Читать книгу Черный квадрат. Мои философские размышления здесь на Камчатке. Том 2 - Александр Северодонецкий - Страница 4

и о вечной красоте картин из его средневековья Вайн рейн Харменса Рембрандта и даже

особой красоте и колорите картин из тридцатых годов ХХ столетия и из его Килпалинской здешней хаилинской, камчатской и олюторской Тополевки.

Один мой сосед купил «Феррари», другой бредит новой «Тойотой», а четвертый только предпочитает телефон «Самсунг», а пятая соседка обязательно, чтобы ей муж плиту от производителя германского «Сименс» купил себе.

И снова, эти буквенные некие символы фирм, стран и еще их производителей, и с разной семантикой слова и самих названий мест производства, краев и всех весей. И, снова бренды, как и в том четвертом «Черном квадрате» Казимира Малевича и в цене его той нисколько нереальной, а естественно еще и той кем-то, накрученной и новой аукционной.

Сегодня, сам потребитель уже только слыша марку, слыша заветное слово любимого им бренда, готов и с радостью платит уже не за сам товар или все его совокупные потребительские, в том числе и новые и ранее невиданные свойства, а только за его имя, за сам его, часто тот мифический словесный бренд места производства, имени первого героя или еще чего, как у недавно возникшей брендовой марки LG, что и перевести мне невозможно, не соразмеряя все свои желания с реальной ценой того, вожделенного, разрекламированного кем-то и когда-то товара или даже его мифических полезных функций.

И даже, я нисколько не задумываясь поддаюсь, сегодня рекламе и вот, хочу я сыну подарить настоящие швейцарские часы Roamer of Switzerland фирмы Rockshell Mark III®, которые и механизм имеют Ronda 5030 D***, и функции старые и новые: часы, минуты, секунды, даты, хронограф, тахиметрическую шкалу (а что это, и не знаю я к своему стыду?!), и еще, чтобы стекло у них было антибликовое обязательно сапфировое, и, чтобы водозащита у них аж до 10 атмосфер (и куда ему нырять тогда?!), и еще круглый корпус, у которого 44 мм в диаметре и с нержавеющей стали еще с прекрасным, радующим глаз PVD покрытием (и вновь не понимаю я тех и этих сокращенных от слов производных букв – так как перевожу в уме: Р – это платина, V – это кажется ванадий, D – а что это?!), не говоря уж, о завораживающем металлическом, поблескивающем в лучах света белесоватом, а то и платиновом их браслете, да и рекомендуемая цена их всего-то каких-то 20100 рублей, а ведь совсем недавно такой у меня была месячная заработная плата…

И внове, я о всех окружающих нас символах.

Да и даже работу ту свою о Килпалине свою я назвал чисто символически: «Наш корякский Рембрандт. Мои такие далекие встречи с человеком и художником Кириллом Васильевичем Килпалиным и мои мимолетные беседы с ним. «Эссе о человеке и о его Времени, о себе и о нашем с ним Пространстве».

– Почему так назвал я свой много страдальный труд? – именно ты спросишь меня.

– Почему я и соединил в одном тексте воедино и само Время, и само это наше камчатское безграничное олюторское особое моё и его тополёвско-килпалинское Пространство? – спросите Вы меня, еще даже, не прочитав ни строчки из того моего эссе об этом камчатском охотнике-промысловике, об корякском, неповторимом и уникальном по видению Мира художнике, об настоящем философе олюторском, глубоко, задумавшемся о том, как же объяснить всем нам, когда и, как на самом деле зарождалась здесь на нашей Земле сама Жизнь, а еще и о талантливом нымылане, родившем здесь стольких детей и воспитавших столько поколений односельчан, и не только осиротевших почему-то племянников и своих племянниц. А еще это мой рассказ и сказ об Человеке, собиравшем и, писавшем словарь ему родной нымыланский, чтобы и память наша, и еще язык его не исчезли из землицы этой платиновой, аметистовой и золотисто-серебристой, где драгоценные все клады свои прятал надолго он, но понятно, не навсегда и еще, не раз он писал друзьям своим о них, так как сам творец и сам художник он не может, чтобы вот просто так, чтобы творить в запасниках или в свой потаенный схрон, и еще, понимать, что твой тот потайной схрон тех картин твоих удивительных никогда уже не найдут и даже не возрадуются видя их. Он желал и мечтал, что его аметистовый охристо-коричневый схрон здешний Тополевский и, найдут ли и будут ли, радоваться не только его удивительным «Вынрам» и будут ли радоваться не только глубине самих глаз его «Ани», а еще и, осознают, и еще, проникнуться той философской его внутренней осмысленностью нашего божественного предназначения здесь на землице этой камчатской.

