то он тот наш Млечный Путь он другой, так как и перемещается он в пространстве, и одновременно даже куда-то расширяется, меняя вместе с собою и всех нас, буквально до неузнаваемости, так как философия нам поясняет что стать своими ногами в одну и ту же реку, и в одну, и в ту же воду невозможно. Так как и река, здесь Вывенка наша она меняется и берега её каждую весну смещаются, и воды те её со снега и с дождей образуются. И в один день, она чистая и такая как девица невинная пречистая – нилгыкын мымыл, а в другой сезон и даже в день она такая бурная и такая коричневая, так как вдруг и напиталась глиной коричневой, лежащей где-то в горах и сопках, где проливные дожди целую неделю шли. И, что ни минута он как-то еще изменяется, так как та губка, наш творец, наш художник и просто охотник-промысловик он, впитывает и одновременно делает свои и именно свои выводы, а на основе тех выводов строит всё своё последующее поведение и все свои поведенческие осознанные или не очень адекватные акты…