И уж не важно, истый ли ты христианин, или японский верующий буддист, мусульманин ли ты или протестантский ли ты католик. Важно и, существенно, что Бог наш он хоть и в его трех лицах, предстает пред глазами нашими и в виде Бога отца, и в виде Бога сына, а еще и Бога духа нашего, он Кирилл Килпалин своими картинами нам и с нами делится именно духом своим, так как он был так здесь на его Тополевке одухотворен, так он был вдохновлен именно здесь в Хаилино его, понимая, что все его многочисленные здешние схроны и его, и я, как здесь в Тиличиках на холме Зеленом каждое лето нахожу новые артефакты даже четырех тысячелетней истории всех олюторов и многие другие, там на Тополевке его раскопают, найдут их и буквально всё, прознают о них, а не только будут, как слепые котята натыкаться, как геологи на ручье Левтырынинваяме в платиновых серых песках, натыкаются на кости доисторических могучих исполинов мамонтов, показывая нам, как здесь ранее было тепло, какие животные здесь жили до нас буквально 70 миллионов лет назад, а то и ранее, что и, подтверждает догадку самого Кирилла Килпалина, что Земля эта и Камчатская она была источником и даже прародиной всех людей Земли, а не только та обетованная синайская земля или гора Голгофа, где, как бы сам Господь Бог родился две тысячи лет тому назад в каких-то яслях и даже в том вертепе устроенном кем-то в горе той той не такой уж и не высокой.

А как же быть с моею радиоуглеродной датировкой всех сорока камчатских стоянок здешних и на том же холме Зеленом, что у Тиличики возвышается над морем в четыре тысячи лет, как минимум по возрасту своему. Килпалин Кирилл и он не безосновательно, полагал и это абсолютно верно, и точно нами доказано, что здесь на Камчатском полуострове люди были ранее, чем даже там на юге, и, что здесь на берегах Охотского и Берингова морей была колыбель всей Земной цивилизации и только, когда наступила десять тысяч лет тому назад похолодание и очередное циклическое оледенение люд из этих теплых мест, двинулись за стадами оленей на юг, давая новые и новые свои ответвления и даже давая новые языки, и давая все народы Земли, удаляясь от мест этих, так как и сам полюс и южный, и северный они за это время сместились и сама Земля наша не раз перемагнитившись стала этой и иной, поднимаясь из здешних берегов и всех одиннадцати километровых глубин Тихого океана, показывая всю свою крутизну и, как бы, обнажая пред глазами нашими всю свою многомиллионную, а не ту двадцати вековую историю, описанную в Библии, как и сам Кирилл Килпалин со своим учеником Этьенна Павлом, показывали своими картинами в особой движении танца здешних нымыланок этот нымыланский их народ, который радовался ощущению и одновременно он радовался всей тяжести Земной, и даже, рунному ходу анадромной красницы, которая с самой весны, заполняла все здешние наполненные вешней водою реки, возрождая и, умножая здешнюю олюторскую, култушинскую, хаилинскую и даже всю камчатскую жизнь, наполняя её новым содержанием и даже иным смыслом громкого их детей детского лепета, когда участь и обучаясь мы каждодневно становимся умнее и видим по далее, и даже видим мы по глубже, заглядывая с помощью аппаратов типа «Мир» на невиданные океанские глубины, о чем человек ранее мог только мечтать и все сказки свои сочинять, когда герои и патриоты, и родителей своих так почитают.

А там, на тех океанских глубинах и при тех в тысячи бар давлениях и происходит такое родственное соприкосновение всех органических, и даже неорганических молекул, что новая жизнь буквально там на глазах наших расцветает, а о ней я уже с сыном младшим своим Василием написал целый двухтомник «Новые тайны и секреты лекарственных источников тихоокеанских морей, земли камчатской. Древние секреты чукчей – оленных людей и береговых коряков», где на примере всего лекарственного сырья, представляющего более миллиона органических молекул, мы сегодня используем ну может быть тысячу, а в США, используют около тридцати тысяч тех веществ, и настолько тот потенциал и морской и наземный нами еще не познан и не изучен, это как и весь безграничный Космос окружающий нас.

И они, и Килпалин Кирилл, и его ученик Этьена Павел, показывая в своих картинах все те не земные возможности Творца, каким и был наш Иисус Христос, могущий все так замыслить и так заранее философски все здесь на Земле соразмерить, что Жизнь на Земле сама явилась на протяжении тех семи быстротечных образных его библейских дней, измеряемых на самом деле может быть даже всеми тоже не измеримыми миллионами лет, что он без устали творил и упорно, создавал буквально из землицы на этой чистой пречистой водной нашей матрице – нилгыкын мымыл.

– А почему же я его Килпалина Кирилла Васильевича и сравниваю с Рембрандтом?

– Да, просто потому, что я буквально с детства влюблен в этого фламандского, из тех средних веков художника, из того далекого от меня дикого для кого-то средневековья, как и сам Сергий Радонежский, но то всё мои особые духовные предпочтения, а мы ведь сегодня в ХХI веке живем тоже, как бы с некими везде, окружающими нас символами и не только в виде, выставленного где-то четвертой авторской реплики супрематичного «Черного квадрата» Казимира Малевича, который в Третьяковской галерее тянет по своей нынешней его закупочной цене на четыре миллиона долларов, а то и более.

– И вот, обойти вниманием, сравнивая всё и вся с тем супрематичным «Черным квадратом» супрематиста Казимира Севериновича Малевича я не могу, чтобы не остановиться на непередаваемой красоты портрете «Старухи» Рембрандта Харменс ванн Рейна (1606-1669), морщины, которой буквально один в один, а тогда в 60-70 не было у нас широко распространена цветная фото печать, и вот её морщины такие, как и у бабушки моей Надежды Изотовны Кайда (в девичестве Науменко, а по первому мужу она Якименко – это дед родной мой и еще такой из 1918 года героический, а уже затем она и Кайда менее героический и, умерший в голодном и холодном для них 1947 году, когда меня еще и в помине не было и, даже улица та моя названа в народе то Кайдивка, теперь переименована в улицу всесоюзного старосты М. Калинина, а теперь новыми украинцами в Килина).

Ну, а уж если говорить о самой земной красоте, если мне говорить более подробно о самом в человеке божественном, а то и этом земном над божественном совершенстве, которым являюсь сам я и моя соседка, и та невысокая Татьяна Кайда и чуть повыше, и старше меня её родная сестра Люда Кайда, то, естественно и не его «Тайная вечеря», и не всё другое, написанное им, а именно и не его «Саксия», а вот в памяти моей его обворожительная «Даная» каждый день стоит пред очей моих, как первый утренний всполох моего поистине мужского тогдашнего прозрения и даже в чем-то первого моего того особого подростка сексуального ничем не искаженного и не омраченного видения и даже моего первого обретения всего женского обличия, когда за теми округлостями неопытный и неискушенный юнец, уж наверняка, видит и даже, ощущает что-то в своём том юнцовском сне его «грёзы», когда уже в, закружившем в дреме и в мареве всех дневных и этих вечерних впечатлений, проснувшись уже и понять не можешь действительно ли снилась тебе та его рембрандтовская «Даная» ли, «Сасия» ли на, которую по вечере в книге так долго ты смотрел, рассматривая каждую складочку постели её шелковой и такой мягкой и, понятно рассматривая складочки тела её или тебе рано по утру снилась та, кто в классе рядом с тобой сидит и так весело, как, обрадованный весеннему теплу воробушек у окошечка твоего по утру в радости она щебечет, даже не подозревая, что сокол там в выси его высматривает и еще, какие на самом деле страсти обуревают тебя по ночам, а то и самым ранним утром, когда все так под тобою перенапряжено до невероятной упругой стальной твердости естества твоего, давно самого налившегося и кровью, и теми изнутри идущими по кровушке бурлящей твоей всеми гормонами твоими, что только неуправляемый уже твоим сознанием тот памятный и может быть первый самопроизвольный вулканический тот невероятный по сладострастию взрыв и может, как сама высоковольтная молния, разрядить всё предыдущее напряжение между грозовыми облаками и, понятно, между тобою и нею, которая еще боится твоих неумелых нежнейших прикосновений и, даже вечерних всех твоих первых в жизни ласк, когда и сами твои почему-то длинные и такие неумелые руки мелкой дрожью, дрожат от ощущения всех тех её вдруг в ладошке, оказавшихся округлостей, пышущих настоящим здоровьем и также, как твои руки, вибрирующих в твоих объятиях вашим развитием и какой-то Данаевской его рембрандтовской негой неприкосновенности и никогда, и никем нетронутой её настоящей, а не мнимой, как сегодня девственности, когда само желание и тот твой изнутри идущий страх, и сама дрожь длинных рук твоих они для тебя намного важнее, чем эти сами прикосновения и даже все те твои действа, как бы и наяву, как бы и желанные самим тобою, желанные именно теперь и даже сейчас, когда всё-то давно и не раз пережито, и всё то давным-давно выстрадано и, как у здешней анадромной красной всей тихоокеанской рыбы, вошедшей в этот речной поток, окрасилось в иные краски и в цвета твоего знания, давнишнего твоего прозрения, умения и даже, особого понимания, чем всё на самом деле и тогда завершится, когда сама нега, когда сама твоя и её усталость достигает такой запредельной силы, что не закрыть глаза уж наверняка невозможно, чтобы только затем те твои все первые ощущения еще долго не покидали твою волнующуюся душу.

И у одного это проходит буквально через неделю, а у иного и всю жизнь не покидает душу его, как и все видения здешнего нымылана Кирилла Килпалина. Ему достаточно было, возвратиться после беседы со мною из Хаилино его ту родную в свою Тополевку, чтобы внове взять кисть и писать, беспрестанно писать, наслаждаясь затем, как и я в мечтах своих эротических не самим тем результатом, а бесконечно наслаждаясь самим процессом созидания и творения его. Понятно, что он, как Александр Иванов из 1835 года не мог вот так по двадцать лет, чтобы до самого до 1855 года не отходить от своего полотна, чтобы ему писать одну единственную свою картину «Явление Христа народу. Явление Мессии».

Да, и здесь в Хаилине его и на Тополевке именно такого не могло и быть, так как та злая бурая медведица Умка со своими не по дням, а по часам растущим на кормах здешних таких обильных и таких жирно брюхих медвежатами сыном Вехом и дочерью её Олелей, она и они втроём не только могли весь его юкольник темной ночью обобрать до той последней рыбки, чтобы набить ими свои безразмерные брюха. А вот она, будучи посильнее нас, могла и дверь выломать в домике его утлом, и краски его масляные и еще художественные такие вкусные съесть на закусочку и, картину его буквально в клочья изорвать, так как ей и её медвежьему сознанию, та изображенная на полотне красная, выпрыгивающая из воды рыба, что он изображал на своих полотнах, она ей казалась, при её то зрении близоруком, такими правдивыми, а другого более чуткого к его искусству ценителя ему и не требовалось здесь на его Тополевке, что исходящее от природы её медвежьей желание поймать ту плещущуюся рыбку, что остановить то её желание, вонзить в её бока свои острые и длинные когти, чтобы затем жирок с тех пульсирующий прежней силой и даже особой тихоокеанскою энтропией физической с боков стекали по её черным губам, по её белым длинным зубам, чтобы тот рыбий питательный жирок, заполнял её откуда-то даже изнутри.

И понятно, что та абсолютно дикая бурая медведица здешняя Умка Большая не дала бы ему все двадцать лет, чтобы она смотрела на этот нарисованный и написанный им вывенский крутой перекат, как бы здешний камчатский перекат нашей всей жизни, когда с одной стороны геологи с их современной тракторной и вездеходной техникой, ищут буквально недалеко в ручье Левтырынинваяма и у горы Ледяной платину, а на другом и левом берегу, что ближе к сердцу нашему, он наш художник и он охотник-промысловик в своей углубленной в здешнюю богатую землю земляночке, на недалеком взгорочке, пишет ту бурую здешнюю хаилинскую уже довольно таки старую медведицу – Умку Большую, которая и, это так естественно, и сама она царица здешняя, и она же владычица здешняя Тополевская и Хаилинская, да и одновременно прокурорша она наша, которая заранее знает кому здесь быть и даже кому здесь жить, а кому из нас не стоит в эти края и хаживать или, чтобы еще и захаживать.

И вот, после таких рассуждений о самой здешней Камчатской природе всей и о его Тополевке килпалинской теперь, именно она сосредоточила на себе мой взгляд та полунагая от природы своей в девичестве своём прекрасная «Даная» (1636-1647). А у художника, почти одиннадцать лет ушло у творца напряженного труда художника, а ныне картина бережно хранится в Эрмитаже в Санкт-Петербурге и она нисколько, не похожа на своих других предшественников, и название её стало известно только из описи имущества художника, сделанной кем-то в далеком 1656 году и вот здесь, и, соединяется само моё Время и его художника особое и только его личное Пространство, когда мы узнаем новые его творения, когда видим его особый одиннадцатилетний взгляд на его действительность, так как не будучи, влюбленным лично я бы не писал ту картину как он ровно одиннадцать лет каждодневно трудясь над ней.

– Я бы её тоже такую же картину сам сваял, – так думал я в молодости своей.

– А такой ли талантливый и такой ли неповторимый художник именно я? – вопрошаю уже сегодня я в 2016 году буквально по прошествии шестидесяти с небольшим лет после рождения своего и на склоне лет себя я пытаю так.

– И думаю я, обретя и опыт, и даже, некое знание своё о жизни нашей, что главное её отличие, о чём пишут всё, знающие искусствоведы – это отсутствие того золотого царского ливня, поэтому в течении ХIХ и первой половине ХХ веков те просвещенные искусствоведы они все вели жаркий спор: действительно ли Рембрандт изобразил свою «Данаю» или это персонаж, например Вирсавия, жена полковника Урия, ожидающая царя Давида, или может быть даже это Венера, встречающая другого небожителя – Марса? Другие же предполагали, что Рембрандт запечатлел Мессалину – жену римского императора Клавдия, известную своим распутством и даже, не женскою её жестокостью.

– И это всё, в женском теле и в женском облике? – спрашиваю я, вспоминая свои размышления о зле в самом человеке еще того, далекого от меня неоплатониста Платони.

Правда, именно такие трактовки входили в прямое противоречие со всеми тогдашними символами, изображенными художником на этой своей уникальной по замыслу и по самому средневековому символизму картине, где самого зла было столько (?!), но этому, как бы и не придавали первоначально особого значения, уже затем по прошествии многих лет, засматриваясь не на её золотые околицы, а как бы сосредоточившись на самом главном в её центре, где мы, видим человека, где мы видим эту женщину и мы видим прекрасную женщину не так давно, обласканную, а все остальное мы можем теперь сами домыслить даже недалеко, отойдя от той картины. Именно мы видим женщину обласканную и снисхождением с небес самого Бога и Божества, и, понятно еще и в облике мужчины, а как же иначе, щедрого на то злато всемогущего Зевса.

Чего только не делали исследователи с тем полотном, о чём только не спорили, и наконец, его подвергли еще и рентгеновскому исследованию в 60-е годы ХХ столетия. И им, открылась поразительная вещь: действительно под верхним слоем краски обнаружился более ранний вариант картины (вероятно 1636 года), на котором золотой дождь все же присутствовал (!), и это было так удивительно, так как показывало нам, потомкам его сам мыслительный временной путь, которым шел вдумчивый художник, пишущи не один и не два года своё неповторимое полотно. Это открытие ученым ясно говорило и еще, показывало нам о его размышлении и о его том его личном, выборе в процессе самой работы над полотном. В окончательном варианте на его месте художник всё же изобразил золотое свечение, что вероятно то же самое. И то, и другое золото в смысловом корне своём слова. По мнению искусствоведа Сергея Андронова, Рембрандт запечатлел момент не самой их встречи, а прощания невероятно, разгоряченной Данаи с богом – Зевсом, когда божество уже, как бы за пределами той тоже позолоченной рамки картины и уже, как бы тихо покидает спальню царевны: стихия прошла, осталось только её сияние.

Это как и мой, и твой сон тот юнцовский, когда хочется еще и еще раз его по воле своей видеть, а он как-то и не приходит в нужную к тебе минутку. Твой сон – это одно, а действительность – она всегда чуточку обыденнее. Она в чем-то даже нас иногда разочаровывает, так как наяву всё, вероятно чуть приземлённое и даже немного прозаичнее.

А, что если и супрематичный «Черный квадрат» супрематиста Казимира Малевича. если не читать мои такие долгие о нём рассуждения, а взять нам всём и его подвергнуть мне тому всё видящему коротковолновому рентгеновскому излучению и даже, другому ультрафиолетовому излучению или, даже другим его видам, пусть и ультрафиолетовому, показывающему ту картину в иной волновой спектральной рампе. Что же мы тогда и там, увидим под толстыми слоями черной-пречерной краски и в её многочисленном своими трещинами кракелюре, образовавшемся это уж я ясно, понимаю от самого времени, от всей временной сухости, от самой нашей изменчивой истории, впитавшей такие вселенские события и, поглотившей не один миллион людей и не только в нашей стране, и не только моего свободолюбивого половского племени?

А никто и не думал этого делать.

А тогда может и поистине верна версия, что его, возмущенная увиденным жена там и тогда, закрасила его полностью нагих чуть пухленьких женщин в бане, с которыми тот и не раз наедине спал, и часто, изменял ей, как сегодня многие и несколько, похожие на прокурора Скуратова совсем не бедные и, облеченные не малой властью люди поступают, как ранее те несмышленые подросшие и своих штанишек комсомолята, которые сегодня, так легко и даже, так умело с помощью каких-то, нарисованных ими же таких же мифических, как и сам супрематичный «Черный квадрат» Казимира Малевича, ваучеров весь СССР на раз и буквально за 1991 год прихватизировали, которые затем всуе все электростанции даже с реками легко присвоили себе, как это сделал сам Боря Чубайс, а не, как бы по самой логике еще и, оставили всем нам, чтобы мы на те весомые для многих акции безбедно в старости своей и жили состригая с них свои доходные в старости купоны.

И теперь-то я яснее-ясного понимаю, что никто и никогда не будет, просвечивать её ту картину черную еще и рентгеном, тот из московской галереи выставочной Третьяковской супрематичный «Черный квадрат» Казимира Малевича, чтобы на раз разрушить всю его художественную его супрематичную тайну и даже нашу всю иллюзию через ту черноту, восприятия мира этого в его разных цветах, а не только черное и диаметрально противоположное ему белое, чтобы уничтожить сам его символ черноты и всей не познанности её той черноты его всеми нами, и весь его супрематичный Казимира Малевича символизм из того теперь невероятно далекого от нас и нашего нынешнего времени 1912 года, как некоего предвестника того Максима Горького сильной и вселенской бури и всех последующих в начале века того разных наших революций, переворачивающий не только наше всё внутреннее сознание, но и переворачивающий всю нашу Землю, как и это 21 апреля 2006 камчатское землетрясение невероятно сильное землетрясение, когда земля наша сама на раз вздыбилась и так сильно она задрожала от страха грозящих здесь нам в будущем перемен.

– И даже, я теперь не позволю этого им сделать! –громко говорю я им всем.

– А тогда, о чем же буду я говорить с Вами на этих белых и таких пребелых семистах или уже может быть восьмистах страницах, если не всех пятнадцати сотен их, так как мой счетчик показывает уже 1577 страничек в формате А-5 еще и с каким-то там полями на них, а также с колонтитулами и с другими редакторскими современными всеми наворотами?

Понятно, как и другие работы творца, она та рембрандтовская разгоряченная и, возлежащая на чуть примятой ею или самим Зевсом постели «Даная» от, ухода самого небожителя и её Бога Зевса не похожа на работы его многих предшественников и манера, в которой Рембрандт изобразил тело Данаи: это не та холодная, даже чуть может быть мраморная, античная её красота, а это поистине теплая и несколько даже домашняя женщина. Стоит взглянуть на её живот царевны, непропорционально большой, с подчеркнуто расслабленной мускулатурой.

При этом, Карл Нейман немецкий искусствовед, говорит по этому поводу: «Наготу часто изображали прекраснее, но никогда более естественной, истинной, потрясающей, то есть чувственной, чем в этом произведении Рембрандта».

И я не могу не согласиться с его тем восприятием, так как и у меня именно такие или аналогичные ощущения и такое же видение её пришедшей ко мне буквально из того далекого, отстоящего от меня ХV века.

И вновь, я о тех самых символах, которые нас всюду в нашей жизни нас преследуют и, которые мы видим, изображенными на этой прекрасной рембрандтовской картине «Даная». Вот они пред нашими глазами, и будь то я совсем в таких делах неопытный юнец, первый раз, видящий прекрасное обнаженное женское тело и даже, сглатывающий раз за разом свои слюнки вожделенного своего внутреннего как бы сексуального желания, или даже если я такой опытный ловелас, понимающий всё женственно-глубинное в её плавных не художником и придуманных абрисах и ясно, помнящий даже вчерашний вечер, проведенной с такой же, но не с ХV века, а живой и нынешней обжигающей моё восприятие женщиной, или даже будь я тот умудренный сединами похотливый старик, живущий своими теми сладостными воспоминаниями, я также не могу пройти мимо них:

– Как показала рентгеновская съемка, вначале лицо царевны было в какой-то мере похоже на облик его Саксии – супруги живописца, умершей в 1642 году, а в те времена жизнь человека была не как сегодня – коротка. А на завершающем варианте оно чем-то напоминает лицо Гертье Диркс – любовницы Рембрандта, с которой художник жил после смерти его первой жены, – говорит мне экскурсовод из Эрмитажа своим убаюкивающим чуть, слащавым голоском.

И, она же продолжает:

– На первом варианте «Данаи» рука царицы была опущена вниз, как будто бы царевна зовет к себе любовника, проникшего к ней в чертоги. В окончательном варианте мы видим руку, застывшую в прощальном движении, – так как Даная прощается со своим возлюбленным и прощается она с самим небожителем, и даже каким-то невидимым для нас божеством.

И вот, у его рембрандтовской «Данаи» все те же символы:

Золотое сияние – символизирует присутствие самого великого Зевса. В верхнем правом углу изображен в сиянии и золоте бога любви плачущим в знак того, что сама любовь бога Зевса к Данае была такая скоротечна. Напрасно царевна ждала и тосковала по любовнику – царь Олимпа к ней уж так и не вернулся. А вот белая, вернее белоснежная и нисколько не смятая постель – символизирует непорочность самой Данаи, так как буквально с эпохи Возрождения в греческой царевне видели прообраз самой девы Марии: Даная якобы тоже зачала мистическим образом без потери ею девственности. И вот именно, сегодня это никого и не удивит, при современном развитии экстракорпоральных и других репродуктивных технологий. Вон даже от гонщика в «Формуле -1» Бэкхама, одна из нестыдливых девиц возжелала и как от самого Зевса зачала таким же способом через свою слюну смешанную (да и не буду говорить и с чем, и так всем понятно?).

А уж, чтобы хирургически да взять и, восстановить саму давно порушенную ту девственную плеву любой, знающей даже московской с Тверской двухсотдолларовой гетере можно за её же деньги сделать это за несколько минут и она внове, как бы та божественная и с иконы Мария, и еще такая «непорочная» за те двести долларов и, как бы пред тобою единственным, да и первым, и она теперь невероятно «чиста», и еще такая она теперь «девственная».

Наличие жемчужного браслета на левой и правой её руке символизировало украшения богини самой любви – Венеры. А вот браслет с кораллами уже указывает, смотрящему на будущего сына Данаи – Персея, которого она родит от самого Зевса. Коралл тогда был символом победителя горгоны Медузы: по легенде он образовался из крови обезглавленного Персеем монстра. И еще: изумрудное кольцо на пальце её левой руки в ту пору еще один символ невинности, а также мистического обручения смертной земной женщины с самим небожителем и для многих, недоступным в образе человека божеством. И еще. Снятые туфли, расположившиеся небрежно у кровати, также символичны и они символизируют женскую покорность, и еще кому (?!), самому Богу Зевсу. И таким же символом являются орлиные головы на кроватях – он тогда считался спутником и символом самого Зевса.

А уж служанка, выглядывающая из-за занавеси, выполняла в истории с Данаей роль сводни, как сегодня многие и многие, и не только женского пола кто занят таким прибыльным бизнесом с нашими женщинами и, как бы когда-то падшими, и как бы кому-то еще нужными. Она показала Зевсу путь в спальню своей госпожи, за что и была казнена царем Акрисием. На голове у служанки не положенный ей по статусу женский чепец, а темный бархатистый берет. Это навеяло французского искусствоведа Поля Декарга на крамольную мысль, что это шутка самого художника и в образе служанки-сводни сам автор и сам художник, будучи таким же мыслителем, как и мы Рембрандт изобразил, вероятно, самого себя (так как на автопортретах он часто в таком же берете).

Ключи в руках самой служанки – это уже символическое и особое указание на её непосредственные обязанности в т. ч. и дворни, ведущей хозяйство, и одновременно, символ настоящего мужского начала (как замок – символ женского) – и, вероятно, еще один намек художника на сводничество. А уж кошелек – это символ божественной милости. И он нам говорит, что в него служанка собрала те монетки, которые рассыпались ранее по всей спальне Данаи, после нисхождения с небес самого Зевса.

Хотя в практике знаменитого и работоспособного художника были, и другие более реалистические картины: «Урок анатомии доктора Тюльпа» (1632), «Автопортрет с Саксией на коленях» (1635), который я запомнил буквально со своего детства, а уж с отрочества это точно, а уж в 1642 он закончил свой «Ночной дозор», тремя годами позже в 1645 он завершил непревзойденное по красоте и по всему его символизму полотно «Святое семейство», и на закате своего творчества с 1666 по 1669 год художник работал над картиной «Блудный сын», и понятно, что все эти его шедевры по их живописному непередаваемому колориту, по их выразительности, по его неповторимой технике и самой их грациозности «Святое семейство» не идут ни в какое сравнение с тем в чем-то мистическим и загадочном чут только супрематичном «Черным квадратом» Казимира Малевича пусть и супрематичным, так как это разновеликие и естественно каждому это с первого взгляда видно несравнимые сами по себе художественные величины и даже ценности. У этих двух художников из разных веков естественно разные художественные взгляды и предпочтения на само великое и вечное искусство, и даже на сам способ, отражения нашей или его действительности и даже их, существующих в народе мифов, так как только Рембрандтовскую «Данаю» можно рассматривать вечно, наслаждаясь прорисовкой буквально каждой черточки и не только потому, что там прекрасная и еще чуть, и в меру нагая женщина, которую всегда желает каждый мужчина, даже самый неопытный или, которой из них буквально грезит по ночам, будучи еще таким неопытным и естественно неискушенным в таких делах юношей, а потому, что там, на полотне автор отображает одновременно в чем-то и что-то мифическое и поистине сказочное, и, всё происходящее высоко на небесах и всё это окружающее нас земное, и еще такое неземное, над природное самое великое и Божественное совершенство из материи нашей, слепленное по воле самого нашего Иисуса Христа, то таинственно-божественное его творение – самого господа Бога нашего – Иисуса Христа, который понятно не те библейских шесть или семь дней, и наверное и это, уж точно, не шесть авторских лет сам творил (!), чтобы из под его кисти и по его воле, и еще по его божественному промыслу, родилась вот такая соблазнительная, и вот такая, обворожительная женская, в чем-то даже та по неземному блаженная красота. А уж я, знаю и уж я уверен в том, что самому Господу Богу нашему Иисусу Христу потребовалось, как минимум, семьдесят миллионов лет, чтобы создать вот такое совершенство на, которое мы с умилением и с таким восхищением смотрим сегодня, и еще долго безусловно будем смотреть, восхищаясь и умением самого художника Рембрандта самому увидеть и еще нам его показать, и еще, восхищаюсь я способностью высшего, что есть у нас создать его и вдохнуть в него или в неё саму трепетную жизнь. А уж кто и, что в её чуть бесстыжей наготе и увидит, это тот уже полёт его, разбушевавшейся фантазии и всей мысли его, желающей видеть красивое и поистине прекрасное, и, при том, в облике таком человеческом.

А мы с вами знаем, что в разном возрасте, в разные наши периоды нашего становления она та фантазия наша такая разная, как и всё наше восприятие всего мира и нашего всего Мироздания, позволяющего мне сейчас писать, позволяющего мне размышлять и даже мысли мои вложить на эту белую бумагу, как бы кодируя все их теми электронными единичками и еще ноликами, обозначающими в математике ничто. И вот, у художника Рембрандта Харменс ванн Рейна из тех информационных ноликов памяти его и буквально из ничего, а только из его мысли, получаются картины удивительной красоты, у конструктора Сикорского, Ильюшина. Микояна, Королева вертолеты и самолеты, а уж у меня и романы, повести и эти беглые в несколько страничек эссе.

А вот та его единичка и, это естественно, это понятно тебе читатель это Я еще и автор, а уж нолик это та окружающая меня космическая бесконечность, которая в кругу и даже в окружности легко сама и на себя замыкается, превращаясь в моём сознании в ту Космическую черно-пречёрную бесконечность всего, вибрирующего и так трепетно, волнующегося космического эфира, окружающего сегодня вероятно только меня и никого более